У него походка ледокола: разрезает плотный строй, замагнитив меня взглядом.

И я к нему, на дрожащих ногах, как хромая. Сколько между нами осталось? Три-четыре метра? Я успеваю сносить три пары железных сапог и стереть три железных посоха, пока расстояние не сокращается до его пальцев у меня на щеке. Не особо ласково, по-мужски жестко чертит линию по скуле до самого уха.

— Просто Маргарита, — говорит не особо стараясь, чтобы его слова остались в тени.

— А ты — Мастер?

Он секунду размышляет и с осколком улыбки на губах, которую мне не разгадать без его подсказки, отвечает:

— Воланд мне как-то ближе.

Я знала, что у нас похожие литературные пристрастия еще с момента, когда обнаружила «Бойцовский клуб» у него на тумбочке, и позже, изучая полки в библиотеке, снимая наугад свои любимые книги, даже не удивлялась, когда находила на страницах выделенные карандашом цитаты. Те, что когда-то выделила и я.

Мне стоит больших трудом спрятать странную глупую улыбку, когда на ум приходит мысль о том, что у нас была очень откровенная интимная близость, но почему-то именно любовь к одним и тем же книгам кажется мне настоящим откровением. Тем, от которого зудят и наполняются теплом ладони.

— Все… хорошо? — спрашиваю я, пытаясь вложить в два простых слова все свое беспокойство. Пора бы уже привыкнуть, что Адам не из тех, кто откроет душу для посетителей, словно Винздорский замок, но мне все равно необходимо узнать, как прошла его поездка.

Он делает шаг ко мне, перекладывает ладонь на талию и чуть разворачивает в сторону журналистов, которые тут как тут и слепят яркими вспышками фотокамер. Привычный жест, которым Адам и раньше подсказывал, что мы сейчас на публике и должны правильно улыбаться. Его ладонь всегда на том же месте, моя улыбка всегда в той же наигранной тональности, и во рту вдруг становится горько от того, как бы мне ни хотелось обратного — ничего не меняется. Хочется бессильно прикрыть глаза, спрятаться за шорами, чтобы продолжать идти по намеченному пути, не отвлекаясь на глупые фантазии.

Но в этот раз что-то не так. Его ладонь все так же, чуть-чуть, в рамках приличий, ниже моей поясницы, но лежит она жестче. И большой палец поглаживает кожу свозь дым тонкого платья. Нужно улыбаться и дальше, нужно просто растянуть чертовы губы и постараться не моргать, чтобы не «подарить» фотографам парочку дурацких фото. Но губы словно деревенеют, и голова сама собой поворачивается к Адаму. Даже на каблуках я куда ниже его, и очень тяжело сопротивляться потребности прижаться носом к тому месту, где кромка воротника «обнимает» шею.

А ведь он так и не ответил на мой вопрос.

Фотовспышки продолжают съедать наше терпение, какая-то белобрысая коротышка прорывается вперед и сует диктофон прямо мне под нос. Задает вопросы про Гнездо птицы Додо. Я отвечаю заранее приготовленными фразами: нетрудно догадаться, о чем будут спрашивать жену богатого человека, которая особо ничем и не известна кроме того, что ведет инстаграмм своего сына и изредка занимается благотворительностью.

Еще несколько вопросов Адаму о его семейной жизни, о том, каково это — быть отцом малыша, который чуть ли не так же популярен, как звезды шоу-бизнеса. В отличие от меня он ограничивается парой предложений и на всякий случай напоминает, что уже не раз говорил журналистам о своем законном праве держать свою личную жизнь от любопытных носов. Пока рыжая выскочка пытается придумать каверзу в ответ на неприкрытую грубость, Адам притягивает меня ближе, поворачивается и уводит в сторону, подальше от готовых урвать от нас хоть по куску газетчиков.

— У них ограничено время, — говорю я, пока мы осторожно лавируем между гостями, теряясь из виду. — Через двадцать минут служба безопасности всех выведет.

— Если раньше я не превращу вот того козлобородого в паштет, — спокойно сообщает Адам, взглядом перетягивая мое внимание на мужчину в пиджаке и джинсах, у которого в самом деле до смешного похожая на козлиную бородка.

Но других подробностей его внешнего вида я не успеваю рассмотреть, потому что за нашими спинами раздается знакомый мне голос, который зовет моего мужа по имени.

Глава тридцать восьмая: Адам

Я немного удивлен, видя Ирину, пробирающуюся к нам сквозь плотный строй гостей. Наверное, даже не предполагал, что Полина не вычеркнет ее собственной рукой из списка гостей. А потом вдруг понимаю, что и Ирина здесь совсем не случайно, что и она — часть устроенного моей Пандорой представления. Все-таки мы с Ириной раньше довольно часто пересекались на благотворительных мероприятиях, а парочку, организованных ею, она нарочно провела дуэтом только со мной. А еще мы в прошлом были любовниками и новости о нашей помолвке появились на следующий же день после того, как я озвучил свое желание узаконить наши отношения. Тогда это казалось логическим продолжением нас, и я даже не особо рассердился, когда Ирина слишком поспешила выкладывать счастливую новость и фото с кольцом на своей странице в социальной сети. Хоть и предпочел бы повременить с объявлением еще хотя бы пару месяцев.

