Диана Билык - Шарм, или Последняя невеста

– И? – не замечаю, как съедаю весь салат и дохрускиваю гренку с сыром. Кофе на донышке. Ловко заболтал меня Егор.

– Север вытащил меня оттуда, вызвал своего дружбана-супер-лекаря и забрал к себе.

– А девушка?

– А! – Егор отмахивается и на миг отворачивается. – Ушла, когда кровь увидела, больше мы не встречались. – Добавки? – кивает Егор на мою пустую чашку.

Я не отвечаю, застывшая в своих волнениях, как корабль, что в полной тьме наткнулся на маяк, а охранник понимает, что именно меня тревожит.

– Север – сильный мужик. Думаешь, у него простуды никогда не было? Перестань дрожать, Лер. Нервы дороже, себя береги, – зеленоватые глаза охранника ловят в окне огни рассвета. Снег переливается на полях пламенным оранжевым ковром, падает редкими хлопьями на крыши хозпостроек и деревья в саду, а красное солнце выплывает из-за горизонта, вплетая в белый мир алые оттенки.

– Это не простуда, – темноволосый молодой врач скорой помощи заходит в кухню и ставит на боковую полку пластиковый саквояж. – И даже не грипп, – он стаскивает маску и дергано сбрасывает белый халат. Кладет его поверх сумки и подходит к столу, как старый друг.

– Кофе? – подвигает Егор еще одну чашку. – И что это, Давид?

– Да пока не знаю, – врач присаживается и не сводит с меня глаз. – Чепухня какая-то, вообще никаких признаков болезни. Я кровь взял, точнее к вечеру смогу сказать. Блин, Генри вечно скрывает до последнего, – он коротко стучит кулаком по столу. – Явно болячка давно тревожит, потому что он, как тряпочка. Выжат до предела. Сердце еле качает, будто кровь закончилась. Я шприц с трудом набрал, вены спрятались глубоко. Да, – чернявый внезапно что-то вспоминает и выставляет указательный палец вверх. Я отмечаю, что у него изысканные тонкие руки, но крепкие мышцы на плечах. – Нашему доходяге горячий шоколад дать, как проснется, и никаких нервов. У меня есть подозрения, но пока не буду озвучивать.

Я осторожно сглатываю и вслушиваюсь в каждое слово. Давид поднимает на меня синие глаза и отбрасывает черную челку назад.

– И побольше нежности. Это всегда помогает, – с улыбкой допивает кофе и быстро прощается. – Все, убежал, еще один вызов на другом конце города. Я на связи, а к вечеру появлюсь. Этот же гад, северный олень, как всегда, отказался в больницу ехать. Загонит себя в гроб, гордец! – Давид собирает свои вещи и быстро убегает в холл. – Чао! Не скучайте! – кричит уже оттуда.

Темно на краю. И тихо. Что-то давит на грудь и не дает дышать. С рывком приподнимаюсь, но от слабости снова падаю. Хорошо хоть не с обрыва. Подушка взмокла от пота, постель – хоть отжимай. Голоса нет, сил тоже. Руки, как две ненужные палки, лежат вдоль размякшего тела.

– Генри, – шепчет Лера и присаживается рядышком, гладит по щеке. – Не бросай меня. Я же… – она прячет глаза и ложится рядом. Прижимается щекой к груди. Ее пушистые волосы накрывают губы, и легкий аромат ромашки влетает в нос. – Я не выживу без тебя.

Не могу говорить. Меня давит осознание, что проклятие необратимо, и вот оно доказательство – я обессилен и изможден. Словно на шее тугая петля, и кто-то беспощадно тянет за края, сужая кольцо, сдавливая горло, сокращая мои минуты.

Первую неделю после похорон не прикасаться к Лере было очень сложно. Я знал, что не могу требовать близости, это было бы жестоко после смерти отца. Каждый день словно вбивал в мое сердце новый гвоздь, отчего оно сжималось и замедлялось, приближая быстрый конец.

Я думал, как освободить Леру от себя и не смог ничего придумать. Искал бабку, связывался с отелем, просил Филиппа помочь – никаких результатов, словно те женщины возле лифта мне привиделись.

И слова Валерии загоняют меня в тупик. А если невеста говорила правду, и у меня к ней вовсе не любовь, а влечение? Вдруг ее шарм намного сильнее моего проклятия? Как определить настоящие чувства или нет? Да и что это поменяет?

Пространное проклятие не дает мне возможности принять верное решение. Я не знаю, где подводные камни и не знаю, где правильный выбор, а где пропасть.

Нахожу руку невесты и, слабо сплетая наши пальцы, закрываю глаза. Слабость так сдавливает со всех сторон, что я не могу шевелиться.

– Как мне помочь? Что с тобой? – Лера плачет. Тихо, почти беззвучно, словно старается не показывать мне слез. Но я чувствую, как мокреет футболка под ее щекой.

– Лера… – шепчу.

Она приподнимается, подносит к губам ухо, чтобы разобрать слова. Мягкие волосы щекочут лицо и скользят по шее.

– Я проклят…

– Глупости не говори, – поглаживая мои плечи, Лера перебирает мою слипшуюся шевелюру, ведет мягкими подушечками пальцев по заросшим скулам. – Знаешь, я благодарна шарму, что он связал нас с тобой. Пусть бы он никогда не заканчивался. Чтобы остаться с тобой навсегда.

