Диана Билык - Шарм, или Последняя невеста

Пытаюсь переключить мысли на что-то другое.

Наш сисадмин названивал вечером. Тот еще фанатик работы, даже в новогоднюю ночь пост не покидает, удаленно работает. Оказалось, сегодня кто-то влез в нашу базу данных и покрошил некоторые отчеты. Ян уверил, что успел сохранить самое важное на запасном сервере, но меня другое пугает: кто-то роет мне яму и пытается подставить. Неужто Григорий на это пошел? Кроме него я ни с кем особо не конфликтовал.

А не плюнуть ли на бизнес? Пусть толстяк забирает все. Только бы Леру мне оставили. Только ее хочу.

Но как же дети, что надеются на меня? Как же Лера? Новая школа в Болгарии? Алика? Мне не нужны деньги, но без них все задуманное не получится исполнить. И тогда я не смогу помочь ромашке с крахом компании ее отца, а для нее это очень важно, я знаю.

Нужно собраться, взять себя в руки и просто идти дальше. Бороться за свои бизнес, потому что сейчас все лихо поменялось.

Когда из зала танцев начинает литься мягкая музыка, меня пробирает крупной дрожью. Несколько шагов, будто по краю бездны.

Раскрываю дверь и до хруста в косточках впиваюсь в косяк, когда вижу россыпь белого золота волос и алые всполохи в зеркалах.

Страшно. Под коленями стягивает тупой болью, в голове полный кавардак, а в животе пляшут пьяные бабочки. От пронзающего взгляда и плавных поворотов головы моего жениха.

Он не моргает. Смотрит на меня, как зачарованный. Корпус держит натянутой струной. Широкая грудь под снегом выглаженной рубашки высоко поднимается от глубокого дыхания, каштановые волосы прикрывают золото восторженных глаз. Генри не ступает в зал, будто прирос к полу. Будто боится, что я испугаюсь и перестану танцевать.

Не перестану. Я так соскучилась за пуантами, легкостью скольжения по воздуху, напряжением и жжением в мышцах, что ни за что теперь не отступлю. Это как наркотик. Завязать можно, но стоит только начать и сорваться оказывается очень просто…

Да и делаю это не только ради Севера, а еще для папы и брата. Они – моя опора и надежда, даже если не все сейчас со мной рядом. Мое растрепанное сердце чувствует каждого и порхает лишь для них.

Не танцую: летаю. За плечами трепещут невидимые крылья, и красное платье, как ленты шарма, разлетается вокруг меня и крупными мазками раскрашивает балетный зал. Алым, пурпурным, карминовым…

Тело ноет, душа совсем обнаглела и собирается вырваться из груди. Смотрю на Генри и едва держусь, чтобы не выпустить из груди птицу, которую зовут Любовь. Она стучит острым клювом в ребра, и мне даже слышится треск. Я свихнулась от его жадных поцелуев и откровенных прикосновений, точно компьютерная программа заразилась вирусом, что без помощи не может нормально работать. Я нуждаюсь в нем. Больна им. Мне нужно быть осторожней, а совсем не остается сил сопротивляться. Пусть шарм меня скорее убьет, чем вот так плавиться каждую секунду. Превращаться в пепел и сгорать, как птица феникс. Возрождаться и снова бежать по привычному огненному кругу, чтобы позволить себя уничтожить. Тысячи- миллионы-биллионы раз.

Несколько шагов получаются на автопилоте: забываю себя, слушаю музыку, плыву за ней. Движение рукой влево, второй – вправо. Прыжок, поворот вокруг себя, распахнутый выпад. Платье взлетает кровавым парашутом, мягко приземляюсь на носочек, выравниваю корпус, снова наклоняюсь и перевожу ногу назад, выгибая спину, и вверх.

Генри внезапно оказывается ближе, в шаге, на расстоянии протянутой руки, словно хотел поймать, если бы я не удержалась.

Смеюсь, и он смеется. Быстро отступает, прилипает к стене и кивает «продолжай».

А я слушаюсь.

Пламя плещется из каждого движения, взмаха, выдоха. То ли это я пылаю, то ли платье, что шелковой нежностью вьется вокруг моих бедер. Вижу глаза Генри мельком, только когда в кураже поворачиваюсь к нему лицом. Скольжу по воздуху, как никогда не скользила. Будто стрела. Если бы еще прямо в его сердце. Чтобы навсегда.

И он не врал. Не обманывал, когда говорил, что хочет ласкать взглядом. Я крошусь на мелкие части от нетактильных прикосновений, со звоном хрусталя разлетаюсь, превращаясь в пыль, только от одного осознания, что он не отрывается, смотрит, следит.

Ох, Север-Север, ты не холод, ты настоящий ужас для Арктики… потому что от твоих глаз плавятся льдины.

Музыка стихает, запечатывая меня в клокочущей тишине, разбавленной нашим дыханием. Вдох. Вдох. Вдох…

– Ромашка, ты…

Шаг ко мне. Невесомый, но такой трудный. Будто он преодолевает ураган, а не два-три метра.

– Нет, Генри, ты…

К нему навстречу. Ступая на носочках, боясь разрушить хрупкое счастье.

– Это все шарм, Север. Не обманывайся.

Он гладит мою щеку и смотрит на губы. От его взгляда покалывает кожа, а между лопатками дерет так, будто там прорезаются новые крылья. Еще и еще… И я уже взлетаю.

