– Устала? – иногда спрашивал Саша, поворачивая ко мне озабоченное лицо. – Ничего, уже скоро...

– Я совсем не устала! Будет жаль, если эта красота растает к Новому году...

– К весне уж точно растает! Послушай – почитай мне какие-нибудь стихи. Ты будешь читать, а я вести машину...

– Замечательное распределение семейных обязанностей... Хорошо, слушай: «Еще не царствует река, но синий лед она уж топит; еще не тают облака, но снежный кубок солнцем допит. Через притворенную дверь ты сердце шелестом тревожишь... Еще не любишь ты, но верь: не полюбить уже не можешь...» – продекламировала я, глядя в мутное из-за летящего за ним густого снега окно.

– Аненнский, да? Я угадал?

– Саша, смотри на дорогу!

Вечером он ушел в клуб, а я достала ткань для платья, разложила ее на столе. Выкройки были старые, мамины – у нее была та же фигура, что и у меня, только в талии мне нужно будет сделать немного уже. «Главное при шитье – хорошие ножницы, – утверждала когда-то мама. – С остальным проще... Все зависит от ножниц! Они должны быть острыми, без зазубрин и легко резать ткань, не оставляя никаких неровностей».

Я пощелкала ножницами – кажется, годятся. И в этот момент зазвонил телефон. Я уронила ножницы на пол, чертыхнулась, сердце неприятно забилось... Звонить мог кто угодно, но в первый момент я подумала именно о нем. О том, кого давным-давно надо было забыть...

Слава богу, это был не он.

– Лиза, это Алиса! – зажурчал в трубке тоненький голос старой маминой подруги. – Алиса звонит Лизе... Как у тебя дела, моя девочка? Ты знаешь, все время думаю о тебе, никак не могу успокоиться... Ты нашла его?

– Кого? – спросила я.

– Как – кого? Своего отца!

– Ах, вы про того художника... – сообразила я. – Брусникина я нашла, но он не мой отец.

– Как же так, не может быть... – заволновалась она. – Ты говорила с ним?

– Говорила. Он сказал, что у него в принципе не может быть детей. Он бесплоден.

Алиса помолчала немного, видимо, переваривая услышанное, потом с возмущением произнесла:

– Врет. Наверняка врет! Эти мужики...

– Нет, Алиса, я ему верю.

– Да? Но тогда я ума не приложу... Больше у нее, то есть у твоей мамы, никого не было.

Бедная мамочка, если бы ты была жива! Я бы не стала слушать лекции о кройке и шитье, я спросила бы тебя о моем отце...

– Кто знает... – мрачно произнесла я. – Алиса, вы знаете некоего Георгия? Должны знать – вы сами говорили, что у вас был с ним роман. Он тоже художник, друг Брусникина...

– Ну как же, как же! – зачастила она. – Этого нельзя забыть! Но при чем тут Гоша? Это у меня был с ним роман, а не у твоей мамы...

– Брусникин утверждает, что у него был повод ревновать маму к Гоше.

– Ну здрасте! – вскипела Алиса, и голос у нее от возмущения стал совсем тонким и прозрачным, как папиросная бумага. – У него, наверное, старческий склероз случился! Брусникин все перепутал!

– Алиса... но ведь в жизни всякое бывает, – тихо произнесла я. – Он утверждает, что даже поссорился с этим Гошей-Георгием из-за мамы.

– Ревнивцы способны ревновать даже к фонарному столбу! – патетически воскликнула та. – И, потом, дружочек, ты плохо знала свою маму. Она не могла никого предать – ну, разумеется, если ей не давали повода. Как сейчас помню – я ей сказала, что у меня серьезные виды на Гошу и что я намерена связать себя с ним узами брака...

Она выражалась витиевато и туманно, но тем не менее я очень хорошо понимала ее.

– А что сказала мама? – машинально спросила я. Глупый вопрос о разговоре тридцатилетней давности – Алиса не могла, не должна была помнить его во всех подробностях, но она тем не менее ответила бойко, почти не задумываясь:

– Она очень взволновалась. Она вообще, если ты помнишь, была весьма чувствительной женщиной. Даже иногда чересчур чувствительной... Она заплакала, обняла меня и пожелала мне счастья. Да, еще уточнила, действительно ли я так сильно люблю Гошу. Я ей сказала, что жить без него не могу. Ну, буквально – что он нужен мне как воздух...

Я помолчала, представив себе тот давний разговор. Две близкие подруги сидят рядом, одна другой признается, что любит одного молодого художника, что жить без него не может...

– Алиса... – прошептала я. – Теперь все ясно!

– Что?

– Все, все... Знаете, что было на самом деле?

– Что? – растерянно спросила Алиса. – Дружочек, ты меня пугаешь...

– Нет-нет, подождите. Я думаю, что догадалась, но нужно все проверить. Брусникин дал мне адрес своего бывшего друга, я должна к нему съездить и кое о чем расспросить.

– Брусникин дал тебе Гошин адрес? – со странным выражением произнесла Алиса.

– Да, он живет где-то в районе Ильинки...

– Девочка моя... – с великим сожалением остановила меня Алиса, и я услышала, как она вздыхает на том конце провода. – Он жил там когда-то. Гоша умер. Три года назад. Разве я не сказала тебе? Брусникин, разумеется, этого не знал, а я знаю...

