Киваю.

Не знаю, что сказать. Просто смотрю на нее и сама с трудом сдерживаю слезы. Меня не было на похоронах, я уехала из города за несколько дней до них и никогда не интересовалась, как все прошло. Теперь жалею. Жалею, что не попрощалась с Костей, хоть мы так и не подружились. Жалею, что не была рядом с Максом. Если бы я осталась, на день, или два… Макс он… был бы там не один.

— Почему никто не пришел? — шепчу.

Тетя Алла шумно высмаркивается, отправляет салфетку в урну и, уже не стесняясь меня, подливает в чай прозрачную жидкость из маленькой фляжки.

— В тот день шел сильный дождь, мы все промокли до нитки, — отвечает не глядя. — Точно не знаю, но директор школы, когда приносил мне свои долбаные сожаления, списал отсутствие школьников на похоронах именно на эту причину.

— Все промокнуть боялись?

— Шутишь? — горько усмехается тетя Алла. — Должно быть все моего гнева боялись, не знаю… Не знаю, чего они боялись, но лишь один Максим пришел попрощаться с моим мальчиком. И я практически прокляла его у могилы собственного сына.

— Вы… вы были растоптаны горем, тетя Алла, — плохо подбодрить получается, в то время когда осудить хочется. — Думаю, Макс это понимает.

— Думаешь? — вновь усмехается. — Нет, Лизонька, не думаю, что меня можно понять. Костя бы вот… Костя бы точно не понял, наругал бы меня за то, что я так с его лучшим другом поступила…

— Лииииз? — хриплый жалобный стон доносится из спальной. Полина просит ей воды принести.

— Много выпила? — хмурится тетя Алла, и я решаю кивнуть, тему таблеток поднимать не хочется.

Отношу Полине воду и вновь сажусь за стол напротив тети Аллы, которая, наконец, справилась со слезами и смотрит так, что сомнений не остается — теперь будут нравоучения. Но нет…

— Что Максим здесь делал? — вместо этого спрашивает. — Лиза, я пойму если у вас с ним… Если ты… Девочки любят плохишей, можешь не объяснять мне это, но…

— Тетя Алла, — решительно перебиваю. — Между нами ничего нет.

— Правда? — глаза щурит. — А почему покраснела?

Утыкаюсь взглядом в стол.

— Он просто хотел помочь с уборкой.

— После того, как помог устроить все это? О, не смотри на меня так, я отлично знаю, каким стал Максим. — Замолкает, тяжело сглатывает и тихо добавляет: — Часть вины за это и на мне лежит.

— Когда вы позвоните маме? — перевожу тему.

— Я уже ей позвонила.

— Вот как, — вздыхаю.

— Да. Сказала, что вы с Полиной слишком громко смотрели фильм, вот и не слышали звонка. Что? Чего удивляешься? Я так же, как и ты, не желаю твоей сестре той участи, которая непременно у нее будет, узнай о вечеринке ваш отец, — мрачно усмехается и делает новый глоток. — Он тот еще кремень. Не подумай, я не одобряю всего, что вы здесь натворили, но и рукоприкладства его не понимаю… Кто там тебе все названивает?

Сбрасываю вызов, прячу телефон в рукаве кофты и отвожу взгляд.

— Да так. Никто.

Паша уже раз тридцать звонил. И эсэмэски без перебоя пишет с просьбой поговорить. Я ему уже давно ответила, доступно написала прекратить звонить и не приходить ко мне сегодня, но Паша не сдается. С каких пор русский язык стал ему не понятен?


Уборка длилась до глубокой ночи и так и не достигла завершения. Тетя Алла сдалась, потому что слишком устала и в большей степени потому, что запретила мне принимать активное участие в "спасении" квартиры. Сказала, что у нас еще целых два дня в запасе и теперь стоит подумать над тем, как быть с тремя дырами от сигарет: одна на покрывале с моей кровати, что еще можно как-то замаскировать, вторая на кухонной занавеске и третья на обивке маленького диванчика в родительской спальной. Что делать с ней — главный вопрос завтрашнего дня. А пока тетя Алла отправила меня спать. Не сразу конечно, а после допроса о том, кто вообще здесь побывал, кто все устроил, и с кого стоит потребовать возмещение ущерба. Разумеется, пришлось врать, косить под дурочку, что не очень-то правдоподобно вышло, но и здесь тетя Алла напирать не стала, лишь тяжело вздохнула, велела пойти умыться и пожелала спокойной ночи.

Уже лежа в постели, слышала, как она плачет. А потом я провалилась в сон, в котором вновь была эта жуткая вечеринка, в котором Полина раз за разом меня проклинала, тетя Алла плакала, а Макс Яроцкий снова и снова меня целовал.

Глава 2

— Хорошо, что у нас темные половики, правда, Полина? — не скуплюсь на желчь в голосе. Смотрю на сестру, только что закончившую чистить старую ковровую дорожку в коридоре, на которую потратила два с лишним часа, и чувствую невероятное удовлетворение при виде ее уставшего лица, мокрого ворота футболки и виноватых глаз, которые она всеми силами от меня прячет.

