— В «Марсельезе» работают хорошие парни! Не следует забывать самого месье Рошфора. Эту газету можно использовать как прекрасный половик — к ней отлично пристает грязь!

— Мне лучше уйти отсюда, — прошептал Виктор Нуар, — пока я не засунул его слова обратно ему в глотку.

Он тяжело дышал, как разъяренный вепрь. Однако Рошфор быстрым движением костлявой руки отодвинул его в сторону.

— Не обращай внимание, — сказал он громко. — Если бы этот месье знал, каким образом я использую его собственную газету, он больше не написал бы в нее ни строчки.

В зале раздался громкий смех. Сидевшие за столиками посетители внимательно следили за этой перепалкой.

— Мы все хорошо знаем, что думает месье Рошфор… — ухмыльнулся один из сторонников светловолосого человека.

— Что же, месье, никто не заставляет вас соваться в это, — холодно ответил Рошфор.

Его собеседник вспыхнул и яростно пнул ногой экземпляр газеты, на которой стоял. Вновь послышался смех. Молодые люди не получили ожидаемой поддержки в этом маленьком кафе, наполненном журналистами и художниками левой прессы, чьи редакции располагались главным образом близ Оперы. Даже те из них, кто был безразличен к политике, не могли не выразить чувство восхищения Рошфором.

Рошфор направился к двери, и его оппоненты застыли на месте, будто приготовились к драке.

— Не обращайте на меня внимание, господа, — сказал он, — ухмыляйтесь, сколько вам угодно, ваше карканье только забавляет меня.


В конце улицы его ждала карета, но Виктор Нуар и Дагерран догнали его на полпути.

— Я бы с удовольствием преподал хороший урок этим дурням, — сказал Нуар.

— Нет, — возразил Рошфор, — я бы тебе не позволил. Кроме того, они просто хотели спровоцировать нас. Но мы не имеем времени на такие школьные стычки. — Он дружелюбно положил руку на плечо Виктора, который дрожал от ярости.

— Ты еще слишком молод, мой дорогой Нуар, — продолжал, улыбаясь, Рошфор. Слишком легко выходишь из себя. Но сражаться с несправедливостью лучше с холодной головой.

— Ненавижу этих заносчивых снобов, их цинизм и лицемерие! Мне нужно было бросить им вызов! Я бы заставил их заткнуться! — Он ускорил шаг.

— Видишь, насколько ты юн и зелен, — неожиданно сказал Рошфор.

— Что поделаешь, я же не могу стать старше в один момент!

— Надо иметь терпение. В течение многих лет я каждый день повторял себе слова, сказанные однажды моим отцом: «Очень опасно слишком яростно выступать против чего-либо. В конечном итоге ты тратишь больше сил на зло, чем на добро!»

Нуар с сомнением посмотрел на него:

— Но месье, вы же сами полемизируете с противниками, более рьяно чем кто-либо другой!

— Это только доказывает, что я еще не последовал совету отца. Но я все же думаю, что он был прав. Сражаться — прекрасно, но ненавидеть — это уж слишком. Человек, который ненавидит, не может быть рациональным. Слабость идеалов в том, — продолжал он задумчиво, — что они приводят к навязчивой идее. И только один шаг отделяет героя от параноика.

— Ну, хорошо, значит, я сошел с ума!

— О, Господи, да нет же, мой дорогой Виктор! Тебе еще далеко до этого.

Они дошли до конца улицы, где свет фонаря еле пробивался сквозь пропитанный сыростью воздух. Рошфор в задумчивости грустно смотрел на еле различимые контуры зданий, на стоящий у обочины дороги кабриолет.

— Я думаю, — сказал он, — думаю, что те, кто нас ненавидит, тоже не правы. Их пугают наши идеи, и у них есть причины их бояться. Сегодняшний инцидент подтверждает это. Эти парни чувствуют себя выше музыканта. Именно это чувство превосходства так сильно шокировало нашего друга Виктора. На данной концепции зиждется все их мировоззрение.

Через секунду он продолжил:

— Они боятся, что будут равны со своими соседями.

— Неужели человек не может быть счастливым, не нарушая прав других людей? — спокойно спросил Дагерран.

— Не забывай, мой друг, что человек не просто хочет быть счастливым, он хочет быть счастливее своего соседа. В этом заключается то бессмысленное, ничтожное чувство превосходства, на котором основывается наше несовершенное современное общество.

Они стояли на тротуаре возле кабриолета. Рошфор задумчиво тыкал концом своей трости в сухой лист, валявшийся на дороге.

— К счастью, — продолжил он серьезно, — наши оппоненты делают ошибку и так ненавидят нас, что забывают причины такой ненависти. Затем они начинают сажать нас в тюрьмы и убивать! Они убивают людей, а думают, что убивают идею. Но они ошибаются. Тираны создают святых, а святые создают религию!

Они немного помолчали. В нескольких шагах от них фыркнула запряженная в кабриолет лошадь, из ее ноздрей повалили клубы пара.

— Думаю, что наш друг Бек уже не придет, — сказал Рошфор.

— Похоже на это, — согласился Дагерран. — Жаль. Не понимаю, почему он не пришел? Он никогда не опаздывает.

