Слишком редко я здесь бываю. Вот чувство вины и грызет. Да за все грызет… За то, что к Костику на могилу только в день его смерти прихожу, за то, что через несколько рядов отсюда похоронена сестра Лизы, за то… да просто за то, что слишком много дерьма случилось в этом городе, и как бы мне не хотелось, я никогда не смогу сказать, что моей вины ни в чем не было.

Хм… Да моя вина была практически во всем.

— Как думаешь, это пройдет когда-нибудь? — поднимаю очки на лоб и смотрю в "мраморные" глаза моего друга. — Чувство это дерьмовое, когда все вроде бы хорошо, и в то же время херня какая-то внутри творится, словно… словно зудят старые шрамы. Черт… я идиот, да? Даже объяснить нормально не могу. — Вытягиваю ноги, дергаю головой, и очки вновь падают на глаза. — В Египте были, прикинь?.. Пф-ф… Чертова жара, она бл*ть везд-е-е.

И ржать, как дурак последний начинаю, хоть и злость берет не шуточная.

— Во, только вернулись и сразу сюда, а не домой. Типа как по пути заехали. Лиза Зою навестить захотела, да и к… к Полине на могилу сходить. А я?.. А я и не против. Вот я вообще не против был — меня у бати в каждой комнате по кондиционеру, а сам он в командировку слинял. Шик. Да и… к тебе вот я зашел заодно. Ладно… все равно к тебе собирался, ты же знаешь. Лиза тут ни при чем.

Шумно вздыхаю, почесывая ухо, и так осторожно кошусь на Костика, будто его физиономия на этом куске камня каким-то волшебным образом измениться способна.

— Да нормально все у нее, — фыркаю, упираюсь ладонями в скамейку позади себя, поднимаю лицо к небу и прикрываю глаза. — Все хорошо, братан. Сердечко твое, как часы работает. Все ее прихоти выполняю, ношусь, как с*аный веник по экскурсиям всяким, по музеям, по долбаным выставкам. Ты, бл*ть, знал, что вес Пирамиды Хеопса приблизительно шесть миллионов тонн?.. Зна-а-ал? Не-е-ет?.. Да как т-а-а-ак? Ну вот теперь знаешь зато. Не зря я зашел, да?.. Ф-фх-х-х… Жесть, сколько у меня инфы теперь в башке, Костян. Иногда, кажется, что она вот-вот взорвется — башка. И все, блин, ради вас двоих стараюсь, лишь бы Лизу не обидеть, лишь бы не расстроить, лишь бы не нервничала она, лишь бы сердечко продолжало стучать, как надо. А Лиза, она что?.. Говорит, что другого шанса может и не быть, она мир посмотреть хочет. Готова даже не спать, прикинь, чтобы время зря не тратить… И… ведь права она. Насчет шанса. Права.

И вновь замолкаю, то на небо смотрю, то в землю, то на мраморную плиту с нарисованным на ней лицом Костяна. И черт его знает, что дальше ему рассказывать. Да и есть ли смысл?.. Он и так все видит, все знает, оттуда — сверху. Так что просто молчу. Смотрю, как тлеет сигарета на блюдце, и молчу. Скажу больше, выйдет, что жалуюсь, как слабак последний. Как трус. Блин… именно трусом в последнее время себя и чувствую.

Счастлив ли я?

Да конечно счастлив… настолько, насколько это вообще возможно. В этой жизни у меня есть главное — та, без которой я бы уже давно якорем на дно пошел, та, без которой один черт знает до чего докатился бы… Лиза… Однажды моя девочка спасла меня и… Нет — она постоянно меня спасает. Каждый день. Утром, днем, вечером, ночью. Только глядя на нее я чувствую, что живу. Только рядом с ней чувствую себя полноценным… Стоит взглянуть на золотой ободок на своем безымянном пальце, и на душе так хорошо становится, что словами не передать… потому что моя. Только моя… Лиза. И так всегда будет. Вот сейчас она где-то в кафе с Зоей. Наверное, мороженое ест, показывает фотки с путешествия, смеется, рассказывает всякую невероятную херню про Египет, а я здесь сижу, совсем недолго, но чувство такое, будто кусочка меня не хватает.

— Разбитым себя чувствую, Костян, когда нет ее рядом, — слабо и, наверняка, как влюбленный идиот улыбаюсь. Забираю с блюдца то, что осталось от сигареты и запихиваю обратно в пачку. — Да я и не жалуюсь, братан. Пусть о чем угодно меня просит — все сделаю, ты же знаешь. Из шкуры вон вылезу, но сделаю. Только ради нее одной и хочется двигаться, а не лечь пластом и послать весь мир в пекло. Да пусть хоть завтра меня обратно в Египет тащит, буду опять по этим ее экскурсиям ходить и… хотя… нет, блин, куда угодно, только не в Египет…

— Что-то загара не тебе не видно, — раздается за спиной знакомый голос, и у меня кулаки автоматически сжимаются, да еще и чесаться в придачу начинают. Сколько лет уже прошло, а реакция моя на этого говнюка нисколько не изменилась. Ну бесит он меня одним своим видом, что я могу сделать?.. И ревность до сих пор душит, только об этом вот вообще никому знать не обязательно.

— Где загар, говорю? — расслабленно усмехается Чача и присаживается на противоположный край скамейки.

Смотрю на него сквозь стекла темных очков и решаю: его сейчас на хрен послать, или подождать пока окончательно меня выбесит?

Забрасывает ногу на ногу под прямым углом, вытаскивает из пачки сигарету и закуривает.

