— Меня ваши песни не волнуют, — рыкнул Иван. — Для меня важно, что больше никакой урод не смеет угрожать Лиле. Витя, прошу тебя, подумай хорошо.

— Да нет никого, не парься. И спасибо тебе большое за Раису. И от Лильки тоже благодарности и поцелуи. Только я тебя целовать не стану, ладно? Она потом сама наверстает, — криво усмехнулся Пахом.

— Ты в Мюхен когда возвращаешься? — поинтересовался Иван, уводя разговор в сторону и понимая, что Витька уже где-то не здесь.

— На следующей неделе, — поморщился тот. — Дождусь, пока кредиты дадут, и здравствуй, Дойчланд.

— Лиле скажи, что я приеду за ней. Знаешь, Вить, — Ивана потянуло на откровение. — Я, дурак, к тебе приревновал. Я ж не знал, что у тебя жена и дочка.

— А если б не было? Понимаешь, Иван, она мне родня, а я не склонен к инцесту.

— Родня?

— Ну да. Знаешь, почему Светку так назвали? Я назвал…

— Ты?.. — буркнул Иван, поражаясь вопросу Пахома.

— Ага, — кивнул Пахом. — Лилька долго родить не могла, все сроки перехаживала. Иштван с ней сидел как приклеенный. А тут как-то ночью я от ментов удирал. И через забор лезть пришлось. В заборе гвозди наверху были набиты. Ну и брюками зацепился. Разорвал штаны на заднице, это еще полбеды, но и ягодицу продрал сверху вниз. Спрыгнул на тротуар, и бежать. А кровь хлещет, уже штанина вся мокрая. Тормознул тачку. Хлопец какой-то добрый меня подхватил, да еще по рации попросил диспетчера Герту позвонить, пусть, дескать, вниз спускается, бабушку Викторию Пахомовну встречает. Я ему тогда, как сейчас помню, сто рублей дал. Я ж что думал, когда к Герту ехал, что он меня перевяжет и к матери отвезет. У меня же мать — хирургическая медсестра. Ага, сейчас. Я кричу: "Вези", Герт кричит: "Куда "вези", а вдруг она рожать станет?"."Сам, — говорит, — тебе рану зашью". "А ты умеешь?" — спрашиваю. "Умею, — говорит. — Я в книжке читал, нитки кегутовые купил". Предусмотрел, то есть. Ну, промыл он рану, ржет и сшивать пытается. А света мало, он еще сам себе его загораживает. Я же посмотреть пытаюсь, что он там делает. Герт не вытерпел, позвал Лильку. Говорит: "Лампу держи и его тоже". Она коленку мне на спину поставила, держит и тоже ржет. Я теперь и пошевельнуться боюсь, из-за Лильки. В общем, зашили они меня кое-как. Тут с перепугу Лилька рожать надумала. Я джинсы Герта надел. Погрузились мы в машину, в роддом поехали. У Герта руки трясутся, я за руль сел. Хорошо, что ехать недалеко. Еле дотерпел, на свежем-то шве. Приехали, Лильку врачам на руки сдали. Сами ждем, когда родит. Час ждем, два. Герт на скамейку сел и сидит спокойненько, а я ж сидеть не могу, хожу взад-вперед. Потом вышел, у таксистов бутылку водки купил, половину выкушал, боль притупилась. Возвращаюсь обратно, а тут медсестра выходит и говорит: "Вы не нервничайте, папаша, у вас дочка родилась". "Не у меня, — говорю, — у него", и на Иштвана показываю, а он спокойный такой, кивает радостно. Я спросил, как ее зовут, медсестру, то есть, оказалось, Светлана. Потом, правда, их родители налетели. Рая начала меня жизни учить, типа пить с утра нельзя… Тетя Эмма, Герта мамаша, увидела на мне его джинсы и шпынять начала, типа зачем дал. Герт решил сбавить обороты, и так, как цыгане, в приемном покое скандалим. И предложил имя дочечке придумать. А я уже лыка не вяжу. Говорю: "А давайте назовем девочку Светланой". Всем понравилось, вот и назвали.

