– Не обращай внимания. Они не привыкли к высшему обществу. – Я широко улыбнулась в ответ. – Мне нужно переодеться.

– Я буду ждать тебя.

– Договорились, – бросила я через плечо, а затем прикусила губу – глупо, потому что я уже повернулась к нему спиной, и он при всем желании не мог оценить мою жалкую попытку флирта.

– Совершенство, – заявила Лашель по дороге в раздевалку.

– Спасибо, – ответила я.

– «Я буду ждать тебя!» – передразнила Кэт, и я шутливо толкнула ее. – Поэтому мы не смотрим телевизор по вечерам во вторник?

– Кэт, ты же знаешь, как я занята, извини. Это продлится до января, не дольше.

– Я знаю, – вздохнула она, но я могла с уверенностью сказать, что она расстроена.

Двадцать минут спустя я вышла из раздевалки с распущенными волосами, на мне было светло-фиолетовое платье без бретелек от Тори Берч и пара самых хорошеньких сандалий на свете от Александра Маккуина. Их нашла Марго, и главная их прелесть заключалась в том, что они были на плоской подошве. Она действительно старалась подбирать то, что нужно мне.

– Ух ты! – воскликнул Хэнк, когда я подошла.

Он стоял рядом с очень дорогой машиной.

– Это платьице? Пустяки, – сказала я, стараясь изящно приподнять подол.

Он придержал дверь, и я устроилась на сиденье. Салон был роскошным – кожа и деревянные панели, кондиционер уже работал вовсю. Через мгновение я почувствовала, как воздух задувает снизу, колышет подол моего платья. Возможно, кондиционеры были устроены и где-то внизу. Хэнк обошел машину, сел на водительское сиденье и дал задний ход.

– Ты правда пойдешь на игру? – спросила я, когда он переключил скорость.

Он кивнул и с самым серьезным видом спросил:

– Ты собираешься забить гол в мою честь?

Я поняла, что он перешел в высшую лигу флирта, и меньшее, что я могла сделать, это попытаться ему соответствовать.

– Всего лишь один простой гол? – спросила я, лихорадочно пытаясь придумать остроумный, полный скрытого чувственного подтекста ответ. – Может быть, все-таки дубль?

– Дубль? – Он поднял брови и улыбнулся.

– Два гола, – ответила я, подняв два пальца.

– Почему тогда не хет-трик?

– А почему бы и нет! – лихо согласилась я.

– Тогда по рукам.

Мы выехали со стоянки стадиона, остановились у светофора на Мокинбед и стали ждать, пока он не переключится.

– Неужели я только что пообещала в среду забить три гола? – недоуменно выдохнула я.

Хэнк медленно кивнул, а потом лучезарно мне улыбнулся:

– А это сложно?

Я не хочу сказать, что его глаза мерцали, потому что это было бы банально, но они явно поблескивали, когда он смотрел на меня. И я сияла в ответ.

– Так-то нет. Но проблема в том, что я никогда не забивала хет-трик.

– Тогда я увижу твой первый!

Ну и как можно было остаться к подобному равнодушной? Хэнку Уотерхаусу я была явно интересна, и это было очень мило. Супермило на самом деле!




– Эндрю! Сюда! Эндрю! Мистер Гейдж! Эндрю! Эндрю! – Дюжина папарацци, толпившаяся за стальным ограждением стадиона, подорвалась в один момент, когда Эндрю Гейдж вышел из своего «мерседеса» – той же самой машины, на которой он приехал в первый день.

Даже я понимала, что эти парни не были обычной массовкой, как на вечеринке Эбби. Нет, они были настоящими стервятниками, прожженными профи. Никто не мог скрыться от прицела их фотокамер. Эндрю выглядел сначала удивленным, а затем раздраженным. Он опустил голову и развернулся к машине, чтобы подать Лорен руку. Фотографы кричали наперебой и непрестанно щелкали затворами, умоляли его повернуться. Лорен чувственно улыбнулась, явно наслаждаясь моментом, но на лице Эндрю не дрогнул ни один мускул, и через мгновение они скрылись в саду скульптур Нашера, куда папарацци ход был закрыт.

Мы с Хэнком прибыли на обед в Далласский музей прямо за ними следом и наслаждались местами в первом ряду на спектакле. Для какого-нибудь Беверли-Хиллз или Нью-Йорка это было рутинным событием, но уж точно не для Далласа.

– Он такая большая шишка? – спросила я Хэнка, когда мы остановились.

Парковщик тут же подлетел к нам, чтобы помочь выйти.

– Во всяком случае, он так думает, – фыркнул Хэнк, выходя из машины.

Фотографы не проявили к нам никакого интереса, когда мы поднимались по ступенькам, но, прежде чем мы прошли в высокие двери, я украдкой кинула на толпу журналистов еще один взгляд. Некоторые уткнулись в свои камеры, просматривая получившиеся снимки, другие уже вовсю болтали по телефону. Хэнк тоже остановился на секунду, и его губы слегка изогнулись в презрительной гримасе.

– Что? – спросила я, заметив выражение его лица.

– Да так, ничего.

– Если ты что-то знаешь, то скажи мне. – Я потянула его за руку.

– На самом деле он сам звонит им. Или его пресс-агент звонит.

– Правда?

