Но за синими воротами стояла тишина.

Какой у меня был выбор? Я прождала у ворот около часа, прислонившись к стене и переминаясь с ноги на ногу. Во дворе не было слышно ни звука. Я сказала себе, что буду ждать, пока кто-нибудь из них не появится, даже допоздна, когда уже станет темно. Я буду ждать. Но как только начало темнеть и я уловила запах готовящегося мяса, доносящийся с противоположной стороны улицы, я поняла, что силы мои иссякли.

Сильно хромая, я вернулась в отель, чтобы провести там еще одну бессонную ночь, еще одну ночь, которая не приблизит меня к Этьену.

Глава 22

Когда я проснулась на следующее утро, моим первым желанием было бежать в Шария Зитун. Но я чувствовала себя раздавленной после вчерашнего, а еще боялась, что, когда приду туда, меня встретит та же тишина. Что, если Манон куда-то ушла, туда, где я не смогу ее найти, чтобы не говорить со мной об Этьене? Что, если я упустила свой шанс?

Что она скрывает?

Чтобы отвлечься, я решила побродить по французскому кварталу. Я вошла в магазин, где продавались художественные принадлежности, в надежде, что запах краски и прикосновение к кисточке отвлекут меня от навязчивых мыслей. Я вспомнила о картинах на стенах в холле отеля и набросок Мустафы и Азиза, который сделала в писте.

Когда я подошла к Шария Зитун, время приближалось к полудню.

Я настроилась, что снова услышу тишину, но как только я подошла ближе, за воротами послышался голос Баду. Приложив руку к груди и облегченно вздохнув, я постучала, окликнув его по имени. Он открыл дверь.

— Здравствуйте, мадемуазель О'Шиа, — сказал он, улыбаясь мне; похоже, он был рад меня видеть.

Я попыталась улыбнуться ему в ответ, но мои губы не слушались меня.

Ажулай был там — снова или все еще. Он подошел к воротам.

— Мадемуазель О'Шиа! Вы вернулись. — Он улыбался, как и Баду.

— Да. Когда я вернулась вчера, никто не ответил на мой стук и зов.

Он нахмурился.

— Но когда я ушел незадолго до двух часов, Манон сказала, что будет ждать вас.

— Ее не было здесь. Я долго ждала.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Манон отдыхает, — сказал он. — Скоро мы будем кушать. Мне бы хотелось, чтобы вы к нам присоединились.

Я закрыла на секунду глаза, не желая слушать эту светскую шараду. А что, если Манон, увидев меня, отнесется ко мне так же, как и вчера?

— Я прошу прощения за вчерашнее поведение Манон. Иногда у нее бывают сильные головные боли.

Я подумала об Этьене.

— Она страдает, и это делает ее… такой, какой вы видели ее вчера. Сегодня вы должны остаться. Марокканцы — люди гостеприимные, мадемуазель. Это для нас оскорбительно — не принимать приглашение.

Я кивнула, садясь на один из пробковых табуретов, на котором мне было не очень удобно сидеть из-за моей ноги. Я вытянула ее перед собой. Как только я села, Ажулай тоже сел — на кушетку, скрестив ноги. Между нами стоял круглый стол. Баду уселся рядом с Ажулем, и, в отличие от Манон, которая никогда не прикасалась к своему сыну, тот обнял мальчика.

L’homme bleu. И снова я вспомнила мужчину в синем одеянии, встреченного на писте, — он появился ниоткуда и обменял плитку на хлеб. Он поразил меня своим ростом и прямым взглядом, своей медленной походкой, полной достоинства и изящества, и тем, что исчез на пыльной дороге так же таинственно, как и появился.

— Я попрошу Фалиду принести чай, — сказал Ажулай, и я чуть не подпрыгнула, осознав, что смотрю на него. — Мы будем кушать здесь, в доме жарче. — Он поставил Баду на землю и встал. — Баду, пойди и скажи Maman, пусть спускается кушать. Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее, — сказал он мне. — Я сейчас вернусь.

Баду быстро поднялся по лестнице, и через пару секунд я услышала слабый звук его голоса наверху. Мне не очень хотелось видеть Манон, выслушивать ее отговорки, но помимо того мне было страшно иметь с ней дело. В ней было что-то жестокое и непонятное; она явно получала удовольствие от того, что заставляла меня умолять ее и ждать. Она даже не пыталась скрыть пренебрежение, с каким относилась к собственному сыну, и я знала, что она жестоко обращается с маленькой девочкой-служанкой.

Почему эта женщина так отличается от Этьена, своего брата?

Ажулай вернулся вместе с Фалидой; он нес таджине — большую круглую глиняную тарелку, накрытую конусовидной крышкой с отверстием наверху для выхода пара. Фалида несла круглый медный поднос с горой плоских лепешек, чайник, три раскрашенных стакана в оловянных подстаканниках и четыре маленькие фарфоровые мисочки с водой и плавающими в ней кусочками лимона.

Она поставила все на круглый стол, потом налила в три стакана чай. Сначала она подала чай Ажулаю, затем мне, а потом побежала в дом. Очевидно, третий стакан предназначался для Манон, предположила я.

— Пожалуйста, пейте, — сказал Ажулай.

Я кивнула и осторожно глотнула — знакомый мятный чай и, как всегда, очень много сахара. Погода была слишком жаркой для такого напитка. Мне очень хотелось выпить просто прохладной воды.