Минуточку…

— В лесу что-то сдохло? — даже не пытаюсь скрыть удивление.

— Не знаю, возможно.

— Ты ж спортсмен, — киваю на сигарету.

— Был, — дергает плечом Чача и глубоко затягивается, выпуская в небо облако густого дыма. — Достало. Все достало. Знакомо?

— Не-а.

— Просто достало, — в третий раз повторяет Чача и тяжело вздыхает.

— Оно и видно, — ударяю по коленям, и, не собираясь становиться тем, кто сообщит Чаче, что выглядит он, как кучка вонючего дерьма (хотя, уверен, он и так догадывается), поднимаюсь на ноги и уходить собираюсь, как вдруг останавливает.

— Посиди еще, — и за руку меня хватает.

— Бессмертный, что ли? — отшвыриваю от себя его руку, а Чача в ответ усмехается, да так весело, словно я вдруг ради него одного в клоуны подался и жуть, как хочу ему фокус-покус показать.

— На. Видишь? — Вот ему и фокус-покус — мой средний палец в лицо.

— А ты не изменился, Яроцкий. Вот вообще нисколько, — смеется Чача, почесывая густую плешивую щетину. Краснющими глазенками в лицо мне смотрит; выглядит настолько паршиво, словно дня три подряд не спал и только бухал, не просыхая.

— Зато ты очень даже… изменился, — не жалею для него гадкой ухмылки, возвращаюсь на скамейку, перекидывая через нее одну ногу, и вот теперь буквально сгораю от любопытства, что ж это так сильно потрепало нашего Чачика, что он из человека в кучу мусора превратился.

Делает затяжку, и дым в лицо мне выпускает. И снова я кашлять начинаю.

— Хм, правда, не куришь, что ли?

— Угадал, — фыркаю, отгоняя от себя дым.

— А я вот… как-то попробовать решил и, черт, втянулся что-то, — Чача тушит окурок об землю и следом тут же очередную сигарету из пачки вытаскивает. — Костик любил две подряд курить, — делает затяжку и глазами своими воспаленными смотрит на мраморную плиту над могилой Костяна. — Частенько я к нему что-то приходить стал.

— Гляди, скоро и насовсем переедешь, — цинично усмехаюсь, и Чача, будто всерьез задумавшись над этим, пару раз кивает.

— Все мы тут будем, разве нет?

— Совсем дурак, что ли?

— Будем-будем…

— Я пока не собираюсь.

— А кто тебя спрашивать будет, Яроцкий? — переводит туманный взгляд на меня и губы в улыбке кривит. — Придет твое время, тогда и сляжешь.

Сужаю глаза и смотрю на Чачу с подозрением:

— Ты че, на наркоту подсел?

— Не-е-е-е, — громко протягивает. — Точно нет. И не собираюсь.

— Тогда каким катком тебя переехало?

Плечами дергает, усмехаясь, вновь сигаретой затягивается и отвечает спустя такую долгую паузу, что я уж начинаю подумывать — сдох, не договорив.

— Тем же катком, что и Костика, — наконец с горечью вздыхает, глядя вдаль, — тем же, что и тебя когда-то… Тем же, что и Оскара. Это все жизнь, Яроцкий. Жизнь. Хм… Посмотри, что с нами стало… — Невесело улыбаясь, на меня взгляд переводит. — Один за решеткой, второй в земле, третий… третий, ай, фигня все. Ты вот один только… каким-то образом из ямы этой вылезти смог.

— А тебя в нее кто загонял то? — не могу и даже не пытаюсь скрыть своего омерзения.

— Интересно, почему я таким стал?

— Конечно, нет.

— Ну вот, — смеется. — Да жизнь просто доконала такая. Когда всем, что-то должен. Когда все за тебя что-то решают. Что делать, куда пойти, что жрать, когда ссать, когда спать. Все по расписанию. Еще и… еще из друзей никого не осталось. Все бросили. Так на хрен все это надо тогда, а?

— Я же сказал: мне не интересно.

— Тогда сделай вид, что не слышал. Так что, где загар-то, Яроцкий?

— Под пальмой оставил.

— М-м-м…

— Это тебя-то все бросили? — с трудом сдерживаюсь, чтобы в голос не расхохотаться. — Тебя? — Очень хочется напомнить Чаче, каким лживым куском дерьма он был еще недавно, каким трусом и эгоистом, но… и у самого "заслуг" не меньше, так что решаю просто промолчать. Пусть сам в своей каше варится, мне нет до этого дела.

Поднимаюсь на ноги, мысленно прощаюсь с Костей и уже уходить собираюсь, как Чача вдруг добавить решает:

— Я видел ее. Видел Лизу.

— Когда? — И будто кипятком внутри все обдало. Вот же гребаная ревность. Кто вообще ее придумал?

— С Зоей. У пиццерии. Все такая же красивая.

— Знаю. Больше не смотри на нее.

Смеется.

— Думаешь, шучу?

Задирает голову и, прищурив один глаз, хитро так на меня смотрит:

— Что сегодня вечером делаешь, Яроцкий?

— На свидание меня пригласить хочешь?

— Типа того, — улыбается. — Ну, так что? Как насчет бара и по пивку?

— С тобой что ли? — делаю шаг назад, опускаю руки в карманы джинсов, и оценивающе смотрю в эту поплывшую рожу. Спортсмен, твою мать.

— Иди жирок сгоняй, — фыркаю. — "По пивку", говорит.

— Хм… у Лизы разрешение спрашивать надо, да?