— Ладно, торопиться некуда. Когда ты его увидишь, скажи, чтобы он зашел ко мне. Я буду ждать. Хочу, чтобы он вошел в наши ряды. И скажи ему, что я уважаю его газету, но она не сможет выжить в таких условиях.

— Он это знает, — сказал Дагерран. — Он продолжает дело только для того, чтобы его сотрудники не потеряли работу.

— Я понимаю. Но однажды это все равно произойдет. Такое маленькое предприятие станет легкой добычей для тех, кто намерен погубить его. Они задавят его налогами. У нас Бек принесет больше пользы делу. Нам нужны такие люди!

Рошфор протянул руку Дагеррану. Он был взволнован. Виктор Нуар, который хорошо его знал, заметил возбуждение по его блестящим глазам.

— До свидания, Дагерран. Я буду на улице де-Фландр. Не забудь поговорить с Беком. — Он дружелюбно похлопал Нуара по плечу и добавил: — Встретимся завтра, Виктор! — Затем он сел в кабриолет и уехал.

— Он обеспокоен, — сказал Виктор Нуар.

— Вижу. Старый черт действительно очень обеспокоен, хотя и пытается это скрыть.

Двое мужчин дошли до бульвара и там сели в омнибус. Около улицы Сен-Андре-Артс Виктор Нуар расстался с Дагерраном, который отправился на встречу с Буше и Шапталем в маленькое кафе, служившее им редакцией. Поль Буше показал им передовую «Демен» с большим заголовком: «Я вернулся из Кайенны». Автор Жан Херц.

— Бек все-таки решил напечатать статью Херца, — сказал озабоченно Дагерран. — До последней минуты я думал, что он на это не решится. Однако он оказался не таким человеком, который оставит свой замысел.


— Люди должны знать о таких вещах, — сказал Шапталь. — Но Тома рискует столкнуться с серьезными неприятностями. Не скрою, дорогой друг, меня это очень беспокоит. Думаю, они предпримут все возможное, чтобы не допустить выхода этого материала в свет.

Буше, Шапталь и Дагерран долго обсуждали положение дел в газете Бека. Они знали, что, пожив немного у доктора Тулуза, Херц перебрался к Тома Беку в надежде, что скоро сам найдет более подходящее жилье. Херц попросил Бека взять его на работу к нему в газету. Правдивый рассказ Херца об ужасах и жестокости, царящих в поселениях ссыльных, о садистском отношении к депортированным лицам произвел на всех большое впечатление. Ряд издателей отказались печатать этот материал, опасаясь судебного преследования, и в конце концов Бек решил напечатать его в виде серии статей в своей собственной газете после пробного издания на своем маленьком принтере тиражом пятьсот экземпляров.

В самый разгар беседы трех журналистов в кафе появился Херц. Он хорошо знал излюбленный уголок, где часто сидели его друзья. Увидев трех журналистов, он подошел к ним.

Заказав стаканчик вина, Херц сел за столик и стал разматывать длинный шарф, обмотанный вокруг шеи. Его дыхание было хриплым.

Дагерран сочувственно взглянул на него и подумал про себя, сколько же ему лет. Возможно, он еще не стар, ему нет и пятидесяти. Однако несмотря на уход и хорошее питание бедняга никак не мог избавиться от последствий своего пребывания в колонии. Лицо его было неестественно бледным, а волосы преждевременно поседели. Трудно скрыть тяжелую болезнь, даже если хорошо одеваться. Когда-то симпатичный нос Херца теперь казался слишком большим для его худого лица. Его светлые глаза странно поблескивали под густыми бровями и крутым лбом.

Все жалели Херца, хотя вид у него был далеко не располагающим. Он глубоко и хрипло закашлялся. Целыми днями Херц методично отправлял себе в нос щепотки нюхательного табаку, крошки которого висели на его пышных, опущенных книзу усах.

— Холодно, — сказал Херц. — Этот проклятый туман попадает мне в легкие. Там я не переносил жару, а здесь не могу переносить туман. Там тоже было влажно, но то была другая влажность. Нездоровая липкая влага джунглей, которой радовались только тараканы и огромные москиты на стенах.

Херц всегда говорил о том, что было «там». Эта метка осталась у него на всю жизнь.

— Не надо нюхать так много табаку, — сказал Шапталь, услышав его кашель.

Херц пожал плечами. Его шарф соскользнул на пол. Дагерран поднял его и, почувствовав мягкость шерсти, стал рассматривать вязку и заметил несколько неправильных петель.

— Это связала для тебя женщина? — спросил Жозеф с улыбкой. — Вижу, что тебя балуют, мой друг. Никто не знает, что думает женщина, когда вяжет вещь мужчине.

Дагерран хотел лишь слегка пошутить, чтобы вызвать улыбку на угрюмом лице Херца. Он предполагал, что шарф связала сострадательная соседка или какая-нибудь, более близкая подруга. Поэтому он удивился, когда Херц побледнел и резко схватил шарф.

— Ты ошибаешься, — сказал он хрипло, — никто мне его не вязал. Я купил его.

Он явно говорил неправду. Вязка была слишком неровная, чтобы такое продавали в магазине. Дагерран ничего не ответил и в замешательстве отвернулся. Все трое замолчали, и шум в зале сразу показался громче.