Лонгчемп принял Вальтера настороженно. Однако не догадался об истинной причине его приезда, а решил, что тот надеется получить вакантное в тот момент место архиепископа Кентерберийского. А поскольку Лонгчемп сам имел на него виды, то принял Вальтера в штыки.

Но все же его главным врагом оставался принц Джон.

Лонгчемп довольно усмехался, представляя себе, как рассвирепеет принц, узнав, что канцлер разъезжает по стране, окружив себя королевской роскошью. Но Лонгчемп не боялся Джона. Ничтожный развратник! Народ его не поддержит. Зря Ричард так к нему снисходителен.

— Джону не суждено стать королем, — однажды заявил Ричард. — А если вдруг он, по странной прихоти судьбы, и завладеет престолом, он его не удержит — не из того теста сделан. Джон по натуре не завоеватель.

Презрение, с которым Ричард относился к Джону, передалось и Лонгчемпу. Поэтому, слыша, что принц осыпает его проклятиями, епископ равнодушно пожимал плечами и не обращал на это внимания.

В ту пору, о которой идет речь, Лонгчемп размышлял о том, как бы обезвредить Жерара де Кемвилла, шерифа Линкольнского. Он подозревал этого человека в интригах, поскольку Жерар был дружен с принцем Джоном. На самом деле Жерар в глубине души уже считал Джона королем и присягнул ему на верность. Лонгчемп же намерен был в случае смерти Ричарда поддержать Артура Бретанского, поскольку тогда он оставался бы регентом до его совершеннолетия. Канцлер уже представлял себе, как он привезет Артура в Англию и станет его наставником. Его это вполне устраивало. Правда, Ричард был еще не стар, а женившись на принцессе Наваррской, вполне мог оставить после себя наследников. И тогда Артур был бы уже не в счет. Но и такая перспектива устраивала Лонгчемпа. Какая разница, кого воспитывать: Артура или сына Ричарда? Его грандиозные замыслы мог поставить под угрозу лишь один человек: Джон.

Поэтому канцлера очень смущало, что такие люди, как Жерар де Кемвилл, присягали на верность принцу. И когда он узнал, что Кемвилл привечает в своем замке разбойников и не выдает их в руки правосудия, хотя те нагло грабят путников на Линкольнской дороге, Лонгчемп решил воспользоваться представившейся возможностью, чтобы расправиться со своим врагом. Законы, направленные против грабителей, были очень суровыми, и Ричард, придя к власти, не стал их менять. Чтобы обеспечить путешественникам возможность спокойно ездить по стране, нужно было применять драконовские меры к разбойникам. Эта истина подтверждалась уже на протяжении целого столетия. Вильгельм Завоеватель сделал Англию законопослушной страной, и народ уже понял, что это сделано для его же блага. Только во время правления слабовольного Стефана узда, в которой держались нарушители закона, ослабла, и мятежные бароны ринулись грабить, мучить и убивать путников.

Но теперь никто не желал возвращения к тем страшным временам, и Лонгчемп с полным основанием принялся за Жерара де Кемвилла.

Он приказал ему явиться, но Кемвилл прислал вместо себя слугу. А это уже само по себе было оскорбительно.

— Где твой хозяин? — спросил Лонгчемп.

— Он занят, милорд.

— Я же велел ему приехать сюда! — возмутился Лонгчемп. — Он поступает крайне неосмотрительно, пропуская мои слова мимо ушей.

— Хозяин просил изложить ваше дело мне. И высказал предположение, что вы хотели поговорить с ним о гостях, которых он недавно принимал у себя в замке.

— Это были грабители, и их надо судить.

— Но они же грабили евреев, милорд!

— По-твоему, это оправдание?

— Люди не любят евреев. И король тоже. Во время его коронации было перебито много этих поганых людишек.

— Передай своему хозяину, что он нарушил английские законы и должен явиться в суд.

— В отсутствие короля милорд подчиняется только одному человеку — принцу Джону.

— Повторяю: передай своему господину, что я вызываю его в суд. И ему не поздоровится, если он меня ослушается.

Вот какая неприятная история занимала мысли Лонгчемпа однажды летом поутру в 1191 году.

* * *

Жерар де Кемвилл пришел к принцу Джону, и тот его немедленно принял.

— Этот наглый нормандский карлик посмел оскорбить вас, милорд! — воскликнул Жерар. — Я сказал ему, что подчиняюсь только вам, а он заявил, что ему на это наплевать.

— Проклятье! — взревел Джон. — Ну, мы ему покажем, где раки зимуют! Я его выставлю из канцлерского кресла! Выкину, как паршивого щенка! Вот увидишь! Я брат короля, и, значит, отец хотел передать власть мне.

Жерар молчал, словно набрав в рот воды. Он, конечно, всей душой поддерживал Джона, но остерегался высказывать вслух крамольные мысли. И стены имеют уши… Неосторожно оброненное слово может иметь страшные последствия.

— Я ваш вассал, — тщательно выбирая выражения, сказал Жерар, — и готов предстать только перед вашим судом.

— Хорошо. Предоставь это дело мне, — кивнул Джон, придя в восторг от того, что у него появился повод вступить в открытое столкновение с Лонгчемпом.

