Не то чтобы я хотела выставить себя заботливой хозяюшкой, но когда в одиннадцать вечера раздался звонок домофона, у меня была готова лазанья, запеченная курица, торт и еще безе на сдачу.

Психанула.

Кормить я Альберта не планировала, но нервы надо было лечить.

Дом насмерть пропах ванилью, кухня выглядела еще хуже, чем раньше, зато я успокоилась и даже накрасилась.

И открыла дверь.

Альберт выглядел по-настоящему усталым.

Он наклонился, чтобы поцеловать меня, и я поняла, что темные круги под глазами — это не просто свет неудачно лег, он, похоже, реально вымотался.

— Привет… — он взял мое лицо в ладони и очень-очень нежно поцеловал. Никаких приступов страсти.

Запах ванили, нежные поцелуи…

И вот он уже снимает пиджак, стаскивает галстук, проходит в комнату и буквально падает на кровать, закидывая руки за голову:

— Иди сюда, женщина, будешь меня ублажать. Зачем вообще я любовницу заводил?

Я стою, офигевая от такой наглости. И руки скрестила на груди.

— Что? — удивляется он, но синие глаза смеются. — У нас сейчас по расписанию страстный секс. Снимай вот это вот все твое, что мешается, и приступай.

— А почему не ты? — интересуюсь. — Я сегодня к тебе примчалась по первому звонку и ублажала. Твоя очередь.

— Аргумент… — он расстегивает манжеты рубашки, потом пуговицы и начинает греметь пряжкой ремня. — Как насчет — потому что я так сказал?

— Неа, — мотаю я головой. Но взгляд прикипает к обнажившейся загорелой коже груди. — Попробуй еще разок.

— Потому что иначе я тебя выпорю? — пробует он еще раз и вытаскивает ремень из брюк. Облизываю губы, но упрямо мотаю головой.

— Потому что я ужасно тебя хочу, но так устал, что на подвиги уже не способен? — он снимает рубашку и манит меня ладонью. — Иди ко мне. Я прошу.

Я закатываю глаза и иду. Потому что невероятно хочу потрогать его кожу.

Поцеловать.

Потереться об уже отросшую жесткую щетину на подбородке.

— Все хорошо? — тихо спрашивает он на ухо. — Ты успокоилась?

— А ты? — сумрачно спрашиваю я, садясь на него сверху. Так удобнее добираться до вкусно пахнущего места на шее, чтобы прикусить.

И ерошить его волосы.

И снимать очки, и прислоняться лбом ко лбу, чтобы все поле зрения занимала синева его глаз.

— У меня нервы крепкие, — усмехается он, поднимает пальцем мой подбородок и легко-легко прикасается к губам. — А вот ты не готова к ответам на вопросы, которые задаешь.

— Готова! — упрямо говорю я и глажу его плечи.

Он теплый и твердый, и я, кажется, могу уже на ощупь, с закрытыми глазами узнать текстуру именно его кожи.

Он вздыхает и начинает тянуть мое платье вверх. Я скольжу ладонями вниз и упираюсь в уже стоящий член.

— Вот, например, вопрос… — светским тоном говорю я, сжимая твердый ствол под брюками. — У тебя всегда такое либидо?

Его рука на секунду останавливается там, под платьем, хотя это она совершенно зря. Он издает короткий смешок и продолжает делать то, что делал. Я приподнимаюсь и опускаюсь так, чтобы ему было удобнее проникать в меня пальцами.

— Мммм… — тянет он и другой рукой притискивает меня ближе к себе. — С одной стороны, залезать под платье — в этом есть что-то возбуждающее. С другой, все-таки хочется, чтобы ты потерлась об меня голой грудью. Что же делать?

— Отвечать на вопрос… — я приподнимаюсь еще раз и опускаюсь на уже выставленные пальцы, и они заполняют меня непривычно туго. — Ой!

— Еще немножко? — хитро интересуется Альберт и делает попытку протолкнуть внутрь четвертый палец.

— Еще! — я приподнимаюсь снова, и на этот раз меня ждет настоящий челлендж. Это так будоражаще плотно и непристойно, что я становлюсь совсем-совсем мокрой. А челлендж от этого — легче. — И отвечай.

— Не-е-ет, не всегда… — тянет он и проталкивает ладонь еще чуть глубже. Я испуганно замираю и смотрю ему в глаза. В них искрится возбуждение и азарт. — Только с тобой.

— Правда?! — от неожиданности я теряю контроль и насаживаюсь на почти целую кисть. — Ух!

— Правда… — он чуть проворачивает пальцы внутри и начинает медленно вытаскивать, глядя мне в глаза. — Я хочу тебя практически непрерывно.

Обратное движение чувствуется еще острее. Даже не знаю, что меня больше возбуждает — то, что он делает или то, что говорит.

В тот момент, когда его пальцы выходят из меня, и я хныкаю от ощущения пустоты, от входной двери раздается скрежет ключей.

Я замираю, и у меня только одна мысль — «О, черт!» Альберт смотрит на меня с очень вопросительным выражением лица.

Я вскакиваю, одергиваю платье и даже умудряюсь захлопнуть дверь в комнату прежде, чем Сашка заходит.

При виде меня у него тоже становится очень вопросительное выражение лица, так что я просто не хочу знать, как же я выгляжу.

