— Не обижал? — интересуется Джеймс, обращаясь ко мне.

В его взгляде пляшут смешинки, и мне сразу становится легче.

— Нет, не обижал.

— Не ко мне она обратилась за помощью, — вздыхает Витя. — К маме моей.

— Да, — подтверждаю я. — Юлька уехала на практику. А больше не к кому… Когда у папы начались проблемы с бизнесом, их с мамой друзья как-то… исчезли. А после похорон и вовсе… никого не осталось. А с Ларисой Степановной мы немного общались… по телефону.

Мне все еще тяжело говорить, дыхание перехватывает. И немного холодно, несмотря на то, что день сегодня теплый. Джеймс крепче прижимает меня к себе.

— Ей бы чаю горячего, — говорит он Вите. — Или даже чего покрепче.

— Приехали уже, — отвечает он. — Мама и чаем напоит, и накормит.

Лариса Степановна ничуть не изменилась. Я помню ее такой: добродушной, широко улыбающейся, уютной. Наверное, в детстве я провела с ней не меньше времени, чем с мамой. Она всегда была рядом, баловала пирожками, присматривала за мной, когда мама уходила по делам. Она ничуть не удивляется Джеймсу, хоть он и пытается извиниться за вторжение. А меня обнимает так крепко, что из глаз опять текут слезы.

— Ай, Алесенька… — качает она головой. Но не упрекает, а приглашает к столу: — Пойдем чай пить, ты дрожишь. Замерзла? Все пойдемте.

Джеймс интересуется, есть ли у них коньяк или водка, и сразу поясняет, что это не ему, а мне, потому что я сильно нервничаю.

— Нет, — протестую я. — Будет только хуже. Поверь, я знаю.

— Тогда я отвезу тебя к врачу, — мрачно обещает Джеймс. — Мне не нравится твое состояние.

— Я соберусь, правда. — Мне немного страшно, что он настоит на своем. Что-то я, и правда, расклеилась. — Дай мне немного времени.

И как я, интересно, справилась бы одна? Рядом люди, на глазах которых я росла, и Джеймс, не отпускающий меня ни на шаг, и все равно я переживаю тот злополучный день заново. Но все же постепенно успокаиваюсь без лекарств и алкоголя. Прошел целый год, и я научилась жить одна, без поддержки. У меня есть крыша над головой, есть работа. И сегодняшний день уверил меня в том, что есть и мужчина, который меня любит.

Я не хочу задумываться, долго ли продлится это счастье. Возможно, вскоре я и надоем Джеймсу, но здесь и сейчас он меня любит. У него не было необходимости бросать все дела и ехать за мной в Москву. Никто не заставлял его сопровождать меня на кладбище. Даже если на обратном пути он скажет, что мы расстаемся, здесь и сейчас он меня любит. И никто не убедит меня в обратном.


Я еще много плакала — на кладбище. И от горя, потому что все еще не смирилась с потерей. И от стыда, когда обнаружила, что бросила могилы родителей без присмотра, и за ними ухаживали чужие люди. Как чужие… Семью Ларисы Степановны язык не повернется назвать чужой, но все же я сама должна была позаботиться обо всем. Ограду ставили без меня, сажали цветы и выпалывали сорняки тоже без меня…

— Памятник надо ставить, — говорит Петр Кузьмич. — Деньги есть, тут с тобой, Алеся посоветоваться бы. Ждали, что ты приедешь…

— Я… я сама должна все… — бормочу я. — Я все верну…

— Не надо, — перебивает меня Витя. — Я все оплачу. Считай, что это я возвращаю долг. Твой отец оплатил мою учебу, и благодаря этому у меня теперь хорошая должность в солидной фирме.

— Твои родители нам много добра сделали, — добавляет Лариса Степановна. — Ты не знала, но они оплачивали операцию, без которой Петр сейчас не смог бы ходить. Это мы у тебя в долгу, Алесенька. Не переживай. И за могилками присмотрим, и памятник поставим. Выбери только, какой.

— Будет справедливо, если и мы поучаствуем в оплате памятника, — вмешивается Джеймс. — Поговорим об этом чуть позже, не здесь.

Неужели он чувствует, что мне хочется тишины? Я опускаюсь на колени между могилами и долго стою так, наблюдая, как играет пламя зажженных свечей. Я рассказываю маме и папе, как прожила год, представляю им Джеймса и прошу прощения. Обещаю, что буду возвращаться чаще…

— Бэмби, нам пора. — Джеймс трогает меня за плечо и протягивает руку. И добавляет едва слышно, наклонившись к уху: — Простудишься — выпорю.

Эта полушутливая угроза приводит меня в чувство. Я не боюсь угрозы, даже если он говорит серьезно. Но как будто вспоминаю, что жизнь продолжается.

В горе по умершим родственникам есть своеобразный эгоизм. Мне больно оттого, что мама и папа оставили меня одну, я переживаю и о себе. А должна молиться за них, за то, чтобы их души обрели покой, а не убивались, наблюдая, как страдает их ребенок.

Какая связь со словами Джеймса? Кажется, что никакой. Но я чувствую что-то такое, когда он смотрит на меня — молча, внимательно.

Мы медленно идем по кладбищу. Лариса Степановна, Петр Кузьмич и Витя ушли вперед, и мы с Джеймсом одни.

— Джей, насчет денег…

— Бэмби, — морщится он, перебивая. — Ты же не шубу попросила. Да ты вообще ничего не просила. Это уже не гордость, а гордыня.