И тут же принялся намеренно себя распалять. Ярость придавала ему сил. Джону нравилось доводить себя до исступления, а затем обрушивать свой гнев на окружающих. А тут еще и повод такой отличный!

— Я принц или не принц? — оскорбленно воскликнул он.

— Принц, конечно, — поспешил его успокоить Жерар. — И тот, кто посмеет это отрицать, подавится собственными словами.

— И тем не менее такой человек нашелся. И кто?! Презренный раб! Ишь, важничает, как король! Вот бы притащить его сюда, Жерар! Ух, что бы я с ним сделал! Да я бы… я бы… я бы его на кусочки порезал. Да его вопли были бы для меня сладчайшей музыкой!

— Вы совершенно правы, милорд. Лонгчемп — дерзкий хам, выскочка, — поддакнул Жерар.

— А живет, как король. Слуги стоят перед ним на коленях. Где это видано, чтобы англичане так унижались перед нормандцем? Ну, ничего! Я заставлю его лизать башмаки последнему нищему. Вот будет потеха! Раздену его догола и потащу по улицам… до крови исхлещу бичом его поганую крестьянскую спину…

Жерар испугался, как бы принц и впрямь не наломал дров.

— Это еще успеется, милорд, — вкрадчиво произнес он. — Давайте пока начнем с того, что предупредим его.

Джон возмущенно засопел.

Предупреждать? Зачем? Ради чего? Нет уж! Пусть лучше наделает ошибок, чтобы вся страна распалилась против него.

— Да я пойду на него войной! — зарычал он. — И можешь не сомневаться, меня многие поддержат. Люди ненавидят Лонгчемпа. Ненавидят так же люто, как я.

Он кликнул гонца и приказал:

— Скачи к этому задаваке Лонгчемпу и передай ему от моего имени, чтобы он прекратил докучать Жерару де Кемвиллу. А если не послушается, то пожалеет, что родился на свет! Я пойду на него войной и вышибу негодяя из наших краев!

Услышав все это, Лонгчемп понял, что надо срочно действовать. Джон признавал лишь язык силы. Канцлер отлично понимал, что король останется недоволен, но не видел иного выхода. Нельзя было позволять Джону диктовать свои условия.

Лонгчемп вызвал главных министров, но не успели они явиться, как ему донесли, что жители Тикхилла и Ноттингема присягнули Джону.

Лонгчемп побледнел от ужаса.

— Должно быть, им угрожали, — пролепетал он. — Иначе я не понимаю, как они на такое пошли, ведь замки принадлежат королю и присяга Джону — это измена Ричарду.

— Который, — напомнили ему министры, — сейчас далеко…

— Да… плохо дело… я регент и должен блюсти интересы короля. Джон явно положил глаз на корону, а я обязан сохранить ее для его величества.

— Тогда вам придется открыто схлестнуться с принцем, — предупредил его архиепископ Руанский Вальтер Кутанс.

— Что поделаешь? Джона вообще не следовало впускать в страну. Король на три года запретил ему въезд в Англию.

— Но затем разрешил вернуться и Джону, и незаконнорожденному Джеффри.

— Так говорят, но я в это не верю. Король не мог не понимать, что они явятся источником постоянной смуты. В любом случае мы должны переходить в атаку. С такими людьми, как принц, только это и дает свои плоды. Я вызову его в суд, и мы начнем разбираться, почему принц вернулся в Англию, хотя король изгнал его на целых три года. Пусть докажет, что Ричард дал ему разрешение!

Архиепископ Руанский согласился. Что ж, пожалуй, бунтовщики получат хороший урок. Пусть задумаются, стоит ли мутить воду, раз даже королевский брат, человек очень влиятельный, обязан отчитываться перед королем и соблюдать его законы.

— Ваше преосвященство, — сказал Лонгчемп архиепископу, — только вы, будучи облечены столь высоким саном, можете вызвать принца Джона в суд.

Архиепископ уныло кивнул, представляя себе, как рассвирепеет принц.

И его опасения подтвердились. Так неистовствовал еще лишь один человек — покойный король Генрих, отец Джона. Принц мертвенно побелел, глаза его засверкали, словно раскаленные уголья, на губах выступила пена, кулаки судорожно сжимались.

— Три тысячи чертей! — вскричал он. — Ну я покажу этому хромому ублюдку! Он больше уже никогда не будет хромать. Его вообще больше не будет! Я собственноручно вспорю ему жирное брюхо. И прослежу, чтобы он перед смертью как следует помучился…

Архиепископ спокойно дал ему выговориться. Его хладнокровие подействовало на принца отрезвляюще. Вальтер Кутанс не выказал ни малейшего страха, а терпеливо ждал, пока буря уляжется.

Джона ужасно злило, когда ему портили удовольствие. Он хотел, чтобы все его панически боялись. А этот священнослужитель и глазом не моргнул.

Джон оборвал себя на полуслове и посмотрел на архиепископа в упор.

— Что скажете, ваше преосвященство? Вам нравится, когда с принцем так обходятся?

— Я скажу, — уверенно промолвил архиепископ, — что вам следовало бы встретиться с Лонгчемпом и уладить свои разногласия.