Мария Зайцева - Шипучка для Сухого

Ты — мое прошлое. И знаешь,

Так как-то все легко теперь.

А ты стоишь, все понимаешь.

И молча открываешь дверь.

М. Зайцева.

— Оля, нельзя так делать, понимаешь, о чем я? Нельзя доводить до того, чтоб в обмороки падать.

Машка вынимает зеркало, кладет холодные резиновые пальцы на низ живота, осторожно пальпирует, хмурится.

— Все же в порядке?

Мне немного больно, и я знаю, что так быть не должно. Но молчу. Иначе она меня точно запрет в больнице. И Олегу, гарцующему под дверью палаты, вложит еще.

Когда дело касается здоровья пациента, приятельница становится удивительно бесчувственной. И делает так, как будет лучше пациенту, не обращая внимания на его вопли.

Мои, то есть, вопли.

Хотя, полностью историю моих отношений с Сухим она не знает и искренне считает меня дурой. А Олега — страдальцем. Конечно, на профессиональные качества это никак не влияет, она по-прежнему самый лучший гинеколог в Питере, и врачебная тайна и все такое… Но вот застращать и без того мнительного Сухого по поводу моего самочувствия из самых лучших побуждений… Вполне реально.

— Больно?

— Нет.

— Чего врешь-то? Я же чувствую.

— Значит, ты чувствуешь то, чего не чувствую я.

— Так, Шепелева, давай ты не будешь рассказывать мне, как проводить диагностику. У тебя непроизвольно напрягаются мышцы, причем, совершенно определённые, если б было просто неудобно или страшно, хотя это не про тебя, то были бы задействованы другие группы. Так что тебе больно. А еще спираль, скорее всего, смещена.

— Черт…

Тут Машка без предупреждения вводит пальцы в меня, и я реально вздрагиваю.

— Ну говорю же… Так, конечно, непонятно до конца, необходимо узи… Но сразу могу тебе сказать, что надо вынимать.

— Ну вынимай…

Машка заканчивает осмотр, отодвигается вместе с креслом в сторону, давая мне возможность сползти с кресла и одеться.

— Активная половая жизнь?

— Ну… Я бы не сказала…

— Я имею в виду, жесткость, возможно, нестандартные позы.

— Ну…

— Понятно все с тобой, Шепелева. Прыгала-прыгала, вот и допрыгалась. Давай на узи, потом ко мне.

Будем решать.

Я покорно иду на узи, где дают грустное заключение, что спираль реально сместилась, и ее надо снимать.

Олег с Васей заняли оборону возле кабинета гинеколога, и я настойчиво пытаюсь их игнорировать.

Потому что такое внимание некоторым образом чересчур.

Даже не некоторым образом.

После того, как меня привезли опять в эту чертову клинику Игната в не особо сознательном состоянии, прошло несколько часов. Уже глубокий вечер. Но Сухому, поднявшему по тревоге персонал, начиная от девочки в приемном покое и заканчивая непосредственно Игнатом, глубоко плевать на нормированный рабочий день у людей.

Машка вообще чисто случайно на рабочем месте оказалась и из кабинета на шум вышла.

Посмотрела на меня очень даже выразительно и кивнула на свою дверь.

Да я и сама чувствовала, что проблема может в этом быть. Слабость, тошнота, головокружение. Спираль во мне. Все признаки внематочной.

Но Сухому про это знать не обязательно.

Ему вообще пора обратно в столицу. Дела не ждут.

Поэтому после узи я просто прохожу мимо них, закрываю дверь в кабинет гинеколога. Тест я уже сделала, самое неприятное исключено.

— Ну что, вынимаем?

— Конечно. И давай другую сразу.

— Э, нет, подруга. Пару месяцев так походишь. Надо дать организму отдых.

— Нет.

— Да.

— Нет!

— Да! Ты — совсем дура? Ты же сама врач, все прекрасно понимаешь! Нельзя без перерыва! Приведешь к необратимым последствиям! Давай тогда сразу уже матку вырежем!

— Маш… Ну ты же все знаешь…

— Знаю. И я против.

Я устало сажусь на стул.

В принципе, Машка права. Она в своей сфере — профи, и, если говорит, что надо переждать, значит, надо.

Она знает, что делает.

Она сама мне спираль ставила.

Тогда, девятнадцать лет назад. Через несколько месяцев после выкидыша.

Мы с ней как раз и познакомились.

Она была начинающим гинекологом, только первый год после меда. А я у нее была первой пациенткой с эндометриозом.

И, если б не она…

Я тогда неожиданно стала кровью истекать. Безболезненно, но очень сильно. Участковый гинеколог поставила диагноз верно и предложила лечение. Которое мне не подошло. Таблетки вообще никакого эффекта не возымели. И их смена — тоже.

Мне настойчиво рекомендовали удалять матку.

А я…

В тот момент я была настолько не в себе, настолько летящей, что согласилась. И пошла.

Ну, а что мне было терять? Казалось, что все уже потеряла.

