И она застывает на полу, как воск, что сорвался с разгоряченной свечи на пальцы. Растекается твердой кляксой, печет и намертво влипает в кожу.

Меня уносит черными волнами своих переживаний и беспокойства за Леру. Я не представляю, как выбраться из этой истории, но я не смогу ее оставить. Именно сейчас понимаю, что люблю. Наверное, за свои тридцать это первый раз, что я распахнул душу настежь и впустил кого-то чужого.

Невеста держит отца за руку, но поворачивается ко мне. Смотрит в глаза туманно, горько.

– Я… могла быть рядом, но полетела с тобой.

– Никто не виноват, – шепчу и склоняю ее голову себе на плечо. – Мы переживем это, ромашка. Переживем. Вместе пройдем этот путь.

– Но ты же… – она стонет и заикается. – Ты же бросишь меня. Я знаю. Я останусь совсем одна.

– У тебя есть мы, деточка, – встает рядом тетя Леся. – Ну, иди сюда, – женщина протягивает ладонь, плачет, и Лера послушно встает. Упирается на мое плечо, чтобы не упасть, и отпускает папину руку. Под его застывшим кулаком замечает маленький клочок бумаги.

Меня накрывает тяжелой волной предчувствия, дикой, необузданной. Я даже тянусь, чтобы остановить Валерию, но она разворачивает лист и читает сухими губами:

– Артур Ильин – твой сын. Олеся украла его у тебя!

Глава 38. Валерия

Как проходят похороны, я не помню. Какие-то обрывки, голоса, шум. Бесконечный шум в ушах и звон в груди.

Папы больше нет. Никого больше нет.

Но взгляд то и дело цепляется за профиль Генри, руки впитывают его тепло. Неосознанно, будто так и должно быть. Он врос в меня, проник под кожу, и я просто иду рядом и полностью доверяю этому тихому незнакомцу свою жизнь.

Север занимался организацией погребения, собрал поминки для своих. Где в узком кругу не нашлось места Валентине и тете Лесе. Обе обманщицы, обе просто пользовались мной и папой.

Дни вертелись, переворачивались, стекали по остриям сосулек, падали лапатым снегом и накрывали плечи пронзительным холодом. Сколько их уплыло, я не знаю, но кажется, что мимо с ужасным свистом промчалась вечность.

Меня подкидывает во сне от странного шороха. Распахиваю глаза и упираюсь в густо-темный потолок с угловатыми световыми бликами уличного фонаря. Снова снег идет, засыпает уснувшую землю. Будто пытается согреть наши плечи, но ему это не под силу.

– Не уходи… – шепчет Генри, пробуждая низким и хриплым голосом табун боязливых «мурашек» на спине. Потом еще что-то бормочет, неразборчиво, но так надрывно и горько, что я подаюсь к нему ближе.

– Север, – пытаюсь окликнуть, но понимаю, что он спит. Это просто дурной сон. Генри тоже устал, и я понимающе не тревожу его больше и выбираюсь из постели.

Все эти дни он был нежен, ласков, но ничего не требовал взамен. Только целовал в висок перед сном и ласково будил по утрам, невесомо касаясь губ. Приносил чай из ромашки с теплыми пампушками с жидким медом. Ни одной попытки затянуть меня в постель, принудить или совратить. Будто ему это стало неинтересно, но и мне было не до того. Я провалилась в черную кашу своих переживаний. Да, я понимала, что отец не вечен, что его слабый организм когда-нибудь сломается, но никогда не думала, что это случится вот так резко. Как спуск курка, и выстрел прямо в сердце. Больно же!

Накинув махровый халат, тяжело иду в ванную. Хватаюсь за мебель и прохладные стены дома, что стал совсем родным уже.

Сколько дней прошло, как мы вернулись?

Умываюсь прохладной водой и возвращаюсь в комнату, к окну. Я, кажется, бесконечно спала недели две и сейчас будто очнулась по чьему-то приказу. Новый год скоро, но совсем не хочется праздника.

Хожу из угла в угол и стараюсь не подпустить к сердцу тоску. Папа не хотел бы, чтобы я бесконечно мучилась. Я должна смириться и отпустить, поверить, что где-то там, на небесах, ему лучше, чем здесь, на земле, – прикованному к постели.

Но меня другое мучает. Мой брат – Артур? Мы выросли с ним рядом, дружили, я тянулась к нему, словно что-то чувствовала. Но зачем этот обман? Тетя пыталась со мной поговорить после больницы, приходила к нам домой, просилась, но я оттолкнула ее, прогнала. Ведь эта новость убила папу, я была уверена.

– Не могу, – слабо шепчет Север и, постанывая, переворачивается на другой бок. Подхожу ближе и немного наклоняюсь над ним. Темно-каштановые волосы слиплись от пота, Север бледный, как мертвец, пальцы неистово стискивают одеяло. – Валери… прости меня. Нельзя было… Я виноват…

В свете луны его кудри переливаются синим, а на лбу выступают болезненные бисеринки пота. Трогаю ладонью кожу и понимаю, что он безумно горит. Плавится.

Сбегаю в кухню, где есть шкаф с лекарствами. Нахожу шипучку и градусник, но на лестнице останавливаюсь и, бросая все это на стол, вылетаю на улицу.

– Егор! – тарабаню в сторожку.

