Мария Зайцева - Шипучка для Сухого

Не выдерживаю, помогаю ей.

Сдергиваю джинсы ниже, кладу ее руку на горячий член, и одно только нежное касание простреливает удовольствием.

— Малышка, давай, чуть-чуть… — опять шепчу, не прекращая целовать там, где ей нравится, уже знаю, где, по позвонкам тонким на шейке, вниз, куснуть на плечо, за ушком. Закрывает глаза и стонет. И пальчики сжимает на члене. Сильно. Но мне хочется сильнее. И в то же время понимаю, еще чуть-чуть — и кончу. А не надо бы пока.

Или надо? Пар спустить немного. Разорву же ее… А ей больно. Ей и так будет больно, а тут вообще… Зверь я. Все же…

Но пальчики двигаются все увереннее, она стонет, не в силах сдерживаться, когда я опять прикусываю плечо и вгоняю уже два пальца, не особо осторожничая. Потому что сил нет.

Прекращаю. Резко. Она стонет протестующе, когда вынимаю пальцы из уже податливой мягкости.

Но мне надо. Чтоб понимала.

Разворачиваю к себе. Смотрю в затуманенные жадные глаза, не удержавшись все же, целую. И ей больно, да, но судя по всему, возбуждение перекрывает боль. Да ты ж моя зажигалочка…

— Пойдем в ванну, малыш?

Она только кивает.

Штаны и обувь остаются возле холодильника, ее страшная кофта тоже, по пути стаскиваю и швыряю в коридор рубашку и ее домашнее платье, задыхаюсь. Смотрю на крепкую грудь, на острые соски, тут же прикусываю их, и Шипучка опять дрожит. И стонет. И мокрая. И готовая.

И девственница.

Пи**ц мне. Полный и окончательный.

В ванной тепло и здоровенная дореволюционная ванна на ножках. Включаю воду, поворачиваю свою Шипучку к зеркалу, к себе спиной:

— Смотри, какая ты красивая, смотри… Я не могу просто, Шипучка… Не могу…

Встречаюсь с ее взглядом в зеркале. И поражаюсь сквозь охватившее меня безумие, насколько он тоже сумасшедший. Она не жертва принуждения, нихера. Не жертва обстоятельств. Может, только в самом начале. До того, как я распалил ее. Я медленно ласкаю ее грудь, опять целую шею, за ушком, она закрывает глаза от удовольствия, вздрагивает, ощущая мой член возле своей попки.

Глаза раскрываются, поворачивается ко мне. Смотрит вниз. Зрачки расширяются. Она не боится.

Нихера не боится.

Трогает несмело, но уже без моих подсказок ведет вверх и вниз, посылая дрожь удовольствия по всему телу. Правильно, малыш, вот так… Опять целую. Опять больно, вскрикивает даже. Но не отстраняется. А ты боец, да, Шипучка?

Ванная нагревается, но воды много не набирается, я не стал ставить пробку. Перевожу на душ, мягко тяну ее за собой.

— Расслабься…

Целую, пусть больно будет здесь, прижимаю к кафелю спиной, задираю ногу.

И вхожу. Резко и быстро.

Не отпуская губ. Она вскрикивает, сжимает руки на плечах, царапает. И пытается оттолкнуть, но я знаю, что нельзя, что надо продолжать. И я продолжаю, чувствуя себя гребанным насильником, и в то же время испытываю невозможный кайф от происходящего.

Она очень тесная, так с испуга сжала, что еле удается двигаться, короткими резкими толчками, практически не вынимая члена. Вода рассеянно льется на нас сверху, и это кажется правильным.

Я уже не целую. Смотрю на нее, в глаза, и их выражение — это самая возбуждающая хрень, которую я когда-либо видел. В них боль, мольба, непонимание… И постепенно возвращающееся желание. То самое, что я видел в зеркале, совсем недавно. И с каждым моим движением возбуждения все больше.

И особенный кайф в этом всем — мое понимание, что это все из-за меня.

Что я это с ней делаю.

Что она сейчас моя полностью, что никого у нее не было, и, сука, не будет! Не будет теперь!

Мне нереально хорошо, неосознанно начинаю двигаться с оттягом, и Шипучка вскрикивает на каждый мой толчок, запрокидывает голову, ловя губами капли воды, но я возвращаю ее за подбородок обратно.

Мне нужны ее глаза. Мне нужно понимать, что я все делаю так, как надо. Правильно делаю.

И она смотрит.

Рот полуоткрыт, рана на губе растревожена, кровь. И внизу кровь. Все уходит в слив, такое ощущение, что жизнь прошлая смывается с нас, исчезает. И новая рождается. Как и положено, в крови и боли.

Я четко отлавливаю момент, когда возбуждение накрывает мою Шипучку с головой, настолько сильно, что она выгибается и впервые начинает двигаться мне навстречу. Неумело и слабо, но я помогаю.

Прижимаю сильнее за бёдра, насаживаюсь жестче, специально трусь о чувствительный клитор… И кончаю. Настолько сильно, что какую-то секунду думаю, что упаду, нахер, здесь. И только то, что все еще держу на весу практически Шипучку, возвращает в реальность. Член еще не опал, я продолжаю двигаться, потом провожу пару раз по клитору и чувствую ответную дрожь ее тела. Ее разрядка слабая, но она есть. И для первого раза это пи**ц как хорошо.

