Евдокия Гуляева - Сердце Зверя

Дом поражал чистотой, и своей идеальностью. Безупречностью для меня. Все это выглядело как мечта!

Имеющий не так много комнат, удивляющий своей компактностью, имел четкое разделение на общие комнаты и территорию обслуживающего персонала. Уединенность – то, чего мне так не хватало в нашей квартире здесь была первостепенной, в избытке. Я уже представляла, как выхожу на кухню ночью, почти голой, накинув на плечи только сашину рубашку, за стаканом сока, что ему крайне понравится. Вспоминая бесчисленные дни, когда ему приходилось прикрывать меня своим телом, скрывая от неожиданно вошедших в квартиру, я многозначительно улыбнулась.

Моя улыбка была мгновенно перехвачена его цепким взглядом и отзеркалена его, полной обещаний.

Поднимаясь на второй этаж, обходя спальни, заметила отсутствие детской. Даже намека на будущее не было. Интерьер, подобранный идеально, рубил на корню мои мечты, не оставляя шанса бушующему воображению. Я не замечала в этом какого-то особенного знака или подтекста, но неприятное чувство тоски вновь кольнуло глубоко внутри, от понимания, что Саша не видит места новой жизни. Снова увидела, что ребенок что-то совершенно чужеродное этому дому, не вписывающееся в его идеальную безупречность.

Равно, как я никогда не подходила такому идеальному внешне мужчине, и дьявольски черному монстру, живущему глубоко внутри него. Я всегда была между ними, где-то в безликой середине…

Выхожу на террасу большой, хозяйской спальни, распахивая настежь двойные балконные двери, подхожу к белым мраморным перилам, перламутром переливающимся на осеннем запоздалом солнце.

Красиво!

Окидывая взглядом разросшийся парк, поражена зародившейся во мне меланхолии. Чувствую крепкие руки, обнимающие меня сзади за талию, прикрывающее спину тело, защищающее от несильного сквозняка. Тоскую, от невозможности рассказать ему о своей тайне. Потому, что боюсь… Страшусь его неготовности, неприятию.

– Всегда хотела спросить, как в твоей жизни появилась баба Маша?

Мужчина за моей спиной задумчиво хмыкнул, ближе прижав меня к себе…

– Ты познакомился с ней еще в детском доме?

– Нет. Ошибаешься. Я увидел ее лет пятнадцать назад, просящей милостыню у перехода…

Я не перебивала, затаив дыхание, боясь спугнуть неожиданную откровенность.

– Совершенно случайно, впервые за долгие годы, вынужденно спустившись в метро, увидел ее. Ранее не обращал внимания на попрошаек, а тут – словно приклеился взглядом к поникшей фигурке. Она стыдливо прятала глаза под огромной красной, связанной своими руками, шерстяной шапкой. Молчала, когда все вокруг нее галдели от просьб, рассказывая о своей трудной судьбе, протягивая руки. А она стояла. Пряча взгляд, заламывая руки, кутаясь в заношенное серое пальтишко.

– У нее нет семьи?

– Как ни странно для меня, родственники у нее есть, есть дети и даже внуки, но она была также одинока, как и я. Сирота при живой семье, брошенная подыхать, задыхаясь от своей ненужности! Я смотрел на нее, а она не глядела на меня, боясь разглядеть в моих глазах жалость. Но она не знала, что у зверя ее нет… В ней я увидел тогда себя, до крайности одинокого, не знающего сочувствия к себе.

– И как же она переехала к тебе?

– Она пожалела меня, представляешь?! Меня, стоявшего перед ней в дорогущем костюме, пальто, стоявшем, как отобранная у нее детьми, двухкомнатная квартира, циничного богача – проклятого нищего, без семьи, безумного, многоликого отшельника.

– А они, ее родственники, за столько лет вспомнили о ней?

– На удивление – нет. Но, в отличие от них, она помнит. И в этом – ее слабость. Мария Захаровна – стала частью моей жизни, заняв в ней полноценное, заслуженное место. Поразив меня своей заботой, вниманием, она стала моей жизненной необходимостью.

– Я знаю, – засмеялась я, вспомнив утреннюю пасту «Карбонара».

– Маленькая, дело не только в еде, – хохотал я, поняв лукавую улыбку, намеком, поразившую меня в самое сердце.

– А меня, меня – ты подобрал тогда из жалости? – нерешительно спросила я.

Молчит. Только сильнее прижимая меня к своему телу.

– Не знаю. Мой зверь учуял твой запах. Тогда, даже не замечая, я почувствовал тебя, впервые, за долгие годы, эмоции разрезали меня пополам, больно, до рези скручивая мои внутренности от переизбытка чувств. Я задохнулся от новых ощущений, не мог сделать и глотка воздуха, но ты вдохнула за меня… И я почувствовал это, ощутив, рванувшись в сторону от прошившего все тело чужеродного вдоха. А выйдя на улицу, не смог уехать, зная, что ты там, дышишь одна, за нас двоих, давясь страхом…

– Не понравилась?

