Мария Зайцева - Шипучка для Сухого

Женщину, которую любил прошлой ночью так, что душа из тела вылетала.

Женщину, которую только что на моих глазах целовал другой.

И я его до сих пор не пришил за это.

— Олег. Мы вместе не будем. Я не люблю Марата, ты прав. Но для того, чтоб жить вместе, любви не надо. Достаточно уважения и доверия. Понимаешь?

— А меня, значит, ты не уважаешь и не доверяешь?

— Нет. — Она смотрит твердо, не отводит взгляд.

И я понимаю, даже не мозгом, а сердцем, ухнувшим, хер знает куда, понимаю, что она правду говорит.

Что она откровенна сейчас со мной.

И так херово на душе у меня, что даже сказать ничего не могу. Возразить не могу.

Посмотрел бы на меня кто-нибудь из корешей моих лагерных, с которыми терки мог тереть многочасовые! Молчит Сухой, перед женщиной, даже не придумает, что сказать, как переубедить!

— Я не могу тебе доверять и уважать. Вот что ты здесь делаешь? По работе, да? Угадала? И что это за работа? Такая же, из-за которой ты сел? Мы уже говорили об этом утром, Олег.

— Оль… Но это другое… — начинаю я и сразу же понимаю, что херню сказал. Не другое это. Все то же. Пусть почище немного, но то же.

И я вернулся тем же Олегом Сухим.

Бывшим зеком, у которого полукриминальный бизнес, который знает всех серьезных блатных города, и которого тоже все знают!

Я никогда, никогда не заслужу ее уважение. И доверие.

Потому что я сам себе не доверяю.

И возвращаюсь я после отсидки в то же болото, где и был.

И ей предлагаю ровно то же, что и раньше.

И ничего другого. Ничего нового.

Она внимательно следит за переменой в моем лице, и печально кивает.

— Ну вот, ты и сам все понимаешь. Уходи, Олег. Уходи. Не будет у нас ничего. Никогда.

Я смотрю на нее, потом машинально тянусь к губам.

Она так близко, что даже те мысли, до которых я с помощью нее дошел, не отменяют стояка в джинсах.

Хочется ее поцеловать.

Хочется убрать горечь своих выводов, яд ее слов прочь из нашей жизни.

Олька… Позволь…

Она отворачивается.

Не отталкивает. Словно понимая на глубинном уровне, что сопротивляться бесполезно, и, если захочу, то возьму, прямо тут. В туалете элитного шалмана.

Просто отворачивается.

И это режет и обдает стужей похлеще любых слов, похлеще пощечины и сопротивления.

Я останавливаюсь.

Смотрю на нее какое-то время, такую маленькую, такую острую, такую жгучую рану в моей жизни.

Которую я не залижу никогда.

А потом отступаю на шаг, буквально отдирая себя от нее, с мясом. С кровью, с волокнами сухожилий.

Еще шаг. Еще. Еще.

И выхожу.

Ничего и никого не видя перед собой.

Просто иду, мимо беснующейся на танцполе толпы, толкающей меня локтями, мимо столика, где уже сидят те, с кем я должен был сегодня решать вопросы моего бизнеса, мимо застывшего соляным столбом Васи, тревожно вглядывающегося в мою каменную неживую морду.

Мимо, на воздух.

Мне так нужно хоть немного воздуха.

На улице привычно для Питера слякотно и противно.

Я несколько раз вдыхаю-выдыхаю.

Смотрю на черное небо без звезд.

А потом нашариваю в кармане телефон.

Долгие гудки заканчиваются длинной матерной фразой. Кажется, на Дальнем сейчас часов пять утра, или даже меньше.

Но плевать.

Мне надо поговорить.

Срочно.

Вот если есть на свете ад, то я его видел. И это не зона, нет. Что зона… Херня. Там тоже люди живут.

А вот здесь, в чистых стенах дорогой клиники… Когда нихрена не знаешь, что происходит, когда твоя женщина… Сука! Никому не пожелаю.

Потому что именно в этот момент и понимаешь, что все твои бабки, все твои связи, то, к чему ты привык, то, что всегда казалось незыблемым…

В один момент.

Просто в один момент.

Я всегда жил с пониманием, что она — есть. Пусть не со мной. Пусть. Больно, конечно, до хруста челюсти и белых мошек перед глазами. Но ничего, потерпим.

Главное, что есть.

Главное, что где-то она живет, ходит на работу, улыбается, спит, ест, разговаривает с людьми, смотрит на наше общее питерское небо из окон квартиры.

Когда становилось совсем херово, я просто представлял себе это. Ее лицо, тонкое и немного печальное. Ее глаза, а в них серое небо отражается. Ее белую руку, прихватывающую ворот свитера при резком порыве ветра.

И становилось легче.

Появлялись силы жить дальше.

А сейчас? Вот сейчас как быть?

Единственное, чего я добиваюсь от этой стервозы Машки, только заверение, что все решаемо, и Шипучка захочет, расскажет. И что ничего смертельного. Пока что.

Это «пока что» меня вымораживает до состояния айсберга, и позвонивший некстати Ремнев получает по полной.