Потом я ее придерживаю, направляю душ прицельно, чтоб смыть следы, Шипучка словно в кумаре, смотрит на меня расширенными зрачками и, кажется, мало что соображает.

Поэтому я выхожу, закутываю ее в полотенце и несу в комнату. На диван. Узкое, сталинское чудище, какие еще остались в старых квартирах, и за которое дают неплохие деньги в антикварных магазинах.

Приношу из кухни попить, даю ей. Слышу, как стучат зубки по краю стакана. Похоже, отходняк. Как и у меня тоже. Нормально я так девушку утешил. Молодец…

Я испытываю мгновенный укол зверя, по имени совесть, но потом Шипучка неловко шевелится и полотенце спадает с белого плеча.

И я понимаю, что буду еще утешать сегодня. А то как-то недостаточно. Вид у нее такой. Словно… Не до конца утешил.

Надо исправлять.

Я тебе не буду сниться.

Ты мне — тоже…

Из клиники я ухожу, как только получается стоять, не падая от головокружения.

Это происходит примерно через неделю после того, как закрылась с грохотом дверь за Олегом. Все это время он не звонит, не пишет, не приходит.

И это, наверно, правильно. Это — единственное правильное в нашей дурацкой, затянувшейся на целую жизнь ситуации.

Я старательно не думаю о произошедшем, хотя пока даже сама мысль о том, чтобы выйти в смену и опять заходить в темные парадные, вдыхать алкогольную вонь чужих квартир кажется настолько дикой, что я реально начинаю бояться за себя.

Все же психологическая травма имеет место быть. Это я, как медик, прекрасно понимаю.

И малодушно надеюсь, что все само рассосется. Ну как-то же рассасывалось раньше? И не такое даже.

Конечно, Сухой не был бы Сухим, если б все реально пустил на самотек. Васю я видела за это время несколько раз. И вопрос оплаты лечения не стоял, естественно. Да я и не пыталась выделываться.

Смысл? Я не питаю ненужных иллюзий. Мы с Сухим на всю нашу гребанную и уже такую длинную жизнь связаны.

Иногда думаю, а что было бы, если б он однажды просто… Ну… Не приехал? Нашел себе в своей Германии какую-нибудь золотоволосую длинноногую модель… И выкинул уже меня из головы.

Скучала бы я? Нет, не так.

КАК СКОРО я начала бы скучать?

Подыхать без него?

Хотя нет. Подыхать — это пройденный этап. Это уже было. Давно.

И да.

Не подохла.

Прекрасно себя чувствую.

Нормально.

Обычная, практически сорокалетняя женщина, с изматывающей работой и пустой жизнью. И иллюзией своей нужности на этой работе.

Хотя, тут я реально нужна.

Загремела в больницу, коллеги, наверно, отдуваются. Штат-то у нас оптимизированный. И очень даже серьезно оптимизированный.

За это время мне звонили практически все.

Да даже водитель отличился, чего я от такого бирюка вообще не ожидала.

Это к вопросу иллюзий нужности.

Выхожу на порог клиники, прищуриваюсь на хмурое небо.

Нормальная питерская погода. Отличная даже. Главное, чтоб дождь не зарядил.

— Ольга Викторовна… — меня осторожно трогают за локоть. Поворачиваюсь без удивления. А чего удивляться?

Всего лишь Вася. Ставший за время нашего многолетнего знакомства еще массивнее и внушительнее.

— Что, Вась?

— Позвольте вас отвезти.

Я смотрю на него. И даже без злости. Он — неплохой мужик, вообще-то. И даже человечный. Насколько может быть человечным такой… Хмм… Человек.

И знаю, что могу отказаться.

И тогда начнется цирк с конями под кодовым названием «Уговоры Васи». А это зрелище не для слабонервных.

Поэтому я киваю, позволяю поддержать себя под локоть и усаживаюсь в черный, средней высоты кроссовер. Похоже, специально для моей доставки его приперли сюда. Васина предусмотрительность не знает границ. Клиренс у машины ровно такой, чтоб раненая в бок я могла, не напрягаясь, сесть в нее.

Рана дергает. Но не болит. Мне повезло. Как обычно, чуть выше, чуть ниже… А так только крови много потеряла. И еще примерно месяц больничного приобрела.

Ну вот и замечательно. За этот месяц я как раз немного приду в себя.

Смотрю в окно на знакомые, миллион раз объезженные улицы города. Капли на стекле. Дождь. Ну конечно же, куда без него?

Возле дома Вася со всеми предосторожностями вынимает меня из машины и сопровождает к квартире.

А потом просто уходит. Даже не передав привет от своего хозяина.

Я не знаю, радоваться этому, или огорчаться.

В квартире я привычно смотрю на себя в огромное старинное зеркало в резной массивной раме.

Ну что, Олька, живем дальше?

Хмурая женщина, с первой сединой в темных растрепанных волосах и уже, наверно, навсегда укоренившейся складкой между бровей, кивает.

Живем.

Я захожу в комнату.

И понимаю. Что нет.

Не живем. Никак не живем.

Потому что на столе, в привычной прабабушкиной вазе стоят ромашки. Большие, белоголовые, с желтыми сердцевинками.