Закрываю глаза и вижу его лицо, его смущенную улыбку, которой никогда не придавала значения — разве кто-то мог смущаться при виде такой, как я? Вспоминаю, как его голова просовывалась в дверь нашего класса после каждого звонка на перемену и вижу… теперь вижу, как он смотрел на меня тогда…

— Прочти, — слышу над головой голос Яроцкого. Переворачиваю фотографию и вижу несколько строк, написанных от руки неуклюжим, детским, но очень старательным почерком.

"Лиза", — первое слово.

— Это письмо Кости? — хмурясь, встречаюсь взглядом с Максом, который так и стоит надо мной.

— Да. Четвертое.

— И… и почему оно у тебя?

— Хочешь спросить: почему оно у меня, а не у Паши?

— Не знаю, — теряюсь. Пожимаю плечами. — Просто… ты сказал, что все письма…

— Три письма, — перебивает. — Я сказал: Костик передавал через Чачу три письма. А это — четвертое. Которое… я у него забрал. Не веришь мне?

Я уже не знаю, кому верить. Все это… все это настолько запутано.

— Прочти, — кивает на фотографию и вновь отворачивается к морю.

"Лиза", — от одного моего имени вкус горечи во рту троекратно усиливается.

"Лиза.


До этого я отправлял тебе стихи, но, видимо, ты не очень любишь поэзию, поэтому решил сказать так, как умею — своими, простыми словами. Чувствую себя, правда, полным идиотом… Все-таки выражать чувства чужими словами намного проще, руки не так дрожат и сердце не так колотится, но все же… я должен набраться смелости и признаться тебе наконец. А это не так просто, как кажется… Фух. Вот стояла бы ты сейчас передо мной, я бы, наверное, умер уже.

Прости, что так и не смог сфотографировать для тебя зеленый луч солнца на закате, но я верю, что однажды, если ты, конечно, не будешь против, ну, я надеюсь, что однажды ты не будешь против, мы вместе… в смысле — ты и я, когда-нибудь обязательно его увидим…"

* * *

Лето перед десятым классом


Конец августа


— …когда-нибудь обязательно его увидим… Вот так. Блин. Нет. Это бред какой-то. Как тупица какой-то малолетний написал. Не умею я чувства так выражать. Стихи всякие записать могу, а чувства выражать вот так вот — нет.

— Покажи, — выхватываю у Костика недописанное (уже четвертое) письмо Багряновой и сминаю в кулаке.

— Ты что… Ты что делаешь? — У Костяна от возмущения глаза на лоб лезут, а изо рта вылетают какие-то странные нечеловеческие звуки, прежде чем он набрасывается на меня в попытке забрать эти чертовы сопли на чертовой фотографии, которые на фиг его Багряновой не сдались.

— Хватит, Костян, — кричу на полном серьезе и толкаю его в грудь так, что Костик приземляется на пол моей комнаты, тяжело дышит и прожигает меня свирепым взглядом. Таким же взглядом смотрю на него и я.

— Хватит. Успокойся уже, — кричу. Больше не могу сдерживаться. Кто-то же должен, в конце концов, снять с него эти розовые очки, пока они стеклами внутрь не разбились, — Плевала она на тебя. ПЛЕ-ВА-ЛА. Уясни уже, наконец. Она… она… сука она, вот кто, твоя Багрянова. Похрен ей на твои письма, на твои стихи, на старания Чачи и на это, — сжимаю крепче смятую фотографию, — тоже похрен. Над твоим признанием она просто поржет. Разуй глаза, Костян. Не нужно ей все это твое фуфло. Чувства? Какие нафиг чувства? К кому? К той, кто даже не смотрит в твою сторону? К той, что делает вид, что знать тебя не знает? К той, кто даже не здоровается с тобой?

— Закрой рот, — орет на меня Костик, сжимая кулаки и заливаясь краской до самых ушей. — Ты ничего не знаешь.

Не сдерживаю мрачного смеха:

— Да что я знать должен? Все очевидно. Это ты… ты, Костян, ничего не видишь.

— Лиза не такая.

— А какая? Милая? Добрая? Понимающая? В каком, бля*ь, месте? Сколько ты перед ней стелиться будешь? Она о тебя ноги вытирает, а тебе это будто и нравится.

— Нет.

— Да.

— Отдай фотку.

— Нет.

— Отдай фотку, Макс. Или ты мне больше не друг.

Несколько раз шумно вздыхаю, подхожу к Костику и опускаю руку ему на плечо. Вижу, как глаза горят от гнева и бессилия. Он понимает… он все понимает…

— Дурак, ты, — шепчу, качая головой.

— Знаю, — спустя паузу и падает на диван. — Просто… просто я… блин, Макс, я был уверен — она не такая, как все. А ты… блин, ты мне всю уверенность ломаешь.

— Потому что я прав, — опускаюсь рядом и с пониманием смотрю на Костика.

— Но она не такая… Я знаю, — продолжает твердить свое таким голосом, будто вот-вот разрыдается. — Лиза не может быть такой, какой ты ее считаешь.

— Почему? — Не понимаю. — Ты же видишь, Костян, я не придумываю, она не замечает тебя. Знает, что ты втрескался в нее по уши, но полностью тебя игнорирует. Как будто ты… пусто место. Так что просто заканчивай уже это все, не будь идиотом. И хватит уже… — отправляю смятую в комок фотографию на пол, — хватит уже писать ей всю эту чушь.