Меня пробирает дрожью. Отворачиваюсь и стискиваю губы насколько хватает сил.

– Но я буду рядом, – говорит уверенно Лера. – Я не оставлю тебя. Слышишь, хозяин ромашковых полей? Буду надоедать тебе, пока сам не вытолкаешь в шею.

Она поворачивает меня к себе, а я хочу воспротивиться, оттолкнуть, но сил, как у букашки, вообще нет.

– Спасибо, что ты есть, – мягкие губы касаются моих сухих губ. Теплый язык скользит по коже, и пробуждает во мне слабую волну желания.

Но Лера тут же отстраняется, помогает мне сесть выше и ставит на кровать поднос.

– Выпьешь шоколад, получишь еще вкусняшку. А то я смотрю больным поцелуи очень даже по душе, – она опускает взгляд и многозначительно показывает на приподнятое одеяло.

– Не просто по душе, – делаю глоток сладко-горького напитка, но говорю очень тихо, словно связки разорвались от напряжения, – а как панацея.

– Правда? – Лера придерживает чашку и следит, чтобы я не пролил на себя, но несколько капель все равно выскальзывают из уголков губ и стекают на подбородок. – Свинка, – слизывая шоколад, говорит Лера, а меня наполняет болезненным ощущением возбуждения.

Даже руку получается поднять и положить ей на затылок.

– Даже если буду лежать трупом, все равно буду тебя хотеть.

– Хуже не станет? – шепчет Валерия и приподнимает одеяло.

– Нет, но, – торможу ее на подходе, – сначала в душ. Я воняю, как бизон.

– Все что угодно, господин Генри, только бы ты поправился.

Знала бы она, как метко бьет, и что, для того, чтобы встать на ноги, мне нужно только одно. И от мысли об этом одеяло снова приподнимается, а пах стягивает тугим горячим узлом.

Доползаем до душа в обнимку. Легкие поцелуи и прикосновения немного подзаряжают мою батарейку, и я даже сам забираюсь в кабину, хотя тут же съезжаю на пол.

Лера раздевается и опускается рядом. Сняв шланг, спускает холодную воду и начинает меня отмывать. Так педантично и уверенно, что я отдаюсь ее ласке и воле полноценно.

– Что ты делаешь? – откидываюсь затылком на стену, когда она тянется за шампунем и касается своей обнаженной грудью моего плеча.

– Ухаживаю за тобой, – пожимает она худым плечиком и выжимает на ладонь много геля, а я любуюсь ее поднятой грудью и острыми сосочками. Тянусь и касаюсь пальцами.

– Мне жаль, что так с отцом, ромашка. Очень жаль.

– Генри, я справлюсь, – намыливая мне волосы, шепчет она, целует небрежно в нос. – С тобой мне ничего не страшно. Я была готова к этому. Мы пять лет боролись, я переживала его смерть с каждым приступом. Больно, очень, но нужно идти дальше.

– Знаешь, – терплю пока мыло сползает с лица и растворяется в водостоке. – Мои родители погибли, когда мне было двадцать. И я, – откашливаюсь, чтобы прочистить горло…

– Словно пережил это заново? – говорит Лера и садится передо мной на колени. Ведет мочалкой по груди, опускается на живот и осторожно ухаживает за бедрами, моет мне ноги, скользит пальцами по восставшему члену и мягко улыбается. – Ты же болен. Разве не должен он, – кивает вниз, – сейчас спать глубоким сном?

– А может, я болен без твоих рук и поцелуев? – выпускаю со стоном, когда она окольцовывает меня пальцами.

Валерия затихает. Золотые волосы, как теплая карамель, разлеглись по спине и плечам, голубые глаза от влаги становятся ярко-синими, а густые ресницы слиплись и покрылись капельками воды, как трава росой.

Ромашка тихо выдыхает, отодвигается немного и целует-покусывает мою грудь. Дышит, обжигая меня порывистостью, прикасается ко мне, будто боится, что я – стекло и растрескаюсь от давления.

Накрываю ее ладонь своей и показываю нужное движение. Она подхватывает, понимает. Пересаживается удобней. Тянется губами в груди, ласкает кожу и оттягивает пульсирующий сосок. И шалит пальцами: вниз-вверх, широко, до предела.

К горячей волне желания добавляется острое ощущение необходимости, необратимости происходящего.

– Ты мне нужна вся, ромашка. Иди ближе, – тяну ее за талию, она легкая, как пушинка, податливая, как полимерная глина. Душ бьет куда-то вниз и согревает дно кабины теплым потоком.

Лера поднимается, но почти сразу опускается, наполняя себя мной. Тело прошибает искрами. Яркими и ослепительными.

Мы качаемся, будто на волнах. Лера ведет, берет на себя темп и рывки. В ней горячо и уютно. Плотно. И каждое прикосновение выбивает из моей груди стон.

– Скорее, Валери, я больше не могу…

Она выгибается, стискивает пальцами мои плечи и вскрикивает от импульса. От ее упругости и тесноты меня накрывает быстрее, чем ожидаю, а сил отодвинуть Леру не хватает, и я кончаю в нее. Наполняюсь силой. Бесконечно-дикой и мощной.

Через два часа Генри с аппетитом ест куриный бульон, а потом помогает перестелить грязное белье. Мы вместе спускаемся в прачечную, где он зажимает меня на стиралке.