Ажулай ничего не говорил, но казался расслабленным, попивая свой чай. Молчание затянулось; я пыталась придумать, о чем бы поговорить. О чем говорят с Синим Человеком? Я чувствовала себя неловко и дважды прочистила горло, прежде чем заговорить.

— Чем вы занимаетесь в Марракеше? — наконец спросила я.

Он глотнул чаю и ответил:

— Я копаю.

— Копаете? — переспросила я, сомневаясь, правильно ли поняла.

Ажулай кивнул.

— Я копаю и сажаю деревья и цветы. — Он снова отпил чаю, и я посмотрела на его губы.

— А, садовник! Вы работаете на какую-то семью? — спросила я; мне совсем не было до этого дела, просто я была не в состоянии выносить молчание.

— Я работал в садах при многих больших риадах[66] в медине и в некоторых садах и парках в Ла Виль Нувеле. Я и сейчас там работаю.

Я кивнула.

— Я остановилась в Ла Виль Нувель в отеле «Ла Пальмере», — сообщила я без всякой надобности. Мы снова вели бесполезный разговор.

— Bien entendu[67], — отозвался Ажулай. — Конечно, он очень… он роскошный.

Я кивнула.

— Я работаю в саду у мсье Мажореля, — сказал он. — Но я часто приношу еду для Манон и Баду.

— Однажды я ходила туда, в Сад Мажорель.

Ажулай поставил свой стакан.

— Да. Я видел вас.

— Вы видели меня? — Во мне проснулось любопытство.

— Это было на прошлой неделе. Я работал, когда вы проходили мимо. Я видел, как вы разговаривали с мадам Одет. Она приходит каждый день; она очень грустная женщина.

Теперь мне стало немного неловко. Я тогда не обращала внимания на мужчин, работающих под палящим солнцем.

— Здесь не так много иностранцев сейчас. Они приезжают в более прохладные месяцы, — сказал он, как мне показалось, пояснив таким образом, почему он заметил меня.

Выглядела ли я высокомерной или пренебрежительной, когда медленно прогуливалась по тропинкам сада?

— Он будет великолепным, когда там все закончат, — сказала я, поспешно меняя тему разговора. — И, безусловно, мирным оазисом, как на это надеется мсье Мажорель. Мне всегда нравились сады, — сказала я.

Ажулай наблюдал за мной все так же спокойно, его руки свободно лежали на бедрах. У него были такие синие глаза! Бывают же такие! Почему-то его прямой взгляд, бесстрашный и безмятежный, заставил меня смутиться больше, чем предыдущее молчание.

— У меня есть сад дома. В Америке, — пояснила я. — Я всегда стараюсь найти золотую середину — располагаю растения в определенной последовательности, но все равно учитываю то, как они растут в дикой природе. Что касается цветов, ну, я тоже… — Я замолчала. Я несла невесть что, а ведь просто хотела сказать, что рисую природу. Почему я рассказывала этому мужчине о себе больше, чем кому-либо другому, с тех пор как уехала из Олбани? — Мне очень нравятся растения, — заключила я.

Ажулай кивнул.

— Вам нужно снова посетить Сад Мажорель, — убежденно сказал он. Неожиданно он отвел от меня взгляд. — А, вот и ты! — Он поднялся, глядя на лестницу.

— Почему она здесь? — спросила Манон, нахмурившись.

Баду выглянул из-за нее. Ажулай пошел навстречу Манон, поднялся по ступенькам и протянул ей руку.

— Пойдем. Мы гостеприимные люди, Манон. Когда приходит гость, мы предлагаем ему чай и еду. — Он сказал это снисходительно, как будто для Баду. — Пойдем, — повторил он, беря ее за руку.

Она лишь слегка улыбнулась в ответ. Я увидела, что она снова накрасилась и на этот раз надела другую накидку, из красивого пурпурного и розовато-лилового шелка. На ногах у нее были бордовые атласные тапочки с вышитой виноградной лозой кремового цвета. Волосы, густые и роскошные, спадали с ее плеч. Она спустилась с лестницы, и до меня донеся запах ее духов.

Она была похожа на чудесный цветок, манящий всех подойти полюбоваться им, глубоко вдохнуть аромат и восхититься его красотой.

Я сидела, положив руки на колени, в своем простом кисейном синем платье и тяжелых черных ботинках. Как обычно, мои волосы слегка растрепались. Одна прядь упала на мою щеку и, наверное, скрыла мой шрам.

— Садись сюда, — сказал Ажулай, держа Манон за руку, пока она усаживалась туда, где сидел он, — на кушетку. — Баду, возьми табурет и сядь рядом с мадемуазель О'Шиа, — добавил он, словно это он был хозяином дома.

Я видела, как естественно он ведет себя с Манон: положил подушку ей за спину, чтобы ей было удобнее, нежно нажал на ее плечо, чтобы она прислонилась к ней, взъерошил волосы Баду и погладил его по щечке.

Ажулай был не похож на других марокканских мужчин, которых я видела в Марракеше. На самом деле я не знала, как общаются марокканские мужчины и женщины. Я понимала, что те мужчины и женщины, которых я видела на базарах и улицах, относятся к рабочему классу. Мужчины продавали свои товары; толкали или тянули повозки по улицам; носили на спинах тяжелые мешки; работали водителями такси и управляли калече; пили чай в компании своих товарищей за небольшими столиками прямо на улицах. Они не были знатными людьми и правителями Марокко. И закутанные женщины, делавшие ежедневные покупки, были или женами этих мужчин, сопровождаемые отцом или сыном, или служанками обитательниц гаремов, принадлежащих мужчинам из высшего марокканского общества.