Если бы Ирины не было здесь сегодня, нашлись бы желающие расчленить этот факт и подать на тарелке под соусом из небылиц.

Я чувствую, как напрягается спина Полины у меня под ладонью, и надеюсь, что твердое поглаживание позвонков большим пальцем немного ее успокоит.

— Рада, что мы все-таки смогли увидеться, — немного натянуто говорит Ирина и протягивает мне коробочку, перехваченную лаконичными золотыми лентами. Почти уверен, что там — запонки или булавка для галстука, что-то вызывающе дорогое, поэтому даже не тружусь открывать. Роняю подарок в карман, сдержано благодарю и интересуюсь ее самочувствием.

Ирина убирает за ухо несколько прядей, чуть склоняет голову, демонстрируя плохо прикрытый косметикой синяк. И тут же снова прячет его за волосами, чтобы заискивающе посмотреть мне в глаза. Что она ожидает там увидеть? Какой, по ее мнению, должна быть моя реакция?

— Это просто синяки, они пройдут. — Это куда грубее, чем самый неприглядный вариант, к которому она была готова: все настолько очевидно, что без труда читается в беззвучном возмущении ее губ. — Надеюсь, его уже поймали?

Что-то мелькает в ее взгляде. Злость? Негодование? Возмущение? Наверное, с таким же лицом старшая сестра Золушки сидела на лавке, пока усердная замарашка пыталась втолкать ее лапищу в крохотную стеклянную туфельку.

— Это не быстрый процесс, — бросает с заметным раздражением.

— Может быть… — Полина пытается отстраниться, но я нарочно еще сильнее прижимаю ее к себе, надежно фиксирую рядом.

— Спасибо за подарок, Ирина.

— Адам, я хотела… — Она говорит это слишком громко, и сразу несколько голов с любопытством поворачиваются в нашу сторону. — На следующей неделе будет благотворительный вечер, я уже связалась с твоей помощницей и дала ей всю информацию. Но все равно, раз уж мы здесь и есть возможность обсудить детали в неформальной обстановке, то… — Ирина косится взглядом на сестру и до натужных складок между бровями растягивает губы в жалкое подобие вежливого снисхождения. — Наверное, Полине это будет совсем не интересно и нам стоит…

— Наверное, — перебиваю я. — Поэтому, чтобы не рисковать нагнать на любимую жену скуку, я вынужден отклонить твое предложение. Ты знаешь, что Марина всегда в курсе всех моих планов и с ней можно согласовать даже цвет скрепок и узор на салфетках.

Я чувствую расслабленный вздох моей жены и делаю себе мысленную зарубку обязательно поговорить с ней на тему «я давно не интересуюсь твоей сестрой». И на многие другие темы, которых у нас накопилось непростительно много.

— Адам! — Ирина пытается поймать меня за локоть, когда я отворачиваюсь, чтобы увести жену через незаметную дверь справа. — Ты не можешь… всерьез…

Жаль, что приходится выпустить Полину из хватки, но только так я могу жестко стащить пальцы Ирины. Она возмущенно дышит и явно покраснела от негодования, но под слоем штукатурки ничего этого не видно. Мне жаль ее, как было бы жаль любую другую женщину, пострадавшую от насилия, но во мне ничего не ёкает и не горит праведным гневом в попытках защитить и обезопасить. Мне совершенно ровно до нее.

— Хватит, — приходится надавить на Ирину безапелляционной интонацией и приколотить ее бедро ее же рукой. — Просто хватит.

Наверное, будь я моложе и не такой эмоциональный кастрат, я бы вывалил ей на голову тираду о том, что некоторым женщинам нужно просто вовремя отойти в тень, чтобы остаться в жизни мужчины хотя бы приятным воспоминанием.

Я даже не ожидаю, что она отступится вот так сразу: у нее уже что-то похожее на одержимость, и мне не очень нравится, что этот симптом прогрессирует в опасно похожую на преследование болезнь.

Полина даже не сопротивляется, когда подталкиваю ее к двери: открывает, скользит в прохладный и плохо освещенный коридор. Знаю, что Ирина и несколько журналистов уже ринулись за нами, поэтому перекрываю дорогу нарочито громким и выразительным щелчком замка. Мы идем дальше по коридору, минуем несколько поворотов, оттуда в тусклый холл и через заднюю дверь — на крыльцо, во внутренний двор.

Тепло, но Полина вздрагивает под резким порывом ветра. Ночное небо полностью затянуто грозовыми тучами и в воздухе уже пахнет дождем. Я едва успеваю накинуть ей на плечи пиджак, когда первые тяжелые капли опускаются нам на головы. Хочу увлечь ее под козырек, но она упрямо топчется на месте.

— Тебе вообще не стоит переживать насчет сестры.

— Разве? — Она даже не хочет смотреть в мою сторону, но все так же жадно дышит, глотая — теперь я это точно знаю — мой запах. — У вас три года за плечами. Три года счастья и идеальных отношений. Я не умею воевать зубочисткой против мельниц, Дон Кихот.