Страшно становится.

Он знает. Знает, где и с кем я была. Точно знает. И это означает одно — нашим с Максом отношениям конец. Ему позвонила баба Женя и доложила, что у Зои я не ночевала, следовательно… где еще я могла быть, если не у своего парня, которого сама таковым назвала?

— Где твои вещи?

— Я… я тебя вышла встретить, — продолжаю изображать невинный вид, в то время, когда внутри все от страха трепещет. За нас с Максом трепещет.

Папа делает новую затяжку, будто время для чего-то намеренно тянет, выпускает дым в противоположную от меня сторону, а затем кивает на подъезд:

— Пять минут. Забери вещи и спускайся.

Зоя встречает меня не в лучшем виде. Купание в море не обошлось без последствий. Сдавлено покашливает в одеяло, которым обмоталась, но продолжает улыбаться, словно простуда для нее — привычное дело и один взмах волшебной палочки ее на ноги способен поставить.

— Жара нет, — отвечает нехотя, наблюдая, как я запихиваю в рюкзак свои вещи. Пальто успело высохнуть благодаря батарее, ботинки тоже практически сухие, а вот джинсы и свитер я додуматься просушить не успела; пихаю в рюкзак в таком виде. А Зоя все глазного прицела с меня не сводит, пока баба Женя гремит посудой на кухне, как ни в чем не бывало, готовя завтрак; ночную пропажу бабушка Зои, слава Богу, так и не обнаружила.

— Ну что у вас там?

— Зой, сейчас не до этого, — пальцы дрожат так сильно, что с первого раза даже молнию на рюкзаке застегнуть не удается. — С папой что-то не так. Я позвоню тебе. И если ничего плохого не случилось, вечером тебя навещу. Выздоравливай, ладно?

— Выглядишь так, будто тебя сейчас вырвет.

— И это вполне возможно. Все, я пошла. — Целую Зою в щеку, прощаюсь с бабой Женей и уже спустя минуту оказываюсь в папином авто.

Сидя в машине так и не решаюсь с ним заговорить, даже смотрю на отца украдкой, а в мыслях настоящий хаос творится.

"Как он мог узнать? Кто сказал? Как это вообще могло произойти и что теперь с нами будет? Со мной и с Максом?.."

Но причина оказывается далеко не в наших с Яроцким отношениях. Беда приходит оттуда, откуда ее ждали меньше всего. Так ведь часто бывает: словно снежный ком на голову сваливается, словно кто-то землю из-под ног выбивает, словно выворачивает всю твою привычную жизнь наизнанку, и ты так ясно понимаешь, что по-прежнему уже не будет — пришло время для перемен.

Отец захлопывает за нами дверь, бросает ключи на тумбочку, не глядя на меня идет на кухню и слышится звон рюмок. Если папа взялся за спиртное в такую рань — дела обстоят совсем худо.

Дверь ванной приоткрыта, и оттуда доносится приглушенный плач моей сестры и тихий голос мамы, который кажется успокаивающим.

Замираю на пороге и, не веря своим глазам, смотрю на Полину, сидящую на полу. Мама сидит рядом, обнимает за плечи ее и гладит по волосам. Обе плачут. В раковине валяется лезвие.

— Полина беременна, — спустя долгую паузу напряженной тишины, тихонько говорит мама, зарывается лицом в волосы младшей дочери и старается плакать как можно тише.

* * *

— Андрей… я не знаю, что делать. Боже… за что нам все это? За что?

— Успокойся. Хотя бы ты успокойся.

— Это… Боже, кажется, что это какой-то кошмар, но я не могу проснуться.

— Я прошу тебя: успокойся.

— Она не говорит, что произошло, Андрей. Наша дочь замкнулась в себе, понимаешь? Она… Боже… она вены себе порезать хотела. Что было бы, не зайди я вовремя в ванную?.. Она так плакала. Андрей…

— Она хотела, чтобы ее остановили. Поэтому и плакала.

— Да как… как ты можешь так говорить? Наша младшая дочь беременна. Она напугана, сбита с толку. Мы должны ее поддержать. Даже не вздумай ругать ее. Понял?

— Разве я ее ругал? — голос отца звучит совсем сломлено. — Я думаю. Просто не мешай мне. Я думаю, как с этим разобраться.

— Что ты можешь придумать? Подадим заявление в полицию? Скажем, что ее изнасиловали? А где доказательства? Андрей, это не вчера произошло, — мама сквозь слезы усмехается. — Она… она даже не говорит, кто с ней это сделал. Она не помнит.

— Зная Полину очень сомневаюсь, что ее…

— Лучше замолчи, Андрей. Не смей говорить о нашей дочери то, что собираешься сказать.

Отец тяжело вздыхает, и вновь наполняет рюмку.

— Дай ей успокоиться, — мама тоже вздыхает. — Потом она все расскажет. Уверена. Сейчас Полина… — голос мамы становится настолько тихим, что большую часть слов уже не слышу. Но это и хорошо, потому что Полина вновь вышла из нашей комнаты и смотрит, как я подслушиваю разговор родителей за закрытой дверью кухни. Полина меня об это попросила. Ей настолько страшно, что слезы вот уже несколько часов не высыхают в ее глазах, ее трясет и вновь температура поднялась. Но… теперь мы точно знаем, что причина ее недомогания далеко не в ангине. Она врала про больное горло. Она врала, что у нее все нормально. Полина всем врала, пока десятый по счету тест вновь не показал две полоски.

