Анна Берсенева - Серьезные отношения

– Все будет хорошо, Катенька. Скоро я отсюда выйду, и все наладится.

Она не знала, что значит для него «наладится», но верила всему, что он говорил. Да и какая разница, что это значит? С той минуты, когда Катя впервые услышала его голос в телефонной трубке, она перестала думать о себе. Ее желания и стремления – да и были ли они у нее когда-нибудь? – не имели никакого значения по сравнению с желаниями и стремлениями этого необыкновенного, совсем ей непонятного человека.

Как все-таки хорошо, что ее подвезут до дома, в котором назначена следующая демонстрация! Она не позволяла себе думать, что устает, и не думала. Но когда он взял стоящие в прихожей коробки, Катя вдруг почувствовала, что сама просто не смогла бы их поднять. Это было очень странно. Она ведь всего час назад внесла коробки в эту квартиру, и ей вовсе не казалось тогда, что они набиты свинцовыми болванками.

Он вынес коробки на улицу к машине, положил их в багажник, открыл перед Катей дверцу. Все это время Катя почти не смотрела на него. Ей было так хорошо и спокойно, как будто она не вышла на слякотную мартовскую улицу, а, наоборот, оказалась в каком-то теплом и защищенном пространстве. И только когда он завел машину, она наконец взглянула на него – совсем коротким взглядом, чтобы он не подумал, будто она его изучает.

Ей показалось, что она видит не человека, а сплошное сияние; она даже зажмурилась.

Только через несколько мгновений она поняла, что это странное впечатление происходит, наверное, от его взгляда. У него были очень светлые глаза, к тому же он смотрел очень внимательно, и смотрел на Катю. Она растерялась – в ней не было ничего, на что стоило бы так внимательно смотреть.

– Может, я все-таки сама? – наконец спросила она; молчать было тоже как-то неловко. – Здесь же правда очень близко, а вы же после работы.

– На машине будет быстрее. Меня зовут Игорь.

– А… по отчеству? – зачем-то спросила Катя.

С одной стороны, правильно спросила, не по имени же его называть, но, с другой стороны, через десять минут она выйдет из его машины, и никогда его больше не увидит, и не все ли равно, как его зовут?

Он улыбнулся – почти незаметно, самым уголком губ, но она заметила.

– Владимирович. Вы где живете, Катя?

– У Покровских Ворот. Только туда меня отвозить не надо! Я же еще одну демонстрацию здесь рядом буду проводить, а это долго.

– Куда ехать? – спросил он.

Катя показала, куда ехать, потом он спросил, давно ли она работает в «Крабисе», потом включил музыку. Музыка из магнитолы полилась необычная, не попса и даже не джаз, а какая-то красивая мелодия. Только очень тревожная, как будто тот, кто ее придумал, был одинокий, кого-то безответно любил и сильно страдал.

– Это какой композитор? – спросила Катя.

– Астор Пьяццола. Аргентинское танго. Вы любите музыку?

– Да, очень. Я даже училась в детстве на пианино, но выучиться не сумела. У нас дома инструмента не было, а если только на школьном заниматься, то ничего не получится.

– Это заметно, – помолчав, сказал Игорь Владимирович.

– Что заметно? – не поняла Катя.

– Что вы любите музыку. И что не сумели выучиться.

– Как же это можно заметить, да еще прямо сразу? – удивилась она.

– Можно. – Он снова улыбнулся. Когда в уголке его губ появлялась вот эта еле заметная улыбка, Катино сердце почему-то начинало биться тревожно. Или просто в такт музыке Астора Пьяццолы? – У вас все на лице написано.

Кате стало стыдно. Она была уверена, что на лице все может быть написано только у глупых людей. Глядя не на нее, а на дорогу, Игорь Владимирович сказал:

– Стыдиться не надо. Это у вас не от глупости, а от простодушия. А простая душа, извините за красивое слово, Божий дар.

Все-таки его слова ужасно смущали ее, просто вгоняли в краску! Хорошо, что ехать было совсем близко. Игорь Владимирович очень скоро остановил машину рядом с домом, где у Кати была назначена очередная демонстрация.

Он достал из багажника ее коробки и отнес их к лифту. В подъезде стоял полумрак, в котором его глаза почему-то казались еще светлее. Их словно освещал изнутри холодный огонь; в этом было что-то пугающее. В детстве Катя видела по телевизору северное сияние, и теперь вспомнила те небесные сполохи.

– А визитная карточка у вас есть? – спросил Игорь Владимирович, когда двери лифта уже открылись. – Как же я смогу купить пылесос?

– Конечно! – спохватилась Катя. – Мне на фирме сделали. Только телефон указан домашний, потому что мы же на таких условиях работаем, что…

– Я знаю условия сетевого маркетинга. До свидания, Катя. Успешной демонстрации.

Как только его высокая фигура исчезла за закрывшимися дверями лифта, Катя вздохнула с облегчением. Какие все-таки странные у него глаза!

Когда всего через три дня она услышала его голос по телефону, то ей показалось, будто этот холодный огонь каким-то загадочным образом касается ее даже на расстоянии, хотя она его и не видит.

– Здравствуйте, Катя, – сказал Игорь Владимирович. – Я хотел бы с вами встретиться.

– Насчет пылесоса? – пролепетала она.

Она так растерялась, что едва сумела произнести хоть что-нибудь.