Хэнк кивнул:

– Он делает вид, будто удивлен и не хочет их видеть, но это все игра. Им заранее говорят, где он будет, в какое время, на какой машине приедет.

Ни и что это за человек такой, а? Впрочем, я о чем-то подобном догадывалась. Он был… подделкой. Жаждал чужого внимания, питался им.

– Мерзость! – произнесла я с чувством.

– Пойдем. – Хэнк взял меня за руку, и я кинула еще один взгляд через плечо, когда мы вошли внутрь.

Каждый год руководство Художественного музея Далласа устраивало обед для дебютанток клуба «Блубонет», зная, что многие из приглашенных станут главными благотворителями сезона. В саду Нашера есть небольшое здание галереи, в которой проводятся выставки и проходят всевозможные мероприятия. Туда-то мы и направлялись.

Когда мы вошли, там уже было не протолкнуться от народа. В воздухе витал аромат больших денег.

– Диетическая кола, – сказал Хэнк, когда мы добрались до бара.

– Не пьешь? – спросила я.

Он покачал головой и улыбнулся:

– Я должен доставить ценный груз обратно в целости и сохранности.

Я улыбнулась ему в ответ и поняла, что это может быть самый милый комплимент, который я когда-либо получала. Я – ценный груз? Ну подумать только!

– Белое вино, пожалуйста, – сказала я бармену.

– Ты уже бывала в «Нашере»? – спросил Хэнк, пока мы ждали заказ.

– Хм… – Я смутилась. – Если я скажу «нет», это выставит меня в плохом свете?

– Нет, это значит, что тебя ждет настоящее удовольствие!

– Правда?

– Приготовься… удивляться! – заявил он и картинно развел руками, как цирковой артист на сцене. – Позвольте?

Хэнк предложил мне руку, и я взяла его под локоть. Волнение в одно мгновение пропало. Он повел меня через задние двери, и мы принялись спускаться по ступенькам.

Небольшой оркестр играл на веранде, и музыка кружилась над вековыми дубами, словно легкий туман. Сам сад был великолепен, я бы даже сказала, безупречен: мягкий осенний свет заливал ухоженные газоны, извилистые каменные дорожки, разбегающиеся в разные стороны, прятались в тени раскидистых деревьев. На центральной поляне были расставлены столики, за которыми еще никто не сидел. Гости пока прогуливались по парку, любуясь постоянной экспозицией скульптур, большинство из которых были очень большими и, очевидно, установленными с помощью подъемного крана.

– Знаешь, в Далласе есть свое очарование. Тут тоже можно развлечься на славу: балет, симфонический оркестр, много маленьких театров, даже прекрасный океанариум, – сказал Хэнк, все еще держа меня за руку и ведя по тропинке. – А еще есть Музей искусств – удивительно скучное место, где хранятся всякие доколумбовые горшочки и ложечки, а еще работы этого странноватого Шагала и раннего Баскии.

– Доколумбовые горшки и ложечки? – переспросила я, смеясь.

– Хорошо, ты меня раскусила, я не в восторге от истории, – улыбнулся он. – Прошлое уже прошло.

Он же знал, что история была моей главной дисциплиной в колледже, верно?

– В любом случае, – продолжил Хэнк, – собери вместе все находки, которые ты можешь найти у себя на заднем дворе, когда копаешь огород, и получишь коллекцию среднестатистического музея. Довольно скучно, ты не находишь? В лучшем случае эти заведения могут похвастаться какой-нибудь уже никому не нужной короной без драгоценных камней. – Он остановился и широко развел руки. – Но, к счастью, у нас есть Нашер. Да, эти несколько ничтожных акров значат для мирового искусства больше, чем все музеи Далласа, вместе взятые. И я тебе сейчас все покажу.

– Ведите, сэр, – сказала я и немного расслабилась.

Мы пошли по тропинке к первой скульптуре – огромной наковальне, на которой лежали три гигантских овала из ржавого металла.

– Это, – с умным видом проговорил Хэнк. – «Три танцующие чипсины» Ульриха Ракрима. – Он сделал драматическую паузу, чтобы обдумать увиденное, и в жесте глубокой задумчивости обхватил пальцами подбородок. Я подхватила игру и принялась нарочито серьезно рассматривать скульптуру, одновременно подавляя желание рассмеяться. – Отметь, как заманчиво, как вкусно они выглядят – отличный образчик легкого перекуса.

Мы пошли дальше и остановились у другой скульптуры – паутины из черного металла, которая выглядела как частично разваливавшийся тренажерный зал.

– Ах! – воскликнул Хэнк. – Вот это да! – И наклонился, чтобы увидеть имя художника. – «Что я нашел в переулке», авторство Дэвида Смита.

– Серьезно? – спросила я, едва сдерживая смех.

– Да, да, это одна из его самых знаменитых работ, вдохновленная обыкновенной утренней прогулкой по центру Сакраменто.

Я фыркнула, и мы отправились дальше.

Мы прошли мимо Зака и Джулии, стоящих возле фонтана, а затем мимо Эшли номер один и ее кавалера, старательно читавших брошюру. Конечно же она воспринимала всю эту чепуху серьезно. Вскоре мы оказались в дальнем уголке сада, где Хэнк показал мне «Половину готовой работы», произведение «Стамеска сорвалась» самого Пикассо и шедевр Джузеппе Пеноне – разорванную картонную коробку под названием «После доставки».