Эва ездила в город и купила спаржи, утиных консервов, свежей земляники и крепкого красного вина местного производства. Она накрыла стол светло-голубой скатертью и зажгла свечи. Я видела, что деваться некуда, но все еще дулась. Джон, сказала она, поехал к другу в Кахор и пробудет там несколько дней, чтобы «дать нам возможность побыть вдвоем». Я поморщилась, услышав о такой перспективе. Я решила уехать следующим утром, даже если мне придется пешком идти в деревню и просить местных жителей о помощи.

В середине ужина, как и ожидалось, Эва неожиданно положила вилку и нож на тарелку. Я знала, что мы не сможем дальше есть, пока не возобновим вчерашнего разговора. Но, к моему удивлению, в ее голосе звучали виноватые нотки.

— Прости меня, Эстер, — мягко начала она, — я раньше вела себя слишком резко по отношению к тебе.

— Я не сержусь, — холодно ответила я.

— Мне просто кажется, что ты не ценишь себя достаточно высоко и не понимаешь, на что ты способна на самом деле. Твоя работа заставляет тебя размениваться по мелочам.

— То есть? — я не поняла, что она имела в виду.

— Ты прячешься за другими лицами. Но они всегда менее значимы, чем ты сама.

Насчет этого я могла поспорить:

— На этот раз «другие лица» — мировые шедевры, Эва. Как же они могут быть менее ценными, чем я?

— Я подразумеваю не деньги. Твои героини мертвы, Эстер, неужели ты не понимаешь?

Я молчала. Мы подошли к основному вопросу о том, что важнее, эстетическая ценность произведения искусства или живой человек. Я всегда верила, что человек. Или, по крайней мере, мне казалось, что я в это верила.

— Почему ты подменяешь значимость своей жизни ценностью искусства? Это просто бегство от реальности?

Эва опять пыталась понять меня, проникнуть в закоулки моего сознания, и она двигалась в правильном направлении, только делала это не так, как надо.

— Бегство?

— Загляни в себя, Эстер. Пойми, кто ты и чего хочешь.

— Это не имеет значения.

Эва оценивающе посмотрела на меня. Она казалась очень грустной.

— Ты значишь гораздо больше, чем кто-либо из твоих героинь. Ты не можешь изображать других, если сама не знаешь, кто ты и чего хочешь. И ты в конечном счете уменьшаешь ценность своих героинь, если смотришь только в прошлое. Ты должна показать в своей работе, как ты умеешь смотреть в будущее — для всех женщин, которые живут сейчас, и для тех, кто будет после тебя.

Я вспомнила, как начиналась работа над проектом. Как я сказала себе, что хочу объяснить детям своей собственной революции, дочерям, которые последуют за мной — и, прежде всего, своей собственной дочери — что такое ценность искусства и уникальность женской натуры. Как ни досадно признавать, но Эва права. Я знала, что мои проблемы связаны как раз с тем, что я не могу почувствовать свою самоценность. Мне была ясна ценность искусства, женщин, портреты которых стали мировыми шедеврами. Они были моими героинями, и я надеялась, что, воплощая их, смогу полнее раскрыть значимость каждой из них. Но как мне найти свое собственное предназначение? Может быть, я должна жить ради будущего, которое женщина поддерживает, рождая новую жизнь? Это предположение было неоспоримо. Я так и не смогла по-настоящему простить себя за то, что сделала много лет назад. Поэтому я никогда не задавалась вопросом, кем являюсь на самом деле, и вместо этого создавала новые образы, воплощала их, боясь остаться наедине с собой. Интересно, что подумала Эва по поводу статьи в «Кларионе»? Догадывалась ли она?

— Нужно было сделать все возможное, Эстер, чтобы добиться равноправия. И тебе повезло, что ты была воспитана в атмосфере равенства полов. Но это не означает, что ты живешь по тем же принципам сейчас. Ты все еще не определилась.

Мне вспомнилась «Миссис Лейлэнд» Уистлера, смотрящая на что-то через плечо.

— Феминизм не является темой моего искусства. Он может служить лишь фоном.

— Но, Эстер, ты женщина, независимо от того, называешь ли ты себя феминисткой или нет. Ты сталкиваешься с теми же проблемами личной значимости и зависимости, с которыми столкнутся следующие поколения. В противном случае ты не стала бы заниматься таким дерзким и смелым проектом.

Ее похвала удивила меня.

— Дерзким?

Эва спокойно смотрела на меня, выражая взглядом такую любовь, какой я уже давно в ней не видела.

— Я очень горжусь тем, что ты сделала. Но не позволяй им это разрушить — прессе и твоим мужчинам. Реализуй идею проекта в жизни, сделай так, чтобы следующие поколения могли оттуда что-то почерпнуть.

— Чего я не могу понять, так это того, почему меня стараются сломать. Я ведь просто пытаюсь выяснить истинную суть проблемы.

Она засмеялась.

— Ты только что сама ответила на свой вопрос. Ты выше их всех на голову. И они пытаются сломить тебя из чистой зависти. Ты стоишь гораздо дороже их — журналистов и твоих агентов, и они хотят взять реванш. Самое печальное то, что, разрушив твою личность, они сами же будут ее оплакивать.