— Ты мне это для чего рассказал? — еле сдерживаясь, хмуро поинтересовался Иван, загоняя глубоко внутрь дикую обиду и злость. Это он должен был везти Лильку в роддом, это его святая обязанность дать имя своему ребенку. Его, а не пьяного Пахома.

— А затем, чтобы ты понял, Ваня. — Отрезал Виктор. — Ни один нормальный мужик не станет мечтать о женщине, которая видела тебя не то, что с голой ж-пой, а с распоротой по диагонали ягодицей.

— То есть ты к ней как к сестре относишься? — уточнил Иван.

— Я бы и рад по-другому, но не могу. Я тебе вот что скажу: любишь, езжай к ней. Нет, оставь в покое. Обижать ее я никому не позволю.

— Тогда давай адрес.

— Держи. — На ярком зеленом листочке для заметок нетвердой рукой Витька вывел адрес и телефон.


В Москве полковник Шульгин уныло смотрел на заплаканную женщину.

— Вы же знали, Вера Акимовна?

— Нет, — мотнула головой соломенная вдова, но глаза, подведенные черным, забегали из стороны в сторону.

"Врет" — мысленно усмехнулся Шульгин.

ГЛАВА 23

Вова Нестеров считал, что родился дважды. И второй раз — под счастливой звездой. Даже в колонию он попал по блату. Мать похлопотала, чтобы отправили под Пермь. Там мотал свой срок Жук. Родной брат Коли Пахомова, соседа по лестничной клетке. Следовательно, Вите Жук приходился дядей.

На зоне Нестеров с удивлением узнал, что Жук не просто так, не хухры-мухры, не рядовая какая-то шавка, а казначей. И все общаковые денежки, что с воли передаются, попадают сразу к нему. И уж потом Жук со смотрящим распределяют, куда что пойдет.

Конечно, Вову Нестерова, которого никто даже и не подумал обижать, сразу определили на теплое место, в кочегарку. Закидал угля, и спи спокойно, дорогой товарищ.

Иногда он приходил погостевать к Жуку. Тот поил его чифирем и жаловался на артрит.

Так бы и жил Вова Нестеров до конца срока, если б не попал в больничку. И заболевание у него обнаружили серьезное, типа бронхита с плевритом. Вова пару месяцев до этого заходился в надсадном и выматывающем кашле. Жук забеспокоился, как бы парень не словил туберкулез, и отправил его к врачице. Толстой и пучеглазой Нелли Семеновне. Любовнице самого хозяина.

— Бронхит или воспаление легких, — поставила та диагноз, даже не взяв в руки фонендоскоп. — Пусть недельку-другую полежит, мы ему антибиотик проколем.

В тот же день в больницу доставили сержантика с двусторонним воспалением легких, с температурой под сорок. Мальчишка уже бредил и в этом своем бреду звал милую Оленьку и отгонял противную Верку. Случай оказался настолько тяжелый, что Нелли Семеновна лично назначила терапию и навещала больного при каждом удобном случае. Она так вымоталась, что даже пожаловалась своему любовнику Гоше, когда тот вечером тискал ее у себя в кабинете. Самому начальнику колонии. Игорю Ивановичу. А это она делала очень редко. Жаловалась вообще, а Гоше — в особенности.

— Ой, такой тяжелый мальчик, Гошенька. И был бы из зеков, а то солдатик. Аж сердце кровью обливается, если потеряем.

— На то ты и врач, чтоб людей спасать, — глубокомысленно заметил начальник колонии, шаря за пазухой у Нелли Семеновны.

— А что, Нель, у тебя в отделении земляк Жука отирается? — вдруг поинтересовался хозяин и весь напрягся, даже перестал теребить огромные груди своей любовницы.

— Да, — раздраженно проговорила она. И Гоша не понял, чем она недовольна: то ли тем, что он оставил свое занятие и пристает с расспросами, то ли тем, что земляк Жука отирается в отделении.

— Мне с ним потолковать нужно, — заявил хозяин.

— Завтра и поговоришь, мое дежурство, — проворковала Нелли, привлекая любовника к себе.

— А знаешь, Гош, — задумчиво проговорила она через несколько минут, надевая вываренные с хлоркой трусы и поправляя юбку. — Я только сейчас поняла, эти мальчики удивительно похожи…

— Какие еще мальчики? — рