Диана Билык - Шарм, или Последняя невеста

Север смотрит горячим взглядом на мою руку, как она только не плавится, и хватает губами воздух, ведет в сторону головой, моргает. Сейчас уйдет в себя, запрется, но я ему не позволю. Замыкаю ладони на его румяных щеках, поворачиваю к себе голову, тянусь на цыпочках и целую Генри в приоткрытые губы.

– Ты не спрячешься в темноте, потому что я буду держать тебя, вытаскивать на свет, – правая рука соскальзывает вниз и ныряет под тугой ремень его брюк. Поглаживаю пальцами трикотажную ткань белья и чувствую, как стремительно наливается его желание.

Север шумно и порывисто выдыхает, прикрывает веки. Изогнутые пышные ресницы отбрасывают густую тень на его щеки.

– Валери…

Он не договаривает, потому что я расшалилась пальцами. И сама от горячей твердости под ладонью схожу с ума.

– Тебе точно восемнадцать? – едва дыша, Генри вырывает мою руку из-под пояса, сдавливает плечи и отталкивает на кровать. Мягкость матраса принимает меня.

– Почти девятнадцать, – усмехаюсь и приподнимаюсь на локтях, убираю рухнувшую на лицо прядь волос.

Звенит пряжка, в сторону отлетает одежда Севера, и в дневном свете его смуглая кожа – настоящий кашемир.

Он подходит ближе, в глазах переливается вечернее солнце Болгарии, осторожно расстегивает мои джинсы и тянет их вниз, вместе с трусиками. Стоит освободить мои бедра, он наклоняется и целует живот, слизывает дрожь, задерживается на пупке. Меня встряхивает и подкидывает над кроватью, приходится вцепиться в нежно-голубое покрывало и вытянуться дугой. Жених приподнимает голову и, настойчиво запуская ладони под вязку свитера, скользит по ребрам и строго говорит:

– Лера, прости меня, но мои тайны – остануться тайнами. Пока. Прошу тебя понять и не требовать раскрываться. Это просто невозможно. И опасно.

– Ты будешь просто трахать меня и уходить в закат? Этого ты хочешь, Генри?

Он сползает ладонями вниз, огибает торчащие косточки и накрывает пульсирующее место ладонью.

– Именно. И ты не будешь ничего спрашивать.

Какой самоуверенный козел!

Я отбиваю его руку, что пробирается между ног, и отползаю. Рву себя с корнями из его сладких прикосновений. Отворачиваюсь, чтобы не видеть гордо-восставшую налитость и не желать еще больше. Меня душит шарм, он так закрутился вокруг шеи, что еще чуть-чуть, и я просто рухну замертво.

– Ты так ничего и не понял, – сипло выжимаю и стискиваю горло. Оно печет и болит, потому что я едва держусь, чтобы не сорваться.

– Нам хорошо вместе, не усложняй, ромашка, – его голос приближается, но я выставляю руку и, путаясь в брюках, сползаю с другой стороны кровати.

Синий бесконечный ковер резко уходит из-под ног, и комната переворачивается на меня белым потолком.

Брыкаюсь, кручусь вьюнком в крепких руках. Генри тянет меня к себе, нахально цепляет кожу под одеждой, целует в шею, кусает скулы.

– Ты не смеешь принуждать! – выкрикиваю больше от ярости, чем страха, и отбиваюсь локтями.

И Генри неожиданно сдается, поднимает примирительно руки и падает назад. Забивается в угол и поджимает к себе колени. Заперся, как дверь квартиры, что захлопнулась от сквозняка, а ключи остались внутри.

Подтягиваю белье и джинсы, дрожащими руками поправляю свитер и направляюсь к выходу. Я должна просто подышать. Подумать. Подальше от него. Иначе сойду с ума.

– Не уходи, прошу тебя, – шепчет Генри, и в грудь врезается невидимый кол. – Я не буду давить, но, умоляю, не уходи.

Бросаю через плечо:

– Я не подстилка. Не проститутка, которую можно купить, – еще шаг к двери. Болезненный. Потому что я не хочу двигаться и увеличивать между нами пропасть, но и поддаваться на торговые отношения я тоже могу.

– Я никогда так не считал, ромашка. Не уходи…

Закидываю за спину просохшие волосы. Медленно поворачиваюсь и закручиваю руки на груди в тугой узел.

– Говори, зачем я тебе?! Или я просто развернусь и свалю подальше. Я устала от предателей. Устала, что каждый норовит мною попользоваться. Я не игрушка! За-чем я те-бе ну-жна?! – рублю по слогам. Давлю, словно чувствую его слабость. Прожигаю его взглядом.

В темно-карамельных глазах горит страх и безнадега. Генри мотает головой и опускает ее на колени, накрывает руками, тащит волосы, стискивая пряди в кулаках.

– Я не могу сказать. Я. Не. Мо-гу сказать! – кричит он в пол.

И в его голосе столько горечи, что я непроизвольно подступаю ближе и роняю руки вдоль тела.

– Это из-за несчастных случаев с невестами?

Он медленно поднимает голову и смотрит проникающе-остро. Не мотает головой, не кивает, а просто смотрит. Как паяльник выжигает во мне глубокие сомнения.

– Кто сделал это, Генри?

– Не спрашивай. Ничего не спрашивай, – и снова прячется в коконе своих рук. Дерет волосы, причиняет себе боль, чтобы выключить моральный шторм. Он дрожит, и я сдаюсь.