– Нет, – честно признался я. – Но я был сражен твоей отвагой, блеском глаз, безрассудностью, покорившей меня. Наверное, все это время я выбирал себе не картинку, а живую, полную тепла девушку, которая сможет приручить меня и моего зверя…

Хотела спросить, смогла ли я это сделать. Этот вопрос, вертелся у меня на языке, соблазняя, искушая, но не открыла рот, сомкнув губы, оставив этот непрозвучавший ответ только между нами.

Он ждал моего вопроса и был удивлен его отсутствием. Я видела это в его глазах, развернувшись в его руках, крепко обняв, но была не готова к нему…

Провела руками вверх, по его спине, зарываясь пальцами в короткий ежик на затылке, притягивая голову к себе, прикоснулась губами к его губам, нежно, делясь своими эмоциями, в порыве чувств, переполненная благодарностью. И он, принимая ее, позволяет мне вести, приоткрывая рот, игриво лизнув меня кончиком языка. Прикусываю его нижнюю губу, тут же зализывая ее, как он любит, как хочу я…

Только сейчас понимаю, что не секс правит нами! Мы не рабы эйфории. Поцелуй может быть не огоньком страсти, а отражением наших переживаний.

– Люблю тебя… – впервые шепчу ему, делясь знанием вслух, прочувствовав это, осознав, безоговорочно приняв и открыто признав свои чувства.

И он, в ответ, перехватывает инициативу на себя, властно целуя, врываясь языком в мой рот, безгранично владея мной, повелевая. Прикусывает, влажно посасывая, проходясь губами, словно током, по моим губам, покалывая, спаивая их вместе, не давая мне шанса забрать сказанные слова назад.

Переезд и куча эмоций не прошли для меня бесследно – я чувствовала себя крайне плохо.

Дикая усталость буквально валила с ног! Переживания выворачивали меня наизнанку, до непрекращающейся тошноты, которая накатывала «девятым валом». Шторм в моем организме только набирал обороты, тучи опасений и волнений закрыли собой ранее безоблачное небо счастья. Полностью затянули, не оставив даже просвета, беспокойством сгустив воздух в нашем новом доме. Я чувствовала его разреженность, как будто перед грозой…

А вы, замечали, как пахнет воздух перед бурей?!

Тишиной…

Ветер ненадолго притихает – минут на десять-пятнадцать максимум, но небо уже темно-серое, вязкое, на улице стремительно темнеет, давление падает, и запахи ощущаются, как будто бы, сильнее: вот так пахнет мокрый асфальт, а вот чуть подул ветер, пройдя через соседний с нами участок-парк, но не спугнул откуда-то взявшихся, припозднившихся, пчёл с клумбы. Этот запах хоть и похож на то, что будет после того, как гроза закончится, но всё-таки совершенно другой, полный бесконтрольного ожидания. Что интересно, хоть в разных местах нашей страны начало грозы пахнет по-разному, всё равно, есть некое сердце аромата – его суть…

Я прекрасно помню тот, после первой грозы в нашей квартире, разыгравшейся после моего молчания, скрытия звонка Гази…

Скрываю ли я сейчас факт своей беременности?! Нет, я просто выжидаю время, тая его. И у меня есть на это веские причины!

Мои причины. Которые я посчитала весомым аргументом. Именно поэтому я чувствовала грозу наших отношений! Бурю на море моих волнений. И плакала… Тихонько, скрывая свои страхи, от невозможности сдержать плещущие волнами эмоции, бьющие по берегу моей веры, разрушая его, подмывая слезами. Дело было не в том, что я сомневалась в сашином решении, а в том, что я не хотела его торопить, заставлять жить, обреченно признавая свое отцовство. А то, что он был не готов к нему – я не сомневалась!

Как я могла обвинять его в неготовности, если сама была ошарашена, оглушена «благословенным сюрпризом» ?!

Я признала его, приняла, полюбила, но как я могла ждать этого от Саши, который всем своим видом показывал мне, что, совершенно, к этому не готов?! Имела ли я право огорошить его своим подарком, или проще было дождаться той, благословенной бури, что зарождалась между нами и уже мелькала вдалеке первыми молниями раздражения. Впервые, такие огромные, прорезающие собой весь небосвод покоя, они сверкали, освещая собой наше счастье, громыхали, раздражая слух возможными обвинениями…

Ревела ли я?!

Ревела! Потому, что понимала, что все это крайне не вовремя, но, поддавшись своей глупости, сама, тайком, прекратила принимать противозачаточные таблетки. Забыла! Не подумала! Не ожидала! Не готова…

Плакала ли я?!

Все так! Как и нескончаемый осенний дождь, затянувший небо, который стал полным отражением моего состояния. Я увидела его замечательным, но полным беспокойства. Он капал на деревья, и их ветви так переливались! Когда падал этот осенний дождь, все листья жили, шелестели, кричали о моем неспокойствии! Этот поздний дождь был мелкий, серый, знобящий, но одновременно чистый и откровенный. Когда с неба полилась дождевая вода, подъездная мощеная дорога стала скользкой. Но она будто дремала. А рядом с промозглым дождем, об руку, шел туман…

Скатилось тихое молчаливое солнце. Яркие краски листьев кружатся, вертятся по ветру… Нахмурилась черная туча – безмолвия между нами. Пожелтела трава откровенности…

И вот, на деревьях уже иней. И меня окружила осень черного цвета…