Мама бы назвала это взглядом печального сумасшедшего. Было время, когда врачи запрещали мне есть что-либо еще, кроме супов и жидких безвкусных кашек, и когда кто-нибудь при мне ел мороженное с шоколадной патокой украшенное вишенкой, или даже простой вафельный батончик с орехами, мама сочувствующе смеялась и говорила, что выгляжу я, как печальный сумасшедший — с горящими глазами и глубокой душевной трагедий, которая так четко вырисовывалась у меня на лице.

Кажется, меня несет. Почему я вдруг сравниваю Яроцкого с человеком, которому было запрещено сладкое? Боже…

— Опять на публику работаешь? — усмехается, и мне в лужицу превратиться хочется от этого томного, хрипловатого голоса. И только спустя вечность доходит смысл сказанного.

И почему школьники просто не могут сразу после последнего урока разойтись по домам? Почему надо стоять и смотреть? Это что — правило такое негласное? "А вдруг что-то произойдет, а нас тут не будет".

— Шутка, — криво ухмыляется и трясет шлемом, пока я мнусь на месте и тереблю пальцами шлейки рюкзака.

— Ну, ясно все, — с неоправданно сильным недовольством вдруг протягивает Макс и раздраженно выдыхает, кивая куда-то за мою спину.

А, нет, недовольство вполне оправданное.

— Лиза… Мы… мы можем поговорить? — Паша выглядит, как жизнью побитый пес. Смотреть на него без неприязни не получается. И дело даже ни в неопрятности, ни в щетине, которой раньше он себе вообще никогда не позволял, ни в глазах полных растерянности… Дело в жалости — в его жалости к самому себе. И она очень… очень-очень сильная, я достаточно хорошо его знаю.

— Зачем ты пришел сюда? — непонимающе шепчу, подходя ближе. — На тебя половина школы смотрит.

— Они не на меня смотрят, — бросает ненавистный взгляд на Макса за моей спиной и вновь на меня, — ты знаешь, на кого они смотрят.

— Зачем ты пришел? — И я, правда, не понимаю. Да, мы с Пашей так и не поговорили о том, что произошло. Думаю, он до сих пор понятия не имеет, как много я теперь знаю, и вот уже только из-за этого мое разочарование в нем удваивается. Он не понимает, сколько всего натворил… он злится из-за того, что Яроцкий теперь рядом со мной ошивается.

— Забери это, — с трудом контролируя закипающие во мне эмоции, срываю с шеи подаренный им кулон и вкладываю в руку.

— Лиза…

— Я не могу принять его.

— Это просто… просто вещь, Лиза, — смотрит умоляюще, головой в непонимании качает.

— Это то, что ты чувствуешь, Паша. А твои чувства я не могу и не хочу принимать.

— Да что он тебе сказал такого? — вдруг вскрикивает, так что вздрагиваю от неожиданности. — Что этот урод тебе про меня наплел?

— Ты поорать сюда пришел? — шиплю, сквозь зубы. — Или опять Яроцкого в луже искупать хочешь? Обернись. Они все смотрят. Давай. Представление им на радость устроить хочешь?

— Я… я боялся позвонить. Проще было прийти, — мямлит снова, тяжело вздыхает и пытается вернуть мне кулон.

— Да что не так? — вновь кричит, когда делаю шаг назад. — Что с тобой стало? — подходит ближе и осторожно обхватывает меня за плечи. — Что он с тобой сделал? Лиза… — шепчет, едва ли не плача, но даже это на меня не действует. Не сейчас — когда он купается в жалости к самому себя, буквально тонет в ней.

— Где письма, Паша? — смотрю на него твердо, и руки Паши тут же падают по швам, плечи опускаются, а взгляд лихорадочно бегает по сторонам, пока не замирает на ком-то позади меня. Понятное дело — на ком.

— Где они? — повторяю, заставляя голос не дрожать. — Где письма Кости, Паша?

— Это он тебе сказал? — продолжает смотреть на Макса, и лицо все больше кривится в отвращении. — Сука.

— Кто? — заставляю его посмотреть мне в глаза. — Кто, сука? Он? Почему? Потому что правду сказал? Теперь только такие лжецы, как ты, хорошими людьми считаются, да?

— Лиза… Все не так, — головой отчаянно качает. — Все, правда, не так.

— А как? — горько усмехаюсь. — Не было никаких писем? Скажи, что не было, даю слово, я поверю тебе. Даже если это будет ложь, она опять на твоей совести останется, но я поверю.

— Лиза, помочь? — Зоя, с явной тревогой на лице встревает в разговор, и я прошу ее не вмешиваться. Жду ответа от Паши. Очень жду.

— Я… — Паша тяжело сглатывает и смотрит виновато. — Я их сжег.

— Пока, Паша.

— Лиза, — кричит вслед. — Лиза, подожди, — хватает меня за руку и разворачивает к себе. — С ума сошла? Куда ты с ним собралась?

— Не твое дело, — О, да, смотрите все. Сегодня шоу "У школы" просто великолепное.

— Ты не можешь уехать с ним.

— Хватит, я сказала. Прекрати сюда приходить.

Вновь меня за руку хватает и к себе разворачивает. Пока его собственная рука вдруг не отлетает в сторону, а следом на асфальт падает и Паша.