— Я не знаю, что мне делать дальше.

— Для начала тебе надо выспаться, — ответила Эва. — А потом ты можешь продолжить начатое.

Она была права. Я очень устала. Казалось, тошнота лишила меня последних сил. Но атмосфера между мной и Эвой стала спокойной и даже доброжелательной. Приятно было просто сидеть и разговаривать с матерью, со времени последнего такого разговора прошли годы. Возможно, это только начало новых отношений, — но, по крайней мере, мы сделали шаг навстречу друг другу. Тем не менее, я действительно нуждалась в отдыхе, поэтому решила последовать совету Эвы.

На ее лице появилась добрая улыбка.

— Ложись спать, — уже настойчивей сказала она. — Я понимаю, как ты устала.


Когда я испытала очередной приступ рвоты, Эва приложила к моему затылку смоченную в холодной воде тряпку.

— Сколько недель? — спросила она.

Я вопросительно взглянула на нее.

— У меня было то же самое, когда я вынашивала тебя, — продолжала она, — утром, днем и ночью.

После этих слов меня пронзила ужасная догадка, и сразу вспомнилось горькое клейкое ощущение во рту. Это случилось снова. Я поняла, что слова матери открыли мне правду.

— Ты читала о моей беременности? — спросила я.

Эва не ответила.

— Я имею в виду, о той, когда мне было шестнадцать.

Эва обняла меня за талию, и я посмотрела ей в глаза. Они были полны слез. Эва не могла говорить, и ее плечи затряслись.


Самое лучшее в моем положении — оставаться в постели. Двигаться не хотелось. Я была поглощена зарождением новой жизни внутри меня. Эва приходила шесть раз в день, принося легкую еду и уговаривая меня поесть. Каждый раз эта мысль вселяла в меня ужас. Мой желудок бунтовал, а в ногах ощущалась боль.

Неделя подходила к концу, и я постепенно рассказала Эве о Жасмин, о том, как я решила не делать аборт и в каком подавленном состоянии находилась после того, как отказалась от ребенка. Эва слушала меня с серьезным выражением лица, не прерывая ни осуждениями, ни комментариями, давая мне возможность подобрать слова, чтобы рассказать то, о чем я так долго молчала.

Так прошло шесть дней. На седьмой я проснулась со странным чувством и решила написать Жасмин. Я должна сообщить ей, где я нахожусь, на случай если она захочет меня увидеть. С каждым днем мне было все легче думать о ней, частично оттого, что после разговора с Эвой Жасмин словно стала реальностью, к тому же моя беременность вызвала во мне воспоминания о предыдущем опыте. До тех пор, пока я не узнаю, нуждается ли во мне моя дочь, я не смогу планировать свое будущее.

Я села за маленький столик в своей комнате и посмотрела в окно на молчаливый луг и на лес за ним. Солнечные лучи становились все ярче, начинался новый день. Эва возвращалась со своей утренней прогулки, зябко потирая руки. Она казалась старой, усталой и не соответствовала пейзажу вокруг нее. Я задумалась, сможем ли мы когда-нибудь снова доверять друг другу, настанет ли для наших отношений следующий, третий этап, основанный на взаимопонимании и общих ценностях — моих детях и ее внуках.

Я взяла ручку.


Дорогая Жасмин,

мне тяжело писать это письмо, но, несомненно, тебе еще тяжелее будет его читать. Меня зовут Эстер и я твоя настоящая мать. Я не знаю, известно ли тебе о том, что тебя удочерили, и я не знакома с твоими приемными родителями. Я также не знаю, хочешь ли ты все это знать. Но теперь, когда тебе шестнадцать, я чувствую, что должна сказать о том, как я люблю тебя, и, если тебе когда-нибудь станет одиноко или если ты захочешь узнать о том, как ты появилась на свет, я всегда буду ждать тебя.

Возможно, ты решишь, что не хочешь меня видеть, что у тебя и так полноценная и счастливая жизнь, которую обеспечивают тебе твои папа и мама и в которой для меня нет места. В этом случае я пойму тебя и буду рада, что они дают тебе все, в чем ты нуждаешься.

Когда ты родилась, я была очень одинокой шестнадцатилетней девушкой, которая недавно потеряла своего отца. Мое неожиданное положение очень напугало меня. Твой родной отец был моим первым парнем, — красивый, дерзкий молодой человек с диким огнем в глазах и беспокойным духом, помешавшим мне удержать его рядом. К тому времени, когда я обнаружила, что беременна, он уже исчез из моей жизни.

Пожалуйста, поверь, что я всем сердцем любила тебя и не хотела отдавать. Я просто не видела другого выхода. С тех пор как ты родилась, я вспоминала о тебе каждый день, постоянно думала о том, как ты живешь, счастлива ли ты, как относишься к себе.

Пожалуйста, если когда-нибудь ты почувствуешь, что готова встретиться со мной, позвони или напиши мне.

С любовью,

Эстер.