Дикий смех защекотал горло, и она закусила губу. Мужское присловье, произнесенное ее благонравным голосом, прозвучало нелепо даже для ее собственных ушей.

Она повернулась и заметила, что мужчины снова уставились на нее, хотя оба быстро отвели взгляды. Клементина схватила ковш и двинулась на них. Подойдя достаточно близко, она высоко подняла емкость и опрокинула грязный дерн и смятую землянику на голову своего мужа.

Наступила ошеломляющая тишина, а затем земля и ягоды начали ссыпаться с головы и плеч на стол. Гас вытаращился на жену во все глаза: он не изумился бы так, даже обернись Клементина бешеным зверем, как тот волк.

Смех все нарастал и нарастал в груди Клементины. Она сжала губы, схватилась за талию и, согнувшись пополам, рухнула на диван из кофейных ящиков. И не смогла сдержать хохота. Он вырвался из нее. Громкий, радостный и удивленный.

Клементина все смеялась и смеялась. Она раскачивалась взад и вперед, ноги оторвались от пола и болтались в воздухе, волосы растрепались, лицо покраснело, а звонкие переливы эхом отскакивали от стен лачуги.

Наконец она бессильно откинулась на старое одеяло, и ее глаза наполнились слезами, когда она пристально посмотрела на мужа – на размазанные по его волосам землю и ягоды – и прикрыла рот ладонью.

Гас снял со лба грязную земляничину.

– Вот черт. Это было не смешно, малышка.

Смешок вырвался из ее носа в крайне неподобающем для леди фырканье.

Рафферти откашлялся, окинул взглядом комнату, а затем настороженно посмотрел на невестку. Гас наполовину выпрямился на своем бочонке, служащим стулом.

– Клементина, малышка, ты…

Фыркая и булькая, Клементина вскочила и выбежала за дверь.

Она мчалась, пока не добралась до своего любимого места на ранчо, поляны, где сейчас буйволова трава достигала ее колен, а ивы склоняли над рекой тяжелые и толстые ветви. Клементина опустилась на траву, и позволила себе расхохотаться в полный голос. Она будто всю жизнь ждала повода от души посмеяться, и когда случай выдался, уже не могла остановиться.

Клементина прищурилась на ярком солнце. Трава, казалось, дрожала от света и ветра. Странные ощущения возникли где-то глубоко в животе. Она прижала к животу ладонь. Пожалуй, пора сказать Гасу, что у них скоро может появиться ребенок. Сейчас, когда она уже не собирается сходить с ума.

Горячая бабенка только ждет повода, чтобы вспыхнуть.

Клементина погрузила пальцы во влажную землю. Она не хотела вспыхивать. А хотела обрести безопасность, стать частью чего-то. Пустить корни. Хотела иметь детей, любить Гаса, жить достойной нравственной жизнью.

Хотела обрести покой в сердце.

Клементина легла щекой на прохладную землю и заснула. Когда она очнулась, ветер стих, а полуденно-яркое солнце пылало над головой. Потянувшись, она села, чувствуя слабость и вялость, но напевая от странного волнения.

Она медленно шагала обратно по тропинке, по которой бежала несколько часов назад. Клементина почти слышала, как падали на землю иглы лиственницы. Солнце плавилось и стекало по ней как горячее масло. Взобравшись на змеящийся забор, она увидела стоящий во дворе фаэтон сливового цвета и беседующую с Гасом женщину в ярком, рубиново-красном, земляничном платье. Женщину с волосами старинной меди, такой же поблекшей, как и ее добродетель.

Мгновение Клементина наблюдала за собеседниками сквозь мерцающую рябь жары. По жестким линиям плеч Гаса и тому, как его руки давили на бедра, она поняла, что муж злится. Когда Клементина подошла к ним, Гас оборвал яростный поток слов.

Взгляд Ханны Йорк встретился с ее глазами.

Два ярких пятна от румян расплылись на щеках гостьи.

– Клементина, – сказал Гас, – ступай в дом…

– Миссис Маккуин, подождите. – Ханна шагнула вперед. Она положила руку на плечо Клементины, но тут же убрала, когда та напряглась. – Одна из моих работниц… Вчера ее малышка умерла от кори. Она не позволяет нам похоронить девочку. Я подумала, что если бы вы сделали для нее фотографию маленькой Пэтси на память, это облегчило бы ее страдания, помогло отпустить свою кровиночку. Знаю, это неуместная просьба и… – Она взглянула на Гаса, горько сжав губы. – Пусть Сафрони и ничтожная шлюха, как вы говорите, но она любила свою доченьку так же, как любая женщина.

– Конечно же, я поеду, – сказала Клементина. Она никогда не фотографировала мертвого ребенка, но слышала, что такое делается. Десять лет назад в моду вошло прикреплять на надгробные камни ферротипии– фотографии на металлических пластинах. – Мне потребуется пара минут, чтобы взять оборудование.

Но когда она повернулась к двери, Гас заступил ей путь. Черты его лица были жестче, чем когда-либо.