А вот нехер по каждой ерунде звонить!

Ну и что, что в регион, куда мы собрались заходить, неожиданно пришли конкуренты!

О таких вещах надо знать!

На кой хер я ему столько плачу, если нормальный промышленный шпионаж не может организовать?

После Ремнева мне уже никто не звонит, межкорпоративные связи в компании налажены правильно.

Вася прикидывается неодушевленным предметом с глазами, я хожу по коридору, чувствуя себя зверем, запертым в клетке.

Беспомощность — самое страшное, что может быть.

Шипучка говорит, что у нее все нормально, но бл***…

Как всегда, когда дело касается нее, я не могу нормально соображать. Потому и лажаю все время, наверно.

Но ничего. Соберусь. Сейчас соберусь.

— Так, Вася, — разворачиваюсь я к неодушевленному предмету, и тот выходит из режима ожидания, даже глазами моргает, — у Ольки в квартире все должно быть готово. На работе реши, пусть отпуск дают ей. Пока что. Потом…

Я задумчиво смотрю на запертую дверь Машкиного кабинета.

— Коту скажи, что мне нужна информация. Пусть в базе смотрит. Как, меня не волнует. Полностью вся информация.

Потом опять смотрю на дверь. Не исключено, что…

— Надо историю болезни у нее достать. Если она не вносит в базу, а на бумаге все.

Усмехаюсь.

Ну что, Машка, ты, конечно, хороший специалист, и врач от Бога… И я тебе даже верю, что все хорошо.

Но привык обладать информацией во всей полноте. И на твою гребанную врачебную этику мне насрать, естественно.

— Дальше. У Ремнева уточни, что там с «Глобалом». Насколько все серьезно. Уверен, у него уже вся информация есть. Пусть перестанет мычать и отчет мне отправит. И свои проебы тоже перечислит. Детально. Лысый где сейчас?

— У него медовый месяц, — басит Вася.

— Сколько месяцев у него медовый месяц длится? Уже одного успели родить, над вторым работают? Вытаскивай из койки его и отправляй в столицу. Я скоро приеду туда и будем решать по ситуации.

А потом я захожу к Ольке.

И смотрю в ее глаза.

И в них питерское небо. То самое, наше, общее.

Она сжимает мою ладонь, я несу какой-то бред, не могу сменить пластинку, не могу перестроиться с ней никак.

Опять строю из себя то зэка — Сухого, то хера — Троскена. Оба — в пролете сейчас. Не собирается она меня слушать. Не собирается подчиняться. Смотрит так, словно пошлет вот-вот. А я… А я пойду. Опять.

Силой я ничего с ней не сделаю никогда. Словами — не получается. Безнадега. Полная.

Она смотрит, так странно. Знакомо-незнакомо.

А потом…

Потом она неожиданно притягивает меня к себе. Я настолько удивлен, что упираюсь ладонью в подушку возле ее головы, не могу взгляда оторвать от глаз, серых, облачных.

— Олег… Поехали домой, — голос тихий, настолько тихий и безжизненный, что у меня сердце останавливается.

Олька… Ты чего?

— Поехали? Я устала здесь быть.

Я выдыхаю, касаюсь ее губ коротко, оглядываюсь на Васю.

И буквально через пять минут мы уже выходим из больницы.

Я держу ее на руках, и не реагирую на просьбы поставить на ноги. Нет уж. Пока ты не опомнилась, я буду носить тебя на руках, Шипучка. Чем дольше, тем лучше.

Кто его знает, а вдруг привыкнешь?

Результаты по Шипучке я получаю к вечеру. Читаю, отмечая, что Кот поработал неплохо. Можно даже ему и бабла подкинуть.

Хотя, для хакера его уровня забраться в базу клиники, пусть и навороченной, и, я уверен, с нехилой защитой, уж об этом Игнат заботится, учитывая его клиентов… В целом, это должно быть легким делом. И быстрым. Так что премию ему платить не за что.

Сканы карты из кабинета Машки тоже уже у меня. Сама карта, само собой, осталась на прежнем месте.

Вот только проблема в том, что я нихера не понимаю, что за диагноз. Но тут уж сам как-то, по старинке. С гуглом.

Читаю, перечитываю.

Выдыхаю.

Реально ничего опасного.

Но вот в самом начале, показания на удаление матки… Сука.

Опять накатывает дикая злость на себя, мудака. Наверно, это же у нее осложнения после того, как..

Короче, из-за меня все.

Я убираю документы, выхожу из кабинета, через коридор в спальню, где со вчерашнего дня спит моя Шипучка.

На пару минут застываю, глядя на нее, тихо сопящую под одеялом.

Такая картина нежная. Правильная. Все так, как и должно быть.

Моя женщина, в моем доме, в моей постели… У многих мужиков — это обыденность. У самых везучих, не подозревающих о том, какие они долбанные счастливчики.

Даже мои подчинённые счастливее меня.

Ремнев, давно и счастливо женатый.

Полу-партнер по бизнесу, полу-подчиненный — Паша Носорог, не так давно родивший парня.