– Не может такого быть… – он шепчет, откашливается и продолжает немного уверенней: – Переодевайся, успеем еще до полуночи домой.

И я не выдерживаю. Ныряю к нему в объятия и прижимаю к себе, выдавливая протяжный стон.

– Не хочу. Не хочу. Не хочу домой… Так хорошо здесь, сейчас, с тобой.

Генри прижимает губы к виску и тихо говорит:

– Тогда просто пройдемся по улице. Что скажешь?

Соглашаюсь. И он снова уходит, чтобы позволить мне переодеться. Так трудно его отпускать, словно это последние дни нашего вместе. Не знаю, что на меня находит, но, пока переодеваюсь, реву, не в силах сдержать слезы.

Видно, почувствовав неладное, Север несколько раз окликает меня, а когда выхожу в затемненный коридор и прячу глаза, он ничего не спрашивает, но до бела поджимает губы. Он все понимает.

Пока Генри закрывает кабинет, проверяет другие классы и тихо говорит с охранником, я замираю в холле. Бумажные ангелы и балерины кружатся над головой и мерцают разноцветьем гирлянд. Мне кажется, что я слышу звон колокольчиков. Тонкий, будто маленькие феи поселились среди пышных иголочек ели. И почему-то хочется загадать желание. Шепчу всего четыре слова:

– Пусть Генри будет счастлив…

Хочется добавить: «Даже если не со мной», но неожиданно Север выходит навстречу, и я просто смыкаю губы и проглатываю горькие, но искренние мысли. «Феечки» отзываются осколочным звоном. Тихим, но пронзительным. Меня даже прошивает легким трепетом, он макушки до пят. Наверное, просто сквозняк шевелит игрушки на елке, вот они и цокают друг о дружку, создавая вот такое волшебное звучание.

Мы выходим в морозную ночь. Генри облегченно выдыхает и выпускает молочное облачко пара изо рта.

– Хорошая ночь сегодня. На удивление, – смотрит на звезды и открывает мне дверь авто. – Поехали.

На машине добираемся до проспекта, а дальше приходится идти пешком: улицы перекрыты для праздника.

У центральной елки тьма народу, будто попадаешь в бурное течение горной реки. Кажется, еще шаг, и тебя смоет мощным толчком и ударит о камни. Перемелет кости и мышцы в фарш на радость мелким рыбешкам. Но в толпе немного другая суматоха: не страшная, не тревожная. В ней даже хочется утонуть. От опьяненных взглядов, веселых песен, хороводов вокруг высокой светящейся хвойной красавицы появляется желание влиться в поток и позволить ему толкать, мять себя и нещадно выбивать из мыслей страх будущего. Ведь праздник же! Нужно верить в лучшее.

И Генри раскрывается иначе. С радостью принимает качание и хаотичное перемещение людских тел, кружится вместе со мной, подхватывает и опускает, все ближе и ближе продвигаясь к сердцевине площади. Туда, где небо яркой звездой подпирает нарядная елка.

Кто-то сильно ударяет в бок, я налетаю на жениха и ловлю слабый поцелуй. По касательной. Его глаза горят, как застывшее солнце, он что-то шепчет, но я в этом шуме не могу ничего разобрать. Приходится потянуться к нему на носочках и подставить ухо.

– Лера… Я тебя… – влетает хриплое, и толпа разрывает наши объятия и растягивает в разные стороны. Грохот голосов перекрывается пляской огней над головой. Ор достигает апогея, когда люди начинают считать:

Двенадцать, одиннадцать…

– Генри! – зову, отталкиваюсь, но не могу освободиться от назойливых рук и протиснуть ноги среди крупных тяжелых сапог. Толпа, поддаваясь эйфории, тащит меня дальше, глубже, в колотящуюся кашу с людьми.

…восемь, семь…

– Север! – все попытки выбраться заканчиваются толчком под колено и болезненным рывком волос, отчего я неуклюже сгибаюсь и налетаю на женщину. Она верещит, кривится и резко отпихивает меня локтями. Я по инерции пячусь назад, ловлю очередной удар в спину и влетаю в колючие ветки, в последний момент прикрывая лицо ладонями.

…три, два, один!

Это происходит. Снова. Снова. Снова!

Стоило мне открыть рот, просто помыслить о любви, не сдержаться на волне шальных чувств, и толпа будто сошла с ума. Нас с Лерой закрутило, замотало, и я очнулся в полной темени с горячим прикосновением к плечу, будто кто-то решил поставить на мне клеймо.

Оборачиваюсь, готовый убить того, кто так смело затащил меня под ветви елки. В такой момент, именно тогда, когда мир вокруг рушиться, сердце трескается, а дыхание совсем сжигает меня изнутри. Там же моя Лера, моя ромашка. И люди, люди, люди… Они ей сделают больно, они ее испугают. Зачем я ее сюда привез? Глупец!

Застываю с перекошенным лицом, и кривая знакомая лапа летит в лицо. Сморщенная кожа, глаза бусины, соломенные волосы торчат из-под вязаного берета. На короткой шее туго намотан шелковый платок.

– И эту душу не пожалел! – качает она головой. – Болтун. Язык, как метелка! – и паучья рука смыкается перед глазами и поворачивается кулаком. – Ой, думала, что тебе шанс можно дать, а ты…