Анна Тодд - Сестры Спринг

Его рука скользнула по моему животу, и я качнула бедрами, чтобы быть к нему ближе. В его глазах читалось отражение моих, отражавших его. Во мне пробудилась женственность, проклюнулась бутоном и расцвела ярким цветком, раскинув сочные лепестки. Неужели это так всегда и бывает? Словно взрыв света внутри? Когда мне стало казаться, что я больше не выдержу, раздался звонок в дверь и выдернул нас из забытья. Мне хотелось надеяться, что из-за всего случившегося наши отношения с Лори не пострадают.

Каждое утро меня будило солнце. Его тепло просачивалось сквозь неплотные шторы, пропитанные сигаретным дымом. Дополнительный слой смолы, впитавшейся в ткань, не спасал от слепящего света. Шторы мне в комнату перешли от Мередит, они были все в подсолнухах. Мама с ума сходила по подсолнухам. Платья, вазочки, брелоки и накладка на руль – везде буйным цветом расцветали отмеченные солнцем цветы. Мне никогда не приходилось ломать голову, что подарить ей на праздник.

В то утро я проснулась не в привычной с детства кровати, закутанная в одеяла. Я спала на огромной двуспальной постели, будто сотканной из тончайших облаков. Мое тело проваливалось в рыхлую пышность постели, а кожу приятно холодили простыни. Посреди ночи я встала, убавила цифровой термостат до шестидесяти пяти и после этого спала как младенец. Он был точным, этот термостат, в отличие от видавшего виды прибора в родительском доме; уж если на нем написано шестьдесят пять, то ему можно верить. Отель «Ритц» во Французском квартале сочетал в себе интеллект и роскошь, современность и классику. Интересно, каково это – просыпаться в подобных местах каждое утро?

Вполне возможно, что я буду пробуждаться по утрам рядом с Джоном в доме, где не верховодят родители. Я пыталась представить дом, где гораздо меньше народу. Мередит всегда говорила, что мне будет скучно без сестринской возни. Как я успела заметить, Джон сам по себе производил много шума. К моему удивлению, Джон Брук не любил обниматься, храпел и вздыхал во сне. Я готова была поклясться, что он и раньше спал, обнимая меня в постели. Помню, когда мы гостили в «Ред-Руф» возле самого въезда в военный городок, я проснулась вся в поту. Тогда он еще не храпел – во всяком случае, я не припомню, а подобный китовый вой не больно-то и забудешь.

Кажется, все это было давным-давно, хотя с нашей встречи прошло только три месяца. Странно, с чего бы вдруг?

Он привык спать на спине и, оказывается, храпит. Под храпом я подразумеваю призывный рев гризли в брачную пору и забористый кашель, когда кажется, что он давится и не может вздохнуть. Надеюсь, все это пройдет. Наверное, ему нужно время, чтобы отвыкнуть от ранних побудок, к которым его приучили в Уэст-Пойнте. Я даже скрестила пальцы на руках и ногах, на удачу. Хорошо, что придумали пластырь для храпунов. Надо будет с вечера прикупить упаковку.

Папа тоже храпел вроде Джона, только гораздо сильнее, если такое вообще возможно. Папины полуночные воззвания к ветру были одной из причин, почему во время побывки Мередит нередко оказывалась в кресле-качалке, ретировавшись с брачного ложа. Ну вот, я уже задумываюсь о том, как буду коротать ночи всю оставшуюся жизнь. Сказать, что наша ночь вдвоем была комфортной и страстной – то же самое, что утверждать, будто все намекало на то, что Дэн Хамфри окажется «Сплетницей».

Наша роскошная комната на клубном этаже погрузилась в непроглядный мрак. Ни один лучик света не мог просочиться из внешнего мира сквозь тяжелые текстильные шторы. Я глядела в потолок, мало-помалу осваиваясь в темноте, и меня здорово напрягало, что невозможно увидеть, что творится вокруг.

Вот Джо, в отличие от меня, – та обожала сидеть в темноте, точно летучая мышь. Я приподнялась на кровати, немножечко посидела, зябко потерла руки, чтобы согреться, и, перевалившись на другую сторону безразмерной кровати, бросила взгляд на будильник, стоявший на прикроватной тумбочке. Комната совершенно простыла, а я была без всего. Соски затвердели. Джон лежал не шелохнувшись. Я тронула его спину своей холодной, напряженной грудью.

На мигнувшем экране будильника обозначились две единицы с двумя нулями. Удивительно, что я так поздно проснулась. Наверное, когда ты спишь, окутанная мягкими облаками, то не грех и разоспаться. Может быть, взрывное храпение Джона было не столь ощутимо в неге роскошного пухового одеяла.

В этих стенах я чувствовала себя богатой. И даже мрачная комната казалась мне местом, достойным королевы. Во Французском квартале ты начисто забываешь Форт-Сайпрус со всем его полунищенским бытом. Мне казалось, что и эта кровать, и комната затерялись на покатых холмах Тосканы, далеко-далеко, по ту сторону океана. При мысли о Тоскане мне вспомнился Шайа на фотках из Италии, которые он когда-то запостил. Он позировал на фоне прелестных городских пейзажей, пил вино и корзинами уминал свежеиспеченный хлеб с мягким домашним сыром моцарелла. Чего там только не было, на его фотках! Скалистые берега Неаполя и изысканная архитектура Миланского собора. Шайа говорил, что ездит в Италию при каждом удобном случае.

Я тоже когда-нибудь попутешествую. Миссис Кинг как-то обмолвилась, что в Италии, Англии и Германии у нас есть военные базы. Джо говорит, если живешь в Европе, то из одной страны в другую можно съездить на поезде и вернуться в тот же день. Здесь, в США, ты хоть всю жизнь копи, но так и не выберешься за пределы страны, слишком дорого. Даже поездка в «Дисней Уорлд» обходится в несколько тысяч. Там бутылка воды стоит больше, чем целая сумка продуктов, так Джо говорила. Она вообще много знает о жизни такого, о чем я даже не помышляла. Нет слов, интернет и социальные сети здорово изменили мир.

Из-за того, что в телефоны стали встраивать фотоаппараты, мои старшие классы превратились в ад. Я даже не рискую предположить, как натерпится подрастающее поколение от твиттера и инстаграма.

Впрочем, свой урок я усвоила крепко. Я частенько лазила в социальные сети, пролистывая фотки парней и девчонок, которые окончили школу на пару лет раньше и теперь только так штамповали детишек. В старших классах я больше дружила с теми, кто старше. Прежним моим подругам исполнилось в среднем по двадцать два, и большинство из них уже готовились обзавестись вторым чадом.

В школе у меня было правило: со второй недели учебы не ездить на школьном автобусе. Я вылепила из себя притягательную старшеклассницу с большими титьками и наивным взглядом на жизнь и никогда не ходила пешком: меня подвозили. Все школьные годы я беспокоилась лишь о том, нравится ли парням моя фигура. Дуреха! Пустая трата сил и времени. Я даже не подозревала, насколько отлично владею телом.

– Джон, – прошептала я, но он даже не шелохнулся.

Захотелось потрепать его в темноте за светлые рыжеватые волосы и напряженную челюсть. Как-то раз Эми обмолвилась, что Джон вечно ходит, сжав зубы. Типичное лицо для солдата и короля выпускного бала. Я прижалась губами к тыльной стороне его шеи.

– Мгм. – Раздался стон в темноте. Я снова поцеловала его и легонько куснула. – Мэг, не надо, я сплю.

Меня словно ударили по щеке, впрочем, следовало принимать во внимание тот факт, что он почти четыре года жил по навязанному ему распорядку. На рассвете – побудка, и сразу же на физзарядку. В Уэст-Пойнте никому не давали поблажек. Будущим офицерам приходилось еще тяжелее, чем рядовым. Джон Брук – элита. Значит, лучший из лучших. Пусть себе спит: он заслужил.

Я не собиралась сидеть здесь и дуться из-за того, что он не хочет со мной просыпаться, хотя мы были в разлуке несколько месяцев. Надо поставить себя на его место, ведь он очень устал. Минут десять я смотрела в потолок, а потом вылезла из комфортной постели и направилась в ванную.

Щелкнула выключателем, и помещение залило слепящим светом. Защипало глаза. Я провела по выключателю рукой, и на этот раз загорелась тусклая подсветка на потолке. Я пригасила лампы до минимума и увидела себя в зеркале. Щеки казались красными даже в полумраке. Меня это жутко бесило. Сколько бы я ни замазывала свою розовую кожу зеленой основой под макияж, она все равно пылала как мак. Мы с Эми унаследовали это от мамы.

Я пустила холодной воды в мраморную раковину и посыпала темные корни волос сухим шампунем, поворошила волосы, втирая в них белую пудру. Почистила зубы, надеясь, что Джон проснется, пока я еще не одета. Но он не проснулся, и двадцать минут спустя я сидела в кафешке «Дю Монд» в легком ситцевом платьице с заткнутой за вырез салфеткой и со смаком впивалась зубами в пончик. В полном одиночестве. Сахарная пудра сыпалась на колени, упрямо прокладывая путь к моему темно-синему платью. Все равно. Пончики были необыкновенно вкусны.

Я сделала большой глоток кофе, чтобы моя трапеза хоть как-то напомнила завтрак, и меньше чем за пять минут умяла тарелку пончиков. Кофе в «Дю Монд» оказался отменным. Они подавали всего две разновидности, и это лишь придавало напитку шика. Не то что в «Старбаксе», где я брала себе латте обжигающий с двойным льдом. В «Дю Монд» предлагалось на выбор лишь два варианта: черный и с молоком. Я взяла кофе, наполовину разбавленный горячим молоком.

Тикали часики, и стоило больших усилий притворяться, будто меня не волнует, что Джон и не подумал проснуться, поступившись подобной малостью. Как мне быть? Попробовать снова его разбудить? Я была в нерешительности и, чтобы прогнать от себя беспокойные мысли, сделала еще глоточек. В кафе было полно посетителей: какая-то группа китайских туристов, все чистенькие и выглаженные. Они ели французские пончики с двух тарелок. Какая-то девочка-китаянка с ослепительной улыбкой показала на голубя, который клевал крошки с тарелки в паре футов от нас. Поблизости собиралась уходить семья афроамериканцев в одинаковых футболках с надписью «Семейное воссоединение Мериуэзер». Среди них я заметила девушку с прекрасными натуральными волосами, примерно моего возраста. Она тронула официантку за плечо и дала ей приличные чаевые. За столиком в глубине зала смеялась шумная толпа подростков разных цветов кожи. Какой-то белый завтракал с маленькой девочкой лет пяти, и с ними сидела женщина, взрослая копия белокурой малышки.