Диана Билык - Шарм, или Последняя невеста

Молюсь, чтобы они не заглянули в тумбочку и смотрю в другую сторону. Иначе я отсюда никогда не выберусь.

– Ладно, – раскрасневшись, Валентина поправляет волосы, стягивает их быстрым движением ладони назад, а сестрица все еще терзает мой шкаф. С чувством наслаждения вышвыривает блузы, свитера и белье. Топчется и рвет.

Я кусаю губы и молчу. Да, проявляю слабость, но только ради отца – не могу встать и дать сдачи – все это донесется до него не в лучшем свете, а жене своей, ласковой и верной только с виду, он доверяет больше, чем дочери.

Только бы не убили и просто дали уйти.

– Посидишь час-другой голодная, нет, лучше денек-другой и сразу заговоришь. Я тебя предупреждала, отродье! – кривой ноготь мамаши утыкается в лицо, еще немного и оставит на моей щеке очередной шрам. – Я тебе говорила не возвращаться без помолвки? Где кольцо? Где новости, что ты невеста крупного бизнесмена? Ты совсем оборзела, дорогуша! Или думаешь, что я пошутила?!

– Но… – с хрипом выдыхаю и шарахаюсь, когда она снова замахивается. Но в этот раз не бьет, дает договорить: – Это невозможно за один день. Генри не такой…

Все-таки удар летит в ухо, и я на несколько секунд глохну.

– Да все они твари и бабники! – проявляется сквозь шум мерзкий голос. – Думаешь, что есть уникальные и правильные?

Сестрица крошит картину с птицами, что подарила мне тетя Леся, и смеется, как больная. Будто по сердцу пляшет.

Мачеха продолжает орать:

– Она думает, что выхватила нормального мужика! Какая же ты противная слизня! Да твой Генри сменил кучу невест, или думаешь, что ты одна-единственная?

– Зачем тогда вы его выбрали? – из последних сил проговариваю опухшими губами.

– Платил хорошо, вот и выбрала, сучка! Можешь не беспокоиться, денежки я получила, а завтра придумаю, куда тебя еще пристроить! Посиди, подумай! Будешь теперь ноги раздвигать и сопеть в две дырки столько, сколько я захочу!

Дверь хлопает, и я сползаю на пол и скручиваюсь калачиком.

Нет слез, нет эмоций. Одна пустота. Как хорошо Генри уметь вырубать свою личность, когда идет перенагруз переживаний. Все бы отдала, чтобы тоже так уметь. Я не могу плакать: они услышат, придут и снова будут измываться и бить. Я должна выдержать, промолчать… и найти телефон.

Дожидаюсь полной тишины, на всякий случай проверяю, не поперлась ли сестрица искать документы под окнами, но улица и двор по-прежнему пусты. Только снег вокруг и белые шапки, что укрыли вечно-зеленую пихту и можжевельник. Я высаживала их с любовью, еще до появления Валентины и ее дочурки-курки. Ох, была б моя воля, летели бы они отсюда далеко и стремительно, но отец не позволит… Сжимаю кулаки до хруста и бегу к тумбочке. Шарю среди тетрадей и книг, но не могу ничего найти.

– Ну, где же ты? – приходится вытрясти все содержимое. Нет его здесь! Неужели вытащили заранее?

Падаю рядом с кроватью и вытягиваю ноги перед собой. Как же я устала. От рывка бедро ударяется в угол энциклопедии словосочетаний. Книги, что навалены горой, сползают набок, и серебристый корпус мобильника подмигивает мне маленьким крошечным камушком-брелком. Артур любит всякие безделушки – его подарок.

Вспоминаю, что номер Генри остался на бумагах, но в надежде на чудо беру в руки истерзанную папку. Хочу стереть кровь и грязь с лица, но я все еще в куртке. Скидываю ее на кровать и нахожу среди завалов влажные салфетки. Как же паршиво: все лицо жжется, а щеку стягивает от царапины. Протираю влажным кусочком ткани и без веры на успех раскрываю папку. Ни карточек, ни бумажек. Все улетело в окно.

И когда я уже отчаиваюсь и давлю в себе желание завыть волком, замечаю на внутренней обложке маленький оттиск карандаша. Он въелся в картон, будто хозяин документов в последний момент решил оставить внутри этот набор цифр.

Не звоню, родственнички могут подслушивать под дверями, потому отсылаю короткое смс, но все равно не надеюсь, что сообщение дойдет до нужного адресата. Вдруг это номер юриста, что составлял этот договор? Или еще чей-то.

Какой странный первый пункт, что же там дальше такого в договоре, что нарушение стоит так много? И за что я буду Генри ненавидеть? Уже страшно, но это лучше, чем терпеть побои мачехи. Или, не дай Боже, лечь под богатого старикана, чтобы спасти бизнес, в котором мне давно нет места.

Пока я складываю вещи в шкаф, собираю стекло от картин, успеваю порезать пальцы, в доме царит полнейшая тишина. Хочется есть и пить. Напиваюсь прямо из крана: меня сейчас мало волнует чистота проточной воды. Немного смываю со щеки кровавые потеки

Еще минут тридцать измеряю комнату шагами и все еще верю, что Генри получит смс. А если не получит, через несколько дней вспомнит обо мне и приедет. Хотя меня терзают сомнения и страх.