— У боксеров не лучшие дни, а? — возвышается над ним Яроцкий, сжимая кулаки. — Что ж, я не побрезгую. Глупо такой шанс упускать, — хватает его за грудки и замахивается для удара. Приходится повиснуть прямо на этой руке и в самое ухо Максу закричать, чтобы он этого не делал.

— Прекратите.

— А меня так ты в прошлый раз не защищала.

— Потому что хватит уже, — оттаскиваю Макса в сторону, а он даже не сопротивляется. — Просто хватит уже бить друг другу рожи. Каково Косте на это все смотреть?

Тишина становится практически материальной, кажется, что за горло хватает и задыхаться заставляет. Пока слабые аплодисменты Вероники, наблюдающей за всем со стороны, не возвращают звуки на место.

— Поехали, — Макс надевает мне на голову шлем и помогает сесть на мопед.

— Ты не понимаешь, что делаешь, — Паша пытается до меня достучаться. — Только не он. Кто угодно, только не Яроцкий, — И повторяет: — Ты не знаешь, что делаешь.

— О, да, — Вероника оказывается рядом с Пашей и сверкает зловещей улыбкой. — Она действительно не знает, что делает.

— Спасибо за внимание, — Макс говорит таким тоном, будто финальные титры к фильму зачитывает, берет мои ладони и сцепляет их в замок на своем животе. — Мы с Лизой уезжаем, все остальные идут на хер.

* * *

Мопед выруливает в центр города, когда я понимаю, что мимо этого книжного магазина мы вроде бы уже проезжали.

Прижимаюсь к Максу так крепко, как только могу, кажется, расслаблю руки хоть на секундочку и точно повалюсь на землю. Пытаюсь унять дрожь, пытаюсь убедить себя, что поступила правильно во всем: с Пашей, с тем, что уехала с Максом, что просто не бежала из школы домой со всех ног.

— Просто не думай, — выкрикивает Макс, останавливаясь на светофоре.

— Что?

— Я слышу, как ты думаешь, Лиза. Просто не думай. Или думай о чем-нибудь приятном.

— О чем, например?

— Ну, не знаю, — пожимает плечами. — О дельфинах.

— Я не люблю дельфинов.

— Кто может не любить дельфинов?

— Да я… в смысле я нормально к ним отношусь. Обычно.

— Да это не важно. Главное, что теперь ты о них думаешь.

Мопед вновь дергается с места. Скольжу глазами по улицам города и все больше убеждаюсь в том, что…

— А разве мы здесь уже не проезжали? — кричу Максу в затылок.

— Проезжали, — чувствую, как его живот под моими руками напрягается от смешка. — Но просто так ты ведь меня обнимать не станешь.

Мелкий дождик начинает накрапывать, когда Макс, наконец, паркуется рядом с одной из самых популярных в городе пиццерий, освобождает меня от шлема и тянет внутрь.

— Не думаю, что…

— Не думай, — посылает мне улыбку через плечо. — Сегодня я буду думать за нас двоих.

— Я просто… не люблю такие места.

— Я тоже, — ухмыляется. — Но здесь самая вкусная пицца.

Жду за одним из свободных столиков, пока Макс ушел делать заказ, и уже в раз десятый проверяю телефон — навязчивое состояние, когда, кажется, что он вот-вот зазвонит и кто-нибудь на другом конце "провода" сообщит мне что-нибудь плохое. Например, что Классная родителям позвонила, или что с Полиной что-нибудь случилось, или Паша опять напился и тарабанит в дверь нашей квартиры.

Не знаю… Не знаю, что делать со своим беспокойством.

Да я в жизни на свидании не была.

Стоп. О каком свидании речь идет? О чем это я вообще?

— Кола, пицца, мороженое, — Макс ставит передо мной поднос с едой и опускается на стул напротив, переворачивает кепку козырьком назад, складывает руки на столике, и смотрит, будто спрашивает: почему я все еще не ем?

— Я не хочу.

— Начинается, — вздыхает, отводя взгляд к витринному стеклу, по которому уже вовсю тарабанит дождь. — Слушай, это… это просто пицца. Пицца, — слегка перегибается через столик и таким тоном говорит, будто ребенка разговаривать учит. — Я тебе тут не предложение делать собрался.

Ну и как заставить себя съесть хотя бы кусочек, когда в горле ком стоит? И людей много. И, кажется, что все смотрят… Шизик. Я становлюсь шизиком.

Не люблю такие места. Потому что никогда не бываю в таких местах. Оттуда страх и неуверенность, все логично. Или нет? Может причина просто в том, с кем я здесь?

— Лиза? — тяжело вздыхает, прикрывает глаза и потирает переносицу указательным пальцем. — Из-за Чачи переживаешь?

— Из-за всего.

— Давай по порядку, — мягко улыбается.

Опускаю руки на столик и придвигаюсь к Максу поближе:

— Ты там Веронику не заметил, что ли? — щурю глаза.

Усмехается и с расслабленным видом проводит языком по нижней губе, вновь глядя, как дождевые капли сбегают по стеклу, рисуя кривые дорожки.

— Причем здесь Вероника? — будто искренне не понимает и продолжает улыбаться, так, что возмущение внутри меня, как воздушный шарик сдувается.