— Ага, — улыбнулась я, — маме.

Я поняла, что Соня хочет узнать об этом подробнее.

— Вы с ней близки? — она вытащила из сумки диктофон и положила его на стол.

— Так это твой первый вопрос? — спросила я, всем своим видом выражая удивление.

Она улыбнулась и включила диктофон, продолжая смотреть на меня.

— Я однажды сказала какому-то журналисту, что была воспитана на идеях феминизма, — медленно начала я. — Наверное, надо было сказать: на идеях своей матери.

Соня по-прежнему не снимала пальто, даже не расстегнула его.

— Разве это плохо?

— Нет, не всегда плохо, — ответила я, твердо намереваясь не говорить больше, чем захочу. За прошедшие годы я поняла справедливость пословицы о том, что слово — не воробей. — Просто необычно. Моя мать во многом определила выбор моей профессии.

— То есть?

— Ну, когда она не выступала с протестом против чего-нибудь, мы ходили смотреть картины.

— А чем она занималась?

— Она занималась наукой — и занимается ею по сей день.

— В какой области?

— Политология. Она ярая феминистка.

— У нее есть публикации?

Я кивнула и рассказала о сумасшедшем взлете популярности Эвы, о ее книге «Женщины восстают», написанной всего через пару лет после моего рождения. Я в двух словах описала жизнь в Икфилд-фолли, пока Соня внимательно слушала.

— А отец?

Я никогда ни с кем не обсуждала те необычные отношения, которые были между Эвой и Симеоном или недостаток отцовского внимания.

— Он умер, когда мне было шестнадцать, — ответила я.

— Извини. Он тоже писал книги?

— Нет. Но он также в некоторой степени был ученым.

— Тебе его недостает?

Соня отчаянно пыталась узнать все подробности. Мое сопротивление возрастало прямо пропорционально степени ее вмешательства.

— Конечно, но время лечит.

Соне принесли кофе, но она даже не взглянула на него. В ее светло-карих глазах светилось оживление.

— Ты часто видишься с Эвой? — спросила она.

Я отрицательно покачала головой. Итак, ей уже известно имя — и вообще известно гораздо больше, чем мне того хотелось. На самом деле я не удивилась, но желание подробно рассказывать пропало. Мне нравится находиться здесь и сейчас, жить сегодняшним днем. Разговоры об Эве относятся к прошлому. Но Соня мне нравилась и не хотелось особо от нее что-то скрывать.

— А что она думает о твоем искусстве?

Я посмотрела на то, как в окне желтые такси разбрызгивают серое месиво из дорожных выбоин, и саркастически рассмеялась:

— Эва думает, что я торгую собой.

— Наверное, ей должна быть противна твоя идея выставить себя на аукцион.

— Это не совсем соответствует ее феминистическим идеалам, особенно если в роли покупателя выступает мужчина.

— Какого ты мнения о Бене?

Мне вспомнился вчерашний сеанс стриптиза. О чем я думала? Мне казалось, что я уже переросла такие необдуманные поступки. Моя импульсивность всегда мне мешала. Вчерашний эпизод — одна из тем, которые я не хотела бы обсуждать.

— Для него покупка меня — всего лишь рекламный трюк. Он с трудом выкраивает время для меня.

Соня понимающе засмеялась:

— Разве Бен не похож на большинство известных коллекционеров? Он и не собирается посвящать много времени рассматриванию приобретенного шедевра. Но, как и любое другое произведение искусства, будет демонстрировать тебя публике, для него это хорошая самореклама, — как, например, было вчера вечером, — а в остальное время ты будешь пылиться у него дома.

— Он женат? — Я старалась говорить равнодушно.

— О Господи, нет! — воскликнула она. — Но Бену нравятся женщины. Его знакомили со множеством юных леди, но, похоже, он не собирается связывать себя узами брака. Он представляет собой странное сочетание — филантроп и гедонист в одном лице.

— В каком смысле?

— Бен любит крайности, — сказала Соня. — Если покупать работы художника — то всю коллекцию. Кажется, ему просто доставляет удовольствие владеть произведениями искусства — и людьми. Ты знакома с Сарой? Так Бен буквально оплачивает землю, по которой она ходит.

— Но он же не спит с ней?

Соня пожала плечами.

— А тебе Бен нравится? — я перевела разговор на ее чувства. В конце концов, Бен — ее главный постоянный покупатель. Хотя мне казалось, что Соня не интересуется его личной жизнью, она энергично кивнула.

— Он не может не нравиться. Бен забавный, светлый, образованный человек — существует не так уж много вещей, в которых бы он не разбирался. Но к нему невозможно подойти слишком близко.

— Вы когда-нибудь проводили много времени вместе?

— Нет, думаю, что нет. Бен то тут, то там. На выходные он, чтобы расслабиться, ездит в Хэмптон, когда выпадает такая возможность.

Я спросила, насколько близко Бен знаком с Грегом.