Сегодня суббота, и Полина с самого утра знать не знает, что такое присесть и отдохнуть. Более того — даже не возмущается, как обычно. Вообще удивительно тихой стала, запал весь свой видимо на вечеринку потратила. Даже извинения сегодня с утра промямлила стоя на коленях у моей кровати. Понятное дело, сказала, что прощать ее не собираюсь — так и снова расслабиться недолго. Пусть теперь помучается, сделает основную грязную работу, а потом и посмотрим: прощать ее или нет.

К вечеру наша двушка вновь вернулась в мир чистоты и уюта. Тетя Алла, думаю, скупила с ближайшего хозяйственного магазина все возможные средства для чистки мебели, ковров, анти-табачные освежители воздуха… И, да, это хорошо, вот только теперь приходится выветривать квартиру от запаха "химии", что определенно родители проигнорировать не смогут. Занавески на кухне заменили на новые — дорогие и красивые, которые якобы должны стать сюрпризом для мамы — сама-то она себе подобного никогда не позволит. Покрывало с моей кровати заштопать было просто, а вот что делать с дырой на диване так и не решили.

— Будет странно, если я подарю вам новый диван, — проницательно заметила тетя Алла, пока мы втроем в рядок минут пятнадцать стояли и таращились на эту уродливую черную дырочку на велюровой обивке.

— Согласна, — кивнула я.

— Скажу, что я случайно пепел стряхнула.

— Теть Алл, вы не курите, — робко вставила Полина.

— Тогда скажи, что это ты.

И Полина вновь, как рыба замолчала.

Родители вернулись в воскресенье вечером, сразу после визита Паши, которого вновь пришлось отшить и хлопнуть дверью перед его носом. Не готова я пока говорить, обсуждать его ложь и письма Кости… Паша даже не знает, что я знаю. А может, стоило сказать со злости? Может тогда, хотя бы на пару дней оставил бы меня в покое? Это больно, знаете ли, узнать вдруг, что твой лучший друг — жалкий обманщик и предатель.

Не удивительно, что они с Яроцким друзьями были. Один другого стоит.

Папа бросает сумки на пол и первым делом отправляется в туалет, бормоча под нос что-то вроде: "Говорил же. Придорожные закусочные и убить могут. Что они там напихали в этот пирожок?".

Мама обнимает нас с Полиной по очереди, благодарит тетю Аллу, которая уже собирается уходить, ведь и так все выходные у нас провела, и вдруг начинает хмуриться. Ну вот. Разумеется, это же мама. У нее каждый сантиметр квартиры на корочку мозга сфотографирован. Но вдруг расслабляется и удивленно смотрит на тетю Аллу:

— Мясной пирог с чесноком? Твой фирменный.

Ага, запах отменно перебивает.

— У нас новые занавески?.. Алла… ну зачем? Они же кучу денег стоят.

Мы с Полиной коротко переглядываемся, наверняка думая об одном и том же: мама еще новое тканое покрывало с диванчика в спальной не видела, которое прячет прожженную дыру на обивке. Надеюсь лишь, что ей не скоро захочется его снять. Все-таки тете Алле она доверяет, и щедрость ее знает.

И все было хорошо… Хочется сказать мне, но… и я, и Полина, и тетя Алла, где-то в глубине души, а может даже и на ее поверхности, знали, что вранье, рано или поздно, всплывет. Надеялись, что "поздно", но так только в сказках бывает, или в тех романах, которыми зачитывалась в больнице. В них всегда все хорошо заканчивается, а реальность намного жестче, суровей. В реальности нет возможности переписать все заново простым нажатием клавиш. В реальности мы сами отвечаем за свои поступки, берем на себя чужую вину, например, вину сестры забившейся в угол кухни и слезно умоляющей отца не бить ее хотя бы по лицу. Берем на себя ответственность за слезы мамы, приказывающей мне идти в свою комнату. Ответственность… как легко взрослым говорить о ней, забывая, какими глупыми они сами еще недавно были. Их наказывали, теперь наказывают они. Справедливость, так они это называют? Воспитание.

Я не виню Пашу, за то что спустя двадцать минут после ухода тети Аллы, когда вся моя семья собралась на кухне и как ни в чем не бывало обсуждала поездку к бабушке, он решил позвонить в дверь квартиры. Наверное, если бы несколькими часами ранее я не оттолкнула его, а поговорила, как следует, Паша не явился бы вновь, только уже пьяный в стельку и с букетом помятых цветов. Наверное, не приносил бы заплетающимся языком извинения моей матери и не умолял бы отца не наказывать меня, ведь "бедная Лиза" ни в чем не виновата, и это какая-то другая сволочь устроила уродскую вечеринку. Сволочь по фамилии Яроцкий, как не забыл обозначить Паша.

Цветы остались лежать на полу, а Пашу забрал его отец, потому что тот практически уснул в нашем коридоре.

Видела, как мама с трудом держала себя в руках, а лицо отца с каждой секундой багровело все больше. Полина сходу начала молить о прощении, пыталась что-то объяснить, хоть и отлично знала, что отцу плевать на ее оправдания. Непослушание требует наказания — такие у него понятия.

Ответственность. Она самая. В тот вечер я поняла, что от нее не уйти, не спрятаться под дорогой занавеской, или новым покрывалом. Прожженная сигаретой дыра рано или поздно будет найдена, а ответственность лишь удвоится. Теперь еще и за ложь.