– Прости, прости меня, – сажусь рядом на колени и опускаю голову на грудь. – Я не хотела так сильно давить. Я просто боюсь, что в следующую минуту ты развернешься и скажешь: «Иди прочь», как в прошлый раз… Прогонишь и не объяснишь, за что. А я буду мучиться, что стала тебе невыносимо противной. Мне страшно, что все это лишь влечение, что ты переключишься на кого-то еще. А я не смогу даже глаза выцарапать сопернице, потому что знаю, что ты меня не полюбишь. Никогда, понимаешь?

Куда ниже падать? Я уже на дне. Я не смогу его отпустить, и как только шарм испарится, должна буду добровольно уйти.

Руки висят вдоль тела, как плети, в голове сплошной мрак, тело горит от сумасшедшего желания, а я просто не знаю, что делать дальше.

Голову грозит раздавить камнями неуверенности, разорвать мыслями и страхами. Лера не врет, не врет она. Что-то есть в ее глазах, когда говорит о шарме, когда убеждает меня, что я не смогу полюбить.

Но она не знает о моем проклятии. Не знает, что мне НЕЛЬЗЯ любить. Не знает, что я, как настоящий ночной мотылек, лечу в огонь. Она мне нравится. Сильно, необратимо, будто я окунулся в прорубь и весь горю. Задыхаюсь. Так хочу ее, по-настоящему схожу с ума.

Найти бы эту бабку, вытрясти из нее отмену проклятия. Умолять вернуть мне нормальную жизнь. Я на все готов. И сейчас забился не просто в углу комнаты, а в углу своей души. Загнан, вдавлен, наказан.

– Генри, нет, не прячься, – Лера сворачивается в клубочек у моих ног и тянет за руки. Близко-близко. Сильно-сильно. – Скажешь молчать, я буду молчать, только не отворачивайся так, будто тебе противно на меня смотреть.

Ни одна из невест не требовала взаимных чувств, и меня это обижало, гнобило в прямом смысле, потому что я чувствовал себя сломанной игрушкой, которой попользовались, а потом решили выбросить. А теперь, когда я получил, что хотел, я должен отказаться, должен молчать, прятать свои чувства и делать вид, что черствый урод?

– Ромашка, – провожу ладонью по ее щеке, что взмокла от слез. – Не плачь. Это сложно, я пока не знаю, что делать. Исправить, пойти назад я уже не могу и признаться тебе во всем – тоже. Пойми. Нельзя.

– В чем признаться? Что ты купил меня не просто так?

– Не просто так, – опускаю голову. – Сможешь выдержать три месяца и не спрашивать меня ни о чем?

– Как же… – она будто задыхается. Плачет и трясется. – И что дальше? Мы молча пройдем три месяца, а потом просто разойдемся, как в море корабли?

– Не беспокойся сейчас, рано еще. Разве плохо нам вместе? Просто. Без всяких подглядываний в будущее, без надежд на Завтра. У нас есть сладкое Сегодня.

– Я хочу это Сегодня разделять с тобой полноценно, а не прятать свои чувства и эмоции, только потому что нельзя. И я даже не знаю почему.

Целую ее слипшиеся ресницы и пытаюсь обнять, но Лера оседает, почти падает. Сползает на пол.

– Нельзя, – шепчу и забираюсь ладонью под тонкий свитер. Ее кожа горит, сердце бешено стучит под ребрами. Подбираюсь к груди и накрываю настойчивей, чем хотелось бы.

– Почему? – растянуто, немного выгнув стройное тело, спрашивает ромашка и смотрит сквозь взмокшие ресницы.

– Потому что я проклят, Лера…

Я больше не могу говорить. Напираю на ее плечи, заставляю лечь на ковер. На темно-синем фоне, она будто солнце в небе.

Каждый вдох и выдох через приоткрытые губы. Она ждет, не сопротивляется, но и не действует, как несколько минут назад. Я так горел от ее властности и раскрепощенности, что мне хочется еще. Чтобы она психовала и кричала, отбивалась и царапалась, только потом вот так же дышала часто-часто и жарко-жарко. А как же запреты? А как же… К черту!

– Говоришь, я не смогу тебя полюбить?

Невеста прикрывает глаза и поджимает губы.

– Никогда.

– Ну, так испытай меня в этом.

Она ухмыляется и шипит, когда я подхватываю пальцами упругий сосок.

– А потом, когда ты решишь, что я не нужна, мне придется склеивать сердце?

– Не попробуешь, не узнаешь, что будет дальше. Ведь ты тоже не просто так дала согласие, – задираю свитер, подбирая вязку гармошкой к ключице.

– Что имеешь в виду?

– Что ты не воспылала любовью ко мне с первого взгляда. Ты просто искала тыл, поддержку, помощь для отца. Разве нет?

Лера натягивается, лицо перекашивает гневом и яростью, но я не позволяю ей встать, расстегиваю ширинку узких джинсов и стягиваю их вниз. Снова. Вместе с трусиками, открывая, делая ромашку беззащитной. Будто нежный цветок вытянулся в поле среди чертополоха.

Пока невеста думает, что ответить, а может, как сбежать или оттолкнуть меня, я выбрасываю в сторону плотный котон и настойчиво раздвигаю стройные ноги.

– Прекрати, – неуверенно хрипит она и неловко отталкивается. – Я не хочу так.