Соня убежденно ответила:

— Очень близко.

— Кто из них доминирует?

Я боялась, что этот вопрос станет последним. Но Соня, казалось, была не против поговорить об этом.

— Грег Вейц ведет дела и дает Бену советы. Но знаешь, я думаю, что Бен не следует им безоговорочно. Уверена, он не купит работу, если сам не убедится в ее значимости. Не думаю, что он покупает произведения искусства только для того, чтобы выгодно вложить деньги, но, безусловно, и с этой целью тоже.

— А он платит налоги?

— Разумеется. Все американские коллекционеры помнят об окончании финансового года.

— Так почему, по-твоему, Грег убедил Бена купить меня?

— О, думаю, он считает тебя хорошим капиталовложением!

Соня ободряюще улыбнулась, но произнесла эти слова со знанием дела, что слегка рассердило меня. Я заметила, что огоньки в ее светло-карих глазах потухли. Соня чего-то не договаривала.

Я спросила ее о последней выставке в галерее Вейца. Соня выключила диктофон. Выставка называется «Царство теней», сказала она, и состоит из двадцати экранов, которые показывают тени людей, находящихся с другой стороны, намекая на существование потусторонней действительности. Основная идея заключается в том, что на наш разум влияет игра воображения, а также подчеркивается субъективность любого восприятия.

— Не могу дождаться, когда увижу ее. Надеюсь, что смогу попасть на выставку до конца недели, — произнесла я. Я завидовала умению Сони ясно и увлекательно рассказывать о своих проектах.

Она удивленно взглянула на меня.

— Конечно попадешь. Грег сегодня утром сказал, что завтра вечером ты устраиваешь в галерее частный просмотр.


Когда я ехала обратно, мой ум метался между Соней и Эвой. Интервью получилось неплохим, но оно все равно расстроило меня. После разговора с Соней мне показалось, будто я заблудилась в трех соснах или, по крайней мере, среди небоскребов Нью-Йорка. Я поняла, что Соня собирает для Грега информацию обо всех сделках, которые заключает его галерея, но о случае со мной она знала гораздо больше, чем было необходимо или даже допустимо.

Со времени последней недели перед аукционом мое общение с Эвой сводилось к коротким обменам приветствиями в ритме стаккато по телефону — в промежутках между интервью, перелетами, встречами с Эйданом и Петрой. Я знала, что Эва не одобряет моей затеи. И была уверена, что она не преминула поделиться своими мыслями с Линкольном. Человек, от которого я ожидала безусловной поддержки — моя мать — являлась самым строгим критиком. Дело было даже не в словах, которые она произносила, а в паузах между ними. Неприятно думать о ней на сцене, но от этого никуда не деться, потому что следующее мое представление посвящено олицетворению безусловной материнской любви.


Как мы и договаривались, Джо привез меня в церковь Святого Марка. За всю дорогу я не произнесла ни одного слова, стараясь сосредоточиться на предстоящем выступлении, но мои нервы были на пределе. Я поняла, что это самое важное и показательное представление из всех. Из церковного двора на тротуар тянулась длинная очередь. Поверх костюма я надела черную накидку до пят и набросила капюшон. Джо провел меня через боковой вход прежде, чем нас успел кто-либо заметить, и Джон, молодой викарий с явными гомосексуальными наклонностями, впустил нас внутрь.

— Это самая старая церковь в центре Нью-Йорка, — гордо объяснил он, — и здесь существует давняя традиция устраивать представления — это относится, в основном, к чтению стихов. Здесь еще помнят выступления Одена[18], а в шестидесятых у нас побывали все поэты-битники[19].

Значит, я в хорошей компании. Бен выбрал достойное место.

В церкви было пусто; горели свечи, в воздухе ощущался аромат благовоний.

— Это обычный поэтический вечер, — радостно продолжал Джон. — По просьбе мистера Джемисона мы в последнюю минуту внесли вас в программу. «Голос деревни» сообщил об этом в своем последнем выпуске, и теперь на улице очередь.

— Какой у вас приход? — спросила я; нервы у меня уже натянулись как струны.

— Обычно приходит около тридцати человек. Но сегодня церковь будет заполнена, — сказал он. — Меня немного беспокоит присутствие прессы. Кажется, сюда уже прибыло несколько съемочных групп. Церковь Святого Марка не разрешает снимать службы на пленку.

— Извините, что я причиняю вам столько беспокойства, — произнесла я. Я начала волноваться по поводу собственной безопасности во время выступления. И еще больше я волновалась за само выступление. Но, по крайней мере, рядом со мной есть Джо. Он помог установить две мои камеры, пока я разворачивала белый коврик, на котором собиралась выступать, в центре зала, откуда предварительно убрали скамейки. Затем мы присели на боковую скамью. Я уже привыкла к тому, что Джо постоянно молчит, и теперь была даже рада этому, так как сама пребывала в глубоких раздумьях.