Возвращаю ее в постель, укрываю одеялом, и присаживаюсь рядом.

Что чувствую я?.. Сейчас это сложно объяснить. Сейчас я на той стадии осознания случившегося, когда все кажется туманным и далеким, когда нужно время, чтобы данная новость ударила по голове изо всей силы. И да, она ударит, не сомневаюсь.

— Все будет хорошо, — шепчу, поглаживая ее по спине.

— Что с твоими волосами? — спрашивает опустошенно.

— А… да так, — рефлекторно касаюсь рваных прядей. — Не бери в голову. Зоя практиковалась.

— М-м…

— Полин, давай поговорим, хорошо? — прошу мягко.

— Почему ты не отчитываешь меня? — хрипит Полина.

— Я не собираюсь этого делать, — тяжело вздыхаю. — Я просто хочу с тобой поговорить. Мне ты можешь довериться, Полин.

— Это бессмысленно.

— Что?

— Все не имеет смысла, — тоненький голосок вновь срывается на плачь, и я принимаюсь ее успокаивать.

— Я принесу тебе воды.

Разговор родителей тут же затихает, стоит мне показаться на пороге кухни, а когда уже собираюсь возвращаться к Полине, папа просит меня задержаться.

И вон он — тот самый удар по голове, о котором я говорила. Такой болезненный, что дыхание перехватывает, а сердце сжимается.

— Что Яроцкий делал рядом с твоей сестрой? — папа строго смотрит мне в глаза.

— Что? — решаю, будто ослышалась.

— Вчера вечером твоя мама застукала их на лестничной клетке… Во сколько это было?

— Около девяти вечера, — отвечает мама, глядя в окно.

Папа вопросительно смотрит на меня. Но у меня нет ответа.

— О чем ты говоришь? — хмурюсь.

— Максим Яроцкий и твоя сестра вчера вечером что-то бурно обсуждали на площадке между этажами, Лиза, — папа понижает голос до опасного шепота. — После чего Полина вернулась домой вся в слезах и ни со мной, ни с мамой больше не разговаривала. А два часа назад… Ты уже знаешь, что могло случиться два часа назад.

— Не понимаю. Ничего не понимаю, — мама вновь плачет. — Боже… как это все могло произойти с нашей девочкой?..

— Прекрати, — осаждает ее папа. — Лиза? Я жду твоих объяснений.

Но у меня их нет. Я сбита с толку. Я… голова кружится.

Хватаюсь за стол и вовремя опускаюсь на табурет, чтобы не растянуться на полу.

— Таблетки…

— Все хорошо, — перебиваю отца, останавливая. — Я уже выпила.

До боли в каждой фаланге сжимаю пальцами край стола и смотрю сквозь скатерть, сквозь пол…

— Лиза? — будто издалека. — Лиза? Андрей, ты не должен был так сразу…

— Ты что-то знаешь? — требовательный голос отца действует немного отрезвляюще, и я фокусирую взгляд на его лице. — Ты знала, что твой… эм-м… что Максим вчера вечером встречался с твоей сестрой?

Молчу. В голове сотня мыслей роится, как саранча. Слишком много саранчи.

Почему Макс не сказал мне? Зачем он виделся с Полиной? Что происходит?

— Он… он искал меня, — вру. — Вы запретили нам видеться, и Макс приходил, чтобы поговорить со мной, но я была у Зои…

— Тогда почему Полина плакала? Что он ей такого сказал?

— Полина беременна, — мама двоится перед глазами, — вот и плакала. При чем здесь Яроцкий?

— Точно не при чем? Лиза?

— Макс — мой парень, — заставляю себя врать дальше. — Он не имеет никакого отношения к моей сестре, — отмахиваюсь от разговора, оставляю родителей на кухне и возвращаюсь в комнату к Полине.

— А где вода? — смотрит на мои пустые руки. На руки, которые трясутся так сильно, что дверная ручка ходуном ходит, когда я пытаюсь закрыть дверь.

— Что ты им сказала? — смотрю в бледное лицо Полины и чувствую, как тошнить начинает.

Нет. Нет-нет-нет. Я даже думать об этом не имею права. Потому что, то о чем я думаю, не может быть правдой.

Делаю глубокий вдох и опускаюсь на кровать сестры:

— Что ты сказала родителям, Полина? Я должна знать. Скажи мне. Сейчас.

— Что еще ты хочешь услышать? — сворачивается калачиком, и одеяло до самого подбородка натягивает.

— Ты же… Боже, — говорить слишком сложно. — Полина, это ведь произошло на той вечеринке, да? Мне ты можешь сказать. Теперь точно можешь. Пожалуйста, скажи.

— Зачем? — хрипит. — Чтобы ты родителями рассказала?

— Какое теперь это имеет значение? Я просто… Прошу, Полина, что ты сказала родителям?

Отвечает, помедлив:

— Я сказала, что не помню, кто это был. Что была пьяна, что кто-то… что я с кем-то переспала… Про игру ничего не говорила.

Придвигаюсь поближе, беру ее руку в свою, и говорю как можно мягче:

— Для чего ты виделась с Максом?

Резко на меня взгляд переводит, но не отвечает. Теперь кажется еще больше напуганной, растерянной, а из глаз вновь слезы течь начинают.