От Олега периодически приходили письма, которые я складывала в шкаф. И по вечерам гипнотизировала его закрытую дверцу.

И сходила с ума. Причем, на полном серьезе, основательно так.

А потому проблемы еще и по женской части восприняла, как дополнительный паззл в моей прекрасной картине жизни.

Машка была интерном. И я попала к ней на прием.

Помню ее удивление, огромные синие глаза, дополнительно увеличенные линзами очков, ее уговоры не торопиться. Потому что хирургические методы — самые радикальные, и нужно бороться, и что мне так мало лет, все впереди, зачем так резко?

Потом она предложила спираль, на тот момент не особо популярную в РФ, просто по методу исключения. Раз оральные гормоны не подходят, могут подойти те, что будут действовать местно.

Я не сопротивлялась, хотя искренне считала, что у меня уже точно все позади.

Но если можно было не ложиться под нож…

Пусть так. Без разницы.

С тех пор я сменила четыре спирали, болезнь ушла, гормональный фон восстановился.

И вот теперь она говорит, что мне надо сделать перерыв.

Да почему? Кому нужно мое женское здоровье?

Но, с другой стороны…

Машка знает, что говорит.

Она за это время прошла путь от интерна до заведующей гинекологии, наелась дерьма в госклиниках по самые гланды, и в итоге ушла к Игнату. И теперь к ней сюда ездит весь цвет Питера.

И я, на правах старой пациентки и подруги.

— Хорошо.

— Ну отлично, сейчас я все подготовлю. А ты посиди пока.

Она выходит в коридор, что-то коротко говорит Олегу, и я слышу его голос:

— Какая, нахер, операция???

И строгий, спокойный голос Машки, предупреждающий о правилах нахождения в медицинском учреждении.

Она Сухого совершенно не боится, в отличие от многих. И он ее за это, кажется, уважает.

После процедуры, которую Машка назвала малым медицинским вмешательством, я опять оказываюсь в той же самой палате, из которой ушла не так давно.

И все те же лица наблюдаю перед собой.

Олега у кровати и Васю в дверях.

— Ольк… Ты как? Больно было?

— Нет, приятно, — не удерживаюсь я, — Олег, тебе самому не надоело, а? У тебя есть дела какие-то, помимо сидения у моей кровати?

— Мне эта стерва так диагноз и не сказала, — жалуется он неожиданно, — Ольк… Если с тобой хоть что-то… Ты же понимаешь, любые врачи, любая клиника. Олька… Ну хватит дурить, ну сколько нам осталось с тобой? Ты меня такими темпами в могилу загонишь скоро. От инфаркта загнусь.

— Да ты здоровый, как лось, Сухой, — качаю я головой, намеренно называя его прежним прозвищем.

Потому что не Троскен, великий и ужасный, со мной сейчас здесь, а мой Олег Сухой. Резкий, порывистый и… Немного растерянный. И, самое главное, не виновный в том, в чем я его подозревала.

Я неожиданно для себя глажу его по щеке. Колючей.

Что ж ты так, герр Троскен, не блюдешь образ правильного немецкого херра?

— Ольк… — он ловит мою ладонь, прижимается губами, — Олька…

Ну вот все время он так.

Олька, Олька… Шипучка… Сколько лет прошло, а горло перехватывает, как в первый раз.

Я смотрю в его глаза и вижу того Олега, что смотрел на меня тогда, на кладбище, где мы встретились и где он впервые назвал меня Шипучкой.

Вижу того Олега, осунувшегося, похудевшего, жесткого, после тюрьмы.

Он тогда приехал ко мне. И ждал возле дверей.

И у меня горло продрало от этого его: «Привет, Шипучка»… И от взгляда.

Неизменного.

Словно он во мне видит что-то такое, чего я не знаю про себя. И тогда видел.

И сейчас.

Я смотрю в его глаза и не могу отнять руку, прекратить это все.

Не могу больше.

— Привет, Шипучка.

Голос другой. Более низкий, более хриплый. Словно он постоянно был либо простужен, либо много говорил.

Либо, наоборот.

Молчал.

И отвык разговаривать.

Я разворачиваюсь. Медленно. Кажется, что со скрипом даже, как старая избушка на курьих ножках в сказке Роу.

И впервые понимаю, что значит мгновенное удовольствие. Как это бьет по голове теплой, возмутительно возбуждающей волной.

Потому что смотреть на него, жадно, так жадно ловить прежние черты на сухом, изменившемся лице — это просто наслаждение для глаз. Я не могу остановиться, не могу запретить себе смотреть! Хотя понимаю, что, наверняка, это все неправильно.

И мне не надо, после всего, что было… После всего, что он сделал…

Не надо…

Но сил опустить глаза нет.

Сил отвернуться, просто открыть дверь, просто зайти в квартиру, захлопнув замок перед его лицом, как мне, конечно же, стоит поступить именно сейчас… Нет этих сил.

Я внезапно ощущаю, что не держат ноги. Вот так, в одно мгновение, стали глиняными столбами, бестолковыми и ломкими.