Охранник появляется через несколько секунд. На лице ни тени сна: будто он робот и никогда не отдыхает. Всегда с иголочки, подтянут и холоден в эмоциях.

– Генри горит, врача нужно, – тараторю и сжимаю перед грудью трясущиеся руки.

– Конечно. Беги в дом, – строго ворчит Егор, – совсем раздетая вышла. Меня хозяин прибьет, если еще ты заболеешь.

Киваю и возвращаюсь. Я даже не заметила, что выскочила в одном халате и в сапогах на босу ногу.

Включаю чайник, готовлю ромашку, чтобы сделать согревающий напиток, лечу наверх. Руки трясутся, что у алкоголички, а под коленями будто нашпигованные иголками клубки.

Невыносимо тревожно, так тревожно, что на пороге комнаты меня скручивает яркой вспышкой предчувствия. Плохого, темного и глубокого. Только не Генри, прошу тебя, Боже. Я все сделаю, но не забирай.

Температура под сорок, жених не отзывается на прикосновения и голос. Бормочет что-то бесконечно о прощении, о том, что не хотел, что виноват. Я не вслушиваюсь, и так сердце не на месте, не хочу забивать голову лишними тревогами и сомнениями. Для меня поступки важнее слов.

– Лера… – после нескольких долгих минут моего беспокойного метания по комнате, Генри неожиданно приподнимает веки и смотрит прямо на меня. – Я подвел тебя, – сипло, устало, словно прощается.

– Север, я тебя съем сейчас, – помогаю привстать, придерживая его тяжелые, как гири, плечи, даю ему шипучку разбавленную ромашковым чаем и сама трясусь, потому что не представляю жизни без него.

– Подавишься, – слабо отвечает и, сделав короткий глоток, откидывается на подушку, прижав мою руку. – Иди отдыхай, со мной ничего не случится, – приподнимает плечо, чтобы выпустить меня. Усмехается слабо.

– Ты горишь, будто в тебе вулкан проснулся. Не смей меня гнать, а то рот скотчем заклею, дырочку прорежу и буду через трубочку поить.

– Иди сюда, – шепчет он и шевелит пальцами, но поднять руку не может. Я наклоняюсь и прижимаю к его груди щеку. Сердце так редко бьется, так слабо, что меня это пугает еще больше.

– Что с тобой, хозяин ромашек?

– Не беспокойся. До утра все пройдет, – тяжело и с хрипом отвечает, кладет руку на мою голову и неожиданно резко дергает волосы. Ладонь слетает на кровать, не выдержав собственного веса. Генри начинает дрожать и дергаться.

Я вскакиваю. Кричу что-то, трясу его за плечи. Генри закатывает глаза и сжимает простынь побелевшими пальцами. Я в панике не понимаю, что делать, просто выкрикиваю бесконечно его имя.

Потом в плечи впиваются чужие руки, я слышу мужские голоса. Кто-то выводит меня в холл и насильно сажает за стол. В руках появляется чашка кофе, и густой голос приказывает:

– Пей! С ним все будет в порядке. Валерия, возьми себя в руки. Ты ему нужна сильной, не раскисай!

Сквозь поволоку слез проступает знакомое лицо охранника.

Егор стучит посудой, убирает крошки хлеба со стола, смахнув на ладонь, и протягивает мне тарелку.

– Ешь!

Мотаю головой.

– Нужно. Ты должна. Силы нужны вам обоим. Не упирайся, – и подвигает ближе еду.

Охранник хозяйничает на кухне, возится с тостерницей и монотонно рассказывает, как попал к Северу на работу:

– У нас встреча была в университете. Генри искал новые таланты среди студентов. Знала, что Алику он так и нашел, но там жуткая история, да. Это он сам расскажет. Я же учился на отвали, мамаша мечтала из меня художника сделать, а мне больше спорт нравился. Вот я и совмещал плавание, борьбу и учебу в художке. И последнее сильно у меня хромало, почти до исключения.

Встреча была поздно вечером. Меня, как ломовую лошадь, попросили прийти под конец, чтобы убрать аппаратуру из зала. Обещали даже закрыть глаза на некоторые мои провалы и пропуски. Ну, я пришел чуть-чуть раньше и курил возле выхода. Там на меня налетела девчонка первокурсница. Зареванная, испуганная. Она оттолкнулась, даже матом загнула и умчала по тротуару к остановке.

Егор чешет крупный подбородок и присаживается напротив. Грызет большой бутерброд и подвигает ко мне глубокую тарелку с салатом. Когда он успел?

С набитым ртом продолжает говорить:

– Не будешь есть, не расскажу, что было дальше.

Сдаюсь. Маленький глоток кофе, крошечный укус теплого хлеба с сыром, и Егор продолжает говорить:

– Так вот. Я возвращаюсь в холл, а мимо пролетают двое придурков, не помню с какого факультета, но сталкивался с ними пару раз на курилке. Имбецилы полные. Ну, мало ли куда они там скачут, но в последний момент, перед дверями, один другому говорит: «Куда эта сучка делась?». Выпадают на улицу, и до меня долетают обрывки фраз: «Так вон она! На остановке!». Ну, я и пошел за ними. Завязалась драка. Я их хорошо пометелил, – Егор хрускает кулаками, а потом поворачивает голову и показывает шрам. Продольный, чуть меньше десяти сантиметров, от скулы до виска. – У одного нож был. Вот.