– Да?

– Увы! Ты уже ни о чем не сможешь спросить его.

– Тогда все остальное не имеет никакого смысла... – пробормотала я.

– Ты будешь продолжать поиски? У меня есть адрес Любочки Гейзер – она живет в Лос-Анджелесе, ей можно написать письмо... Вдруг она знает что-нибудь такое, чего не знаю я?

– Нет, спасибо. И вообще... Жила я тридцать лет без отца и дальше без него как-нибудь обойдусь!

Я положила трубку и снова взяла в руки шелковистую ткань. Морозные узоры переливались под моими пальцами, сверкали перламутровым блеском – было так жаль нарушать их ровную гармонию. Но делать нечего – мелом я нанесла контуры выкройки, потом решительно взмахнула ножницами.

Они рассекали ткань легко, без всякого сопротивления. Слегка закусив губу, я сосредоточенно вырезала детали своего будущего свадебного наряда – в этом деле была важна твердая рука.

«Он умер. Если он и был моим отцом, я все равно этого никогда не узнаю. И никогда его не увижу. Он умер...»

За окном свистел ветер, бросая в стекло колючий снег, уютно светила лампа над столом.

А было все, наверное, так... Геннадий Брусникин любил мою маму. Очень любил и ревновал к своему другу Гоше. Художники, богема... В романе Андрея Калугина тоже речь идет о художниках – о большой страсти, без которой и сотворить ничего нельзя... Так вот. Мама отвечала Брусникину взаимностью, но потом поняла, что ей ближе Гоша – ведь такое в жизни часто происходит, да?..

Я встряхнула вырезанные детали и сложила их друг с другом, сколов булавками.

Может быть, она сильно полюбила его. Но Алиса сказала своей подруге, моей маме, что жить не может без Гоши. Мама с ее чертовой принципиальностью решила, что не имеет права мешать подруге. Она заплакала. Она пожелала Алисе счастья и заплакала, потому что навсегда отрекалась от своего счастья. Она любила Гошу и, может быть, уже знала о том, что ждет ребенка. Она решила вернуться к Брусникину, но тот особой радости не выказал, узнав о ее беременности. Она ушла и от него. Тут, собственно, история и заканчивается.

Я поставила на стол швейную машинку, включила ее в сеть, подвела ткань под иглу. «Игла должна соответствовать толщине и структуре ткани, – говорила мама. – Если ты будешь шить легчайший шифон иглой для обычного хлопка, то рискуешь все испортить. В любом деле важны мелочи!»

У Алисы с Гошей тоже что-то не заладилось, и они расстались. Прошли годы, прошлое забылось, и уже не имело значения, кто кого любил, от кого были рождены дети... Однажды в веселой компании Алиса решила потанцевать с каким-то из последних маминых женихов. Маме это не понравилось. Наверное, она все-таки не забыла прошлого, не забыла о том, что когда-то пожертвовала своим счастьем ради подруги. И тут эта самая подруга на ее глазах вытворяет такое... Мама обиделась на Алису. Она с ней поссорилась. Навсегда. Боже мой, почему жизнь нельзя переписать заново, как черновик?!

Я пристально рассматривала шов, достаточно ли ровным он получился. И тут опять зазвонил телефон. Булавка, спрятавшаяся в складках ткани, вонзилась мне в палец.

– Ай! – вскрикнула я, рассматривая капельку крови на кончике указательного пальца. Помнится, про коварные булавки мама тоже упоминала в своих лекциях.

– Алло! – с досадой сказала я.

– Лис... Лис, не клади трубку, это важно!

– Денис? А что случилось? – растерянно, недовольно спросила я. Надо же, черт дернул меня поехать именно в тот магазин и именно в тот день!

– Ничего не случилось... Вернее, случилось, но это касается только меня, моего внутреннего состояния.

Хуже нет, когда мужчины начинают толковать о своем внутреннем состоянии!

– Мы должны встретиться, Лис, и поговорить.

– О чем? Я не хочу...

– Тогда я заявлюсь прямо к тебе домой. Мы должны поговорить!

Я представила – он может столкнуться с Сашей... И такая ситуация мне очень не понравилась.

– Встретимся завтра... – сказала я.

* * *

Можно долго описывать, как женщина собирается на свидание – как она прихорашивается, сидя перед зеркалом, как перетряхивает весь свой гардероб, какие чувства, сомнения и волнения она при этом испытывает...

Сейчас я точно знала, что при встрече с Денисом я должна выглядеть так, чтобы он не делал других попыток встретиться со мной. Он эстет, он сноб – надо сразу убить его наповал.

Вот пестрая турецкая кофточка с огромным цветком на груди... Кажется, она подойдет для моего плана. Нет, надо что-нибудь посерьезнее... А это что такое блестит в глубине шифоньера?

Я извлекла на свет божий расшитое блестками сари – подарок моей институтской подруги Фирюзы Ахметовой. Фирюза вышла замуж за парня из Бомбея и сейчас преподает славистику в тамошнем университете. Долгое время я пыталась приспособить сари под что-то, хотя бы сделать из него вариант домашней одежды, но даже вдали от посторонних глаз надевать его было... стремно, как сказали бы мои студенты. Оно! То, что мне нужно!