– Нет. Просто встретиться. Вместе поужинать. Посмотреть на вас.

– Но… зачем же на меня смотреть?..

Господи, ну как разговаривать с мужчиной, который говорит, что хочет на тебя посмотреть?! Кате никогда никто такого не говорил.

– Без определенной цели. На вас приятно смотреть, неужели вы не знаете?

– Н-не знаю…

– Теперь будете знать. Вы свободны завтра вечером?

Завтра вечером Катя собиралась купать Марию Гавриловну. Но у нее язык не повернулся сказать про это Игорю Владимировичу.

– Конечно, – сказала она. – Куда мне прийти?

– Я за вами заеду. – Ей показалось, она видит улыбку в уголке его губ. – Скажите ваш адрес.

Игорь отпустил Катину руку. Она не могла поймать его взгляд – взгляд был невидящий, направленный в какую-то неведомую ей точку.

– Я вчера ультразвук делала, – незаметно вздохнув, сказала она. – Теперь уже точно говорят, что мальчик. И большой, говорят.

– Катя, прошу тебя, не волнуйся. – Как легко он угадывал ее состояние, даже не глядя, угадывал! – Как только это будет возможно, мы с тобой распишемся.

– Я совсем не об этом… – У Кати даже слезы выступили на глазах, так она расстроилась. – Я совсем не потому волнуюсь, ты что?.. Просто… Ты такой печальный все время, я же чувствую, и мне от этого тоже печально. Очень мне от этого плохо. Ты… о жене своей думаешь, да? – наконец решилась спросить она.

Катя несколько раз видела его жену в больничном вестибюле и каждый раз старалась поскорее обойти ее – и просто обойти, и взглядом тоже. Ей было невыносимо стыдно перед этой женщиной. Конечно, у Игоря с ней по крайней мере нету детей, хотя бы отца она из семьи не уводит, но мужа… Ведь для женщины это такое страдание, и необязательно, чтобы дети… В те несколько мгновений, пока она еще не отводила взгляд от Игоревой жены, Катя видела, что та несчастлива. Очень несчастлива, этого невозможно было не заметить. Она была красивая, высокая, с необычно, пышной шапочкой, подстриженными каштановыми волосами, с тонкими чертами лица – одна учительница в Катиной школе называла такие черты породистыми – и очень несчастливая… Знать, что она является причиной чужого несчастья, это и было для Кати невыносимо.

– Я не думаю о жене, – сказал Игорь. – Она сама по себе, я сам по себе.

Катя видела, что он говорит правду. Нет, она никогда не смогла бы так жить – вот так вот, совсем сама по себе. Но что сравнивать! Игорь такой сильный, что… очень одинокий. Наверное, это закон в жизни такой: сильные люди всегда одинокие. Ну точно, Катя даже вспомнила, как бабушка однажды говорила маме о каких-то знакомых, которые никак не могут пожениться:

– Да и зачем бы судьбе их сводить? Оба сильные, трудно будет – поодиночке справятся. Бог-то ведь человеку пару в помощь дает, чтоб жизнь вместе одолевать полегче было.

Ей почему-то стало не по себе от этого воспоминания. Ясно же, что от нее, от Кати, такому человеку, как Игорь, никакой помощи быть не может.

Он посмотрел на нее, погладил по руке. Его рука была так же холодна, как огонь в его глазах.

– Котлеты, говоришь, теплые еще? – сказал Игорь. – Ну так давай съедим, пока не остыли.

После того как Катя ушла, Игорю долго еще казалось, что теплое облачко, оставленное ею, кружится над его кроватью.

Она была единственная женщина, которую всегда сопровождало такое облачко. Он потому и обратил на нее внимание, хотя вообще-то не был склонен к подобным наблюдениям, а в то время, когда он впервые ее увидел, соображения такого вот зыбкого рода его просто раздражали.

Но тогда, почти год назад, его так привлекло ее девическое простодушие, что он долго не мог его забыть. И решил позвонить ей, хотя и понимал, что делать этого, наверное, не надо.

Тогда он думал «наверное, не надо», а теперь – «конечно, не надо было». Не надо было ей звонить, не надо было вступать на эту зыбкую почву. Но он позвонил и вступил, а сейчас что ж – коготок увяз, всей птичке пропасть; так, кажется, называлась нудная в своем постановочном авангардизме пьеса Островского, на которую он однажды ходил с женой.

Мысль о жене пришла некстати – Игорю было неприятно вспоминать о ней. И даже не потому, что из-за ее неведомо откуда взявшегося любовника он уже третий месяц вынужден валяться на больничной койке, морщиться от головной боли и благодарить судьбу за то, что по крайней мере выжил. К любовнику и его дружку он испытывал только холодную злость и знал, что они получат по заслугам, если не оба, то по крайней мере тот, который отправил его в такой унизительный нокаут.

Но о жене он не хотел вспоминать не поэтому. Просто его раздражали воспоминания о ней. Такая реакция даже вызывала у него недоумение, потому что за семь лет брака у них накопилось немало счастливых воспоминаний. Они много ездили вместе, и много разговаривали о том, что видели в этих поездках… Они подходили друг другу во всем, и Игорь не понимал: куда вдруг пропала гармония, которой с самого начала была отмечена их с Ирой совместная жизнь? Почему жена стала тяготить его – всем своим существом тяготить, во всех своих проявлениях?