– Если ты воображаешь, что я позволю тебе въехать в Радужные Ключи и направиться прямо к дому греха, бок о бок с городской проституткой…

– Гас, ты не можешь быть таким жестоким! Женщина потеряла своего ребенка, свою дочку. Если я в состоянии хоть чем-то помочь ей превозмочь горе…

Муж схватил ее за руку, смяв плотный коричневый сарж рукава.

– Я запрещаю тебе это делать.

Клементина вскинула голову и посмотрела в злые глаза.

– Ты причиняешь мне боль.

Гас отпустил ее, но не более.

– Ты не поедешь…

– Напротив, – отчеканила Клементина. – Я сейчас же поеду в Радужные Ключи, сидя рядом с миссис Йорк. Войду в её дом и сфотографирую несчастную малышку. И ты не остановишь меня.


* * * * *

Всю дорогу до Радужных Ключей они молчали, Клементина и женщина в баретках с красными кисточками. Клементина видела их в день приезда, когда Ханна Йорк высоко подняла юбки, чтобы забраться в повозку, доставившую ей пианино. Видела их теперь, когда хозяйка борделя по-мужски расставила ноги, чтобы вести двуколку по дороге, изрезанной колеями как стиральная доска. Ботиночки проститутки, но, тем не менее, Клементина не могла перестать на них смотреть. Миссис Йорк остановила фаэтон перед воротами своего дома с верандой с круглыми перилами и причудливой отделкой – безусловно, самого красивого во всем округе Танец Дождя. Ханна помогла Клементине выгрузить оборудование, сохраняя молчание, за исключением короткого предостережения не споткнуться.

Клементина остановилась на веранде, чтобы насладиться красотой убранства. Плетеное кресло-качалка с подушкой в голубых цветах. Разноцветный витраж над дверью, отбрасывающий радугу на покрытое белой краской дерево. На окнах висели изящные кружевные занавески, а к стеклам были прилеплены разглаженные листья папоротника. На мгновение взгляд Клементины встретился с глазами Ханны Йорк, а затем жена Гаса последовала за красными кисточками в дом греха.

Внутри воздух был прохладным и пропахшим духами с ароматом лилии. У Клементины появилась возможность мельком заглянуть в гостиную через зеленую бисерную занавесь: плотные винного цвета бархатные шторы под ламбрекеном с кисточками, обитый золотой парчой диван с закругленной спинкой, ковер, на котором было изображено древо жизни. Клементина последовала за миссис Йорк по лестнице наверх, а затем по коридору, оклеенному красными обоями и освещенному парой масляных ламп с бахромой. Внутри нее заворочались воспоминания о других домах, о другой жизни. Об удобствах и роскоши, от которых она убежала, не понимая в полной мере, от чего отказывается.

– Она здесь, – сказала миссис Йорк, и Клементина вздрогнула.

Женщины вошли в маленькую спальню, где ощущался запах камфары и нюхательной соли, поверх которых витал болезненно-сладкий дух разложения. Мертвая девочка лежала на простой железной кровати под стеганым одеялом, разрисованным мелкими разноцветными васильками. Маленькая золотоволосая головка едва создавала вмятину на кружевной подушке. В комнате было тихо, за исключением тиканья напольных часов и шипящего скрипа кресла-качалки, чьи изогнутые полозья колебались взад-вперед, взад-вперед на голом сосновом полу.

Миссис Йорк опустилась на колени перед женщиной в кресле-качалке и неловко погладила по ноге. Мать усопшей закрывала лицо руками.

– Сафрони. Я привезла миссис Маккуин. Она любезно согласилась сделать фотографию маленькой Пэтси.

Женщина издала сдавленный хныкающий звук. Огромный ком жалости застрял в горле Клементины. Она повернулась к ребенку на кровати.

Солнечный свет лился сквозь кружевные занавески на окне и преломлялся рубиновым стеклом лампы, стоящей на дамском столике рядом с кроватью. Свет придавал щечкам малышки румянец жизни. Такая красивая девочка, и казалось невозможным…

Клементина ощутила головокружение и тошноту, вроде той, что почувствовала, поев земляники. Она не знала, не понимала в полной мере, каково это. Раньше она сострадала бы женщине в ее потере, но отстраненно, как посторонняя. А сейчас ее остро пронзила боль осиротевшей матери. «Как она это выносит?» – задалась вопросом Клементина. Как такое возможно вынести?

Она глубоко вдохнула ртом, осматривая комнату. Если отодвинуть в сторону занавески, то два больших окна дадут достаточно света, и не придется жечь магниевую проволоку, которая придаст образу унылый и мрачный вид. Это изображение должно создавать впечатление нежности и мягкости. Клементина не хотела, чтобы на фотографии малышка выглядела мертвой – нет! – пусть кажется живой и мирно спящей.

Дрожащий голос затянул колыбельную, скрипя как ржавая цепь.

Клементина повернулась и от ужаса чуть не ахнула вслух. Мать девочки опустила руки и подняла голову, и ее лицо… ее лицо было ужасно изуродовано татуировками, похожими на бегущие ото рта вниз по подбородку темно-синие капли слез.




Сафрони качалась, пела и плакала. Ханна Йорк встала с колен и шагнула вперед.