— Нет, Джей. Я хотела поблагодарить. Спасибо…

Он шумно вздыхает, отчего-то качает головой и кивает.

— Жаль, что ты не смогла сказать…

— Я хотела, — признаюсь я. — Как-то… не сложилось.

— Я сам виноват. Не смог выслушать. Бэмби, мы поговорим об этом, но не сегодня.

Джеймс хочет увезти меня, но нас не отпускают. За поминальным столом я теряю нить разговора и клюю носом. Выпила пару глотков кагора, и меня тут же развезло. Это из-за бессонных ночей.

— Может, приляжешь, Алесенька? — спрашивает Лариса Степановна. — Когда у тебя поезд?

— Сейчас посмотрю…

— Никогда, — отвечает за меня Джеймс. — Никакого поезда.

— Как? — Я мгновенно просыпаюсь. — У меня завтра смена в ресторане!

— У тебя завтра выходной, — цедит он сквозь зубы. — Я не отпущу тебя одну на поезде в таком состоянии. Я приехал на машине, на ней и вернемся. Завтра. После того, как оба выспимся.

— И правда, оставайтесь, — вмешивается Петр Кузьмич. — Мы вам на диване в зале постелем.

— Спасибо, у меня здесь есть друзья, у них большой дом, — отказывается Джеймс.

— А если меня уволят… — бурчу я из чистого упрямства.

— Серьезно? — Джеймс приподнимает бровь. — Скорее, я уволю того, кому в голову придет эта дивная мысль.

Иногда он очень вычурно говорит по-русски, но я устала и не хочу спорить. Выходной? Спасибо! На машине с Джеймсом? Прекрасно! Смущает только необходимость ехать к чужим людям, но Джеймс и тут обо мне позаботился.

— Мы в гостиницу, — говорит он уже в такси. — Мне показалось, что твои знакомые не отпустили бы нас, если бы услышали про гостиницу. Друзья у меня тут есть, но, пожалуй, ты сейчас не в том состоянии, чтобы с ними знакомиться.

— Спасибо, Джей. — Я обнимаю его и осторожно целую в щеку. — За все спасибо.

= 32 =

Джеймс

Может показаться, что я поддался моменту, ведь Алесси выглядела жалко, но это не так. У меня было время подумать: я мог отказаться от преследования в любой момент, мог вежливо посочувствовать, но предпочел не обманываться. Срываются с места и мчатся в другой город только ради того, кто дорог. Я не эмоциональный человек, и живу, руководствуясь разумом, однако ради Алесси готов подчиниться чувствам.

Что это — сиюминутная прихоть или глубокая привязанность — покажет время, но здесь и сейчас я хочу быть рядом с Бэмби и делить с ней все: и горе, и радость.

Я не сержусь на нее за скрытность. Сам оговорил условия, и они не располагали к откровенности. Пытаюсь представить себя на ее месте: если бы в моей жизни случилось то же самое, как бы я справлялся? Одна мысль о том, что мои родные вдруг исчезнут, приводит в ужас, а Алесси, насколько я понял, лишилась всего — и семьи, и дома, и поддержки. Каково ей? Ведь она… девочка. Когда я думаю об этом, глядя на ее заплаканное лицо, мне хочется укрыть ее от всех бед и никуда не отпускать.

Кайл подсказал гостиницу, помог снять номер. К счастью, в средствах я не ограничен. Он приглашал переночевать у него, но для Алесси на сегодня достаточно впечатлений. С друзьями я ее познакомлю позже, когда мы полетим в Нью-Йорк. Точно знаю, что возьму ее с собой, а если она заупрямится, сам откажусь от поездки. Но лучше бы согласилась…

— Хочешь принять ванну? — спрашиваю я, когда мы поднимаемся в номер.

— Было бы неплохо, — соглашается Алесси. — Но я устала…

— Бэмби, я позабочусь о тебе. — Наклоняюсь и целую ее в висок. — Ты позволишь?

Зачем интересуюсь? Ведь она позволит мне, что угодно. Наверное, хочу напомнить ей, что это не игра. У меня нет цели соблазнить или получить удовольствие, я просто хочу помочь.

— Джей, мне так неловко… — признается Алесси и льнет ко мне, обнимая. — Я хочу быть сильной, но все время плачу, и…

— Ты сильная, Бэмби. — Провожу ладонью по ее спине. — Ты даже не представляешь, какая ты сильная.

— Здесь большая ванна? — внезапно интересуется Алесси.

— М-м?

— Мы поместимся в нее… вместе? — шепчет она едва слышно. — Джей, я… мне… Не отпускай меня, Джей. Пожалуйста. Хотя бы сегодня…

Стоит ли говорить, что я не хочу ее отпускать? Пожалуй, нет. Это не надо обсуждать. Она и так все поймет.

Ванна большая — размеры воистину королевские. Пока она набирается, раздеваю Алесси и выставляю на полочку все, что мне понадобится: бутылочки с шампунем и жидким мылом, пену, губку. Сложнее раздеться самому, мне не скрыть своего желания. Организм однозначно реагирует на обнаженное женское тело. Я не стыжусь этого, но, повторяя слова Алесси, мне неловко. Как будто только и думаю о сексе.

Впрочем, она не чувствует никакой неловкости, когда ложится в мои объятия и прижимается мягкой попкой к члену.