— Я скажу ей, — вдруг объявляет Костян, глядя в потолок. — Скажу. Завтра. Прямо в лицо возьму и скажу. Приду к ней домой и, прям с порога, как скажу.

— Ага, — тихонько посмеиваюсь. — Просто заканчивай с этим, Костик. Хватит, правда. Забудь ты ее.

— Завтра, Макс. Слово пацана даю. Пойду и признаюсь.

— Ну и пошлет она тебя.

— Не пошлет.

— Вот увидишь.

— Завтра, — продолжает сам себя убеждать Костик. — Завтра. Точно — завтра.

— Как скажешь, — обреченно вздыхаю.

— Но у нас еще есть сегодня, — проницательно замечает. — Напьемся?

— Я не пью.

— Сегодня можно. Завтра у твоего друга самый важный день в жизни. Напьемся. По рукам, братишка?

— Нет.

— Ты мне друг или кто? — рычит.

— Блин, — сдаюсь.

— Ну вот и отлично, — с довольным видом Костик хватается за телефон. — Позвоню пацанам.

* * *

— Я не дал дописать ему, — чувство вины в голосе Макса, будто наизнанку его выворачивает. Присел рядом, но в глаза не смотрит. Достает сигарету и крутит между пальцами. — Его сбили в тот же вечер.

Море шумит, бушует, но в голове настолько тихо, в мыслях тихо, что даже не слышу, как пенные волны разбиваются о берег.

Одинокая слезинка сбегает по щеке и падает на фотографию, которую я до боли в пальцах сжимаю в руках и смотрю на надпись в самом уголке, выведенную тем же почерком:

"Над раной насмехается лишь тот,

Кто не был еще ранен этим чувством".

(с) У. Шекспир "Ромео и Джульетта"


Звуки возвращаются в сознание, как и способность двигаться лишь тогда, когда прямо с парапета на колени к Максу падает какой-то черный комок, и тот от неожиданности подпрыгивает на месте.

— Не трогай его, — неосознанно кричу на весь пляж, подскакиваю на ноги и как сумасшедшая тычу пальцем то в Макса, то в маленького котенка, которого он схватил за шкирку и с придирчивым видом рассматривает.

— Не трогай его, — повторяю, с угрозой в голосе. — Или я… или я за себя не отвечаю.

— Кого не трогать? — Макс переводит на меня скучающий взгляд и снова смотрит на котенка, который жалобно мяучит, дергая задними лапками. — Его, что ли?

— Не смей делать ему больно, — пытаюсь забрать малыша, но Яроцкий вскакивает на ноги и поднимает руку еще выше — не дотянуться.

— Да успокойся ты, — смиряет меня взглядом. — Не буду я ему больно делать. Всего-то в море заброшу.

— Т-т-ты… ты…

— Шутка, — ухмыляется, выбрасывает не подкуренную сигарету в сторону и опускает котенка на ладонь. — Прикинь, совсем меня извергом считает.

Опускаю руки и смотрю с недоверием:

— Ты с ним разговариваешь?

— Говорит, что я с тобой разговариваю, — посмеивается, а у самого глаза на мокром месте, после рассказа о Косте. — Ты откуда вылез такой уродливый?

— Надо найти его маму, — вращаю головой, но вижу лишь свору собак вдали. — Нельзя его здесь оставлять. Они загрызут его.

— Почему до сих пор не загрызли — более актуальный вопрос, — проницательно замечает Яроцкий и получает от меня новый гневный взгляд.

— Не говори так.

— Да из подвала, наверное, вылез, — кивает на ближайшие заброшенные дома. — Надо отнести обратно.

— Куда? В подвал? — смотрю на него во все глаза. — Так. Ладно. Отдай его мне.

— И что ты с ним делать будешь? — задумчиво смотрит на котенка, который сжался в клубочек у него на руках и глядит глазами-щелочками, точнее — одним глазом, второй настолько воспален, что даже не открывается.

Яроцкий вдруг разворачивается, запрыгивает на парапет и протягивает мне свободную руку, помогая подняться следом.

— Куда ты его несешь? — шагаю к дороге и упрямо сверлю взглядом затылок. — Мы не можем его тут оставить. Он умрет.

На тяжелом вздохе разворачивается ко мне и смотрит, склонив голову набок так, будто я тут вообще несусветную чушь несу.

— Себе забрать его хочешь?

— Э-м-м… я бы забрала, но… отец вышвырнет его.

— Ну вот, — кивает Макс, будто поучает меня чему-то. Расстегивает молнию на куртке, и прячет под нее котенка. — Прокатимся, мелкий?

— Нет, мы не можем его в подвал… Что? Что ты сказал?

Протягивает мне шлем и вновь с такой теплотой улыбается, что скоро я сама в одну большую бабочку превращусь.

— Едешь, или сама доберешься?

— Мы не можем привезти его в школу. — Надеваю шлем и сажусь позади Макса.

— Кто сказал, что мы едем в школу? — Заводит мотор и протягивает мне руку. — Кепку мою верни.

И смотрит с таким возмущением, что больше не выходит с собой бороться — не сдерживаю смеха даже после всей горечи, которую испытала, а улыбка Макса в это время гаснет, а взгляд каким-то завороженным становится, будто и не я позади него сижу, а кто-то более симпатичный и удивительный.