В крайнем случае, ночью попытаюсь выбраться через окно. Свяжу между собой шторы и спрыгну в снег. Ну, или, если повезет, шею сломаю.

Только бы не подали отцу мой побег под соусом предательства или, еще хуже, моей непорядочности и разгульной жизни. Валентина, что угодно может наплести, только бы себя и Жабу-Клаву выгородить.

Если бы мачеха меня случайно убила, ее никогда не посадили бы в тюрьму. Эта стерва все выставила бы так, что меня еще посмертно считали бы тварью и гнилой сучкой, что ложится под всех подряд. Доказать обратное я все равно не смогла бы.

Тихий шорох колес доносится с улицы, я подлетаю к окну и замечаю темное авто Севера. Да, Боже, да!

Хватаю рюкзак, любимые вещи, что подарил мне отец и тетя Леся, блокнот с паролями от соцсетей и телефон. Надеваю быстро куртку и окидываю последним взглядом комнату. Она давно стала мне тюрьмой, так пусть здесь живет кто-то другой. Я выхожу на свободу!

Через несколько минут дверь отпирает мачеха и молча пропускает меня в коридор. Я боюсь оставлять ее позади: от нее даже толчок в спину можно ожидать. И тогда за сломанный хребет отвечать будет только случайность, а мачеха разведет руками и скажет, закатив жалостливо глаза: «Ах, она, бедняжка, так спешила к своему жениху».

Крепко вцепляюсь в дерево перил и, осторожно спускаясь, слежу, чтобы Валентина оставалась от меня подальше. А она безмолвно смеется, и этот ехидный взгляд щекочет мне лопатки.

Вылетаю в холл и вижу, как Генри обнимает сестру. Прижимает ее к себе, а когда замечает меня, отпускает Клаву и холодно спрашивает, готова ли я.

Одно желание: послать его на толстый и жирный болт, но воспитание останавливает. Чем меня эта сцена так взбесила, не понимаю, но выдавить «да» получается с трудом.

Руку ему не подаю, прохожу мимо, будто хочу еще прихорошиться у зеркала. Берет и перчатки напяливаю медленно и долго поправляю волосы, стараясь незаметно прикрыть покрасневшие ушибы и расцарапанную щеку.

На дом опускается неловкая тишина: даже Валентина решает промолчать, что удивительно. Наверное, час назад она все сказала.

В отражение смотрю не на себя, а на Генри. Неужели он и правда такой бабник, как сказала мачеха? Выдержу ли я, если он начнет размениваться на женское внимание, приводить домой любовниц и всячески забивать колья в мое сердце?

Ведь шарм когда-то развеется.

Вот так помощь может обернуться неприятностью, напряжением и несправедливой обидой. Хоть Лера и делает вид, что все нормально, я вижу, как зыркает на меня из зеркала. Ревнует? Как такое возможно?

– Надолго вы нашу Лерочку забираете? – лелейно говорит Валентина, а мне хочется скривиться от неприязни, но сдерживаюсь.

Падчерица еле заметно вздрагивает и сильнее закрывает лицо распущенными волосами.

– Я ее силой держать не буду, – отвечаю спокойно. – Захочет в любой момент поедет домой.

Валерия оборачивается, отсекает мой взгляд и говорит размеренно, но я чувствую, как в ней кипит ярость:

– Это вряд ли. Доброго вам здравия, дорогая матушка, – последнее сквозь зубы. С сестрой не прощается и, прихватив рюкзак, просто выходит на улицу.

Короткое: «Хорошего дня» и я иду за Лерой, но за дверями она внезапно встает, как испуганная лошадь, и вручает мне рюкзак.

– Минуту, – шепчет и, высоко поднимая ноги в снегу, исчезает за домом. Через несколько секунд вылетает с пачкой бумаг. Я не задаю вопросов, логика подсказывает мне, что она не просто так прятала документы. Меня оберегала, выполняла просьбу оставить все в секрете. И отчего это так приятно? Даже теплее стало на морозе, а под ребрами чаще заколотилось сердце.

Открываю девушке дверь авто и замечаю, что она как-то странно уводит от меня правую щеку. Наклоняет неосознанно голову, чтобы волосы просыпались гуще именно с этой стороны.

Пока пристегиваю ее, нарочно заползаю в салон до пояса, скрытно наблюдаю и замечаю что-то темно-вишневое на бледном лице. И губы мне кажутся более алыми, словно ее…

Вот же сука мачеха!

Осторожно защелкиваю ремень и прикрываю дверь. Тише, спокойно. Вдох-выдох.

Обхожу авто намерено позади, сгребаю с капота немного свежего снега и умываю лицо. Мне нужно успокоиться, потому что недостаток сна и нервы сильно бьют по душевному равновесию. Я едва держу ноги на месте, а кулаки в карманах, чтобы не сорваться сейчас же и не поколотить тетку за рукоприкладство. Пока отец в больнице, мачеха много себе позволяет, а Лера защититься не может. Я не дурак, все же ясно, как белый день.

Когда сажусь, девушка смотрит в противоположное окно. Прячется, накрывая ладонью лицо. Кажется, что такой небрежный жест, просто кулачок под щеку подставила, но моя наблюдательность вылавливает в ее глазах тревогу и боль: Лера не признается мне о проблемах, я ведь чужой. Боится, что засмею? Что не пойму?