— Саш, ты вообще не вовремя.

— Я у тебя планшет забыл, — задумчиво говорит он, обшаривая взглядом меня и переводя его на закрытую дверь.

Я заглядываю в кухню, хватаю планшет с холодильника и протягиваю ему.

— А ты не познакомишь? — вдруг спрашивает Сашка. — Ну, я должен же передать тебя из рук в руки…

— Ты совсем ох… охамел? — шиплю я и толкаю его к двери.

— Ну хоть на свадьбу пригласите? — Сашка никак не выталкивается, упирается ладонями в косяки. — Буду вести тебя к алтарю! Эй, больно!

— Брысь нафиг! — я захлопываю за ним дверь и запираю на три оборота и цепочку.

Что-то мне обратно в комнату не очень хочется.

Альберт так и не сменил позу. Полулежит в постели, с любопытством смотрит на меня.

— Это бывший муж, — говорю я, не дожидаясь вопросов.

— С ключами?

— Мы… очень близки.

Я тихонько подхожу к кровати и забираюсь на нее. Альберт не сводит с меня глаз:

— Насколько очень?

— Не так, как ты думаешь, — опускаю я взгляд.

— Я ничего не думаю, для анализа информации недостаточно, — говорит он и ловит меня в объятья.

— У нас случайно получилось остаться хорошими друзьями, — я прижимаюсь к Альберту и понимаю, что то, что я скажу дальше, кажется, утратило актуальность: — Он много лет был моим лучшим другом, и так получилось, что и единственным. По крайней мере, таким, кому можно пожаловаться на то, как мне грустно и одиноко после развода.

— И ты жаловалась ему самому, причине твоей грусти? — уточняет Альберт.

Его руки гладят меня по голове, по плечам, по спине, без сексуального заряда, просто успокаивающе.

— Так вышло… — я прерывисто вздыхаю. Никто уже больше трех лет не гладил меня по голове и не прижимал вот так. Так спокойно и утешительно.

— Почему вы развелись? — он спрашивает это так просто. Я бы никогда не смогла. Я бы десять тысяч мыслей передумала и все равно бы не решилась задать настолько прямой и личный вопрос.

— Он меня разлюбил… — пожимаю я плечами. Этот ответ, произнесенный вслух постороннему человеку, звучит как-то странно.

— В чем это выражалось? — Альберт подтягивает ко мне одеяло и укутывает. Надо же, я не заметила, что меня бьет дрожь. Раньше так было всегда, когда я рассказывала о своем браке, но потом прошло.

— Не знаю, — снова нелепо пожимаю плечами. — Он сказал, что чувствовал любовь, а потом перестал.

— Что такое любовь? Для тебя? Для него? — допытывается Альберт, и я с удивлением смотрю в его синие глаза. Неужели и правда инопланетянин?

— А для тебя? — спрашиваю я.

И он… отводит глаза.

— Не знаю. Думал, ты ответишь, раз так спокойно оперируешь этим словом.

— Но ты же сказал, что любишь меня! — я пытливо заглядываю ему в лицо, ищу взгляд. Где-то в сердце нарастает тревожное ощущение пустоты. И непоправимости.

— Я сказал, что влюблен.

— Это разные вещи?

— Вероятно.

Я не могу поверить своим ушам. Отшатываюсь от него, и он не ловит меня обратно.

— Для меня любовь — это выбор… — медленно говорю я, стаскивая с плеч одеяло. Я сижу на коленях, сложив руки. Невозможно остановить этот разговор, катящийся к пропасти. — Выбор того, с кем я хочу жить.

— Это я могу понять, — кивает Альберт и берет мои руки в свои.

Но я отнимаю их:

— Был. Сейчас…

Как я попала в ситуацию, когда должна объяснить человеку то, во что не верю?

— Что? — он снова ловит мои пальцы. Мы оба смотрим на них и не смотрим в глаза друг другу. В комнате как-то холодно, но никто не делает попытки обняться.

— Неужели ты никогда не любил? Или тебя не любили?

Альберт ерошит волосы, и они впервые не ложатся обратно безупречной волной.

— Мой отец говорил, что любит мою мать. А когда заделал ей ребенка — сбежал. Это любовь?

Я качаю головой:

— Это безответственность.

— Мой отчим женился на матери, вырастил меня, всегда поддерживал, всему учил. А когда мне исполнилось восемнадцать — увез ее к своим родителям в Польшу. Очень ответственно. Это любовь?

— А ты как?

— А я остался тут. Один. Он тоже называл это любовью. Ведь он дал нам все — свои знания, свои ресурсы, свои связи. Очень много.

— Но не дал тепла.

— Значит, любовь — это тепло?

Я качаю головой. Какой-то глупый разговор о дефинициях, который скрывает под собой настоящий.

По-настоящему я хочу спросить только одно:

— Так ты меня любишь?

Альберт наклоняется ко мне, все еще сидящей на коленях, отводит волосы от лица, целует в висок, и когда я поднимаю на него глаза, пытаясь не сморгнуть слезы, отвечает тихо и честно:

— Я не знаю, что такое любовь. Назови мне определение, и я отвечу.

— Ты ведь признался мне! — еще бы голос не дрожал. От того, что я слышу истерику в своих словах, мне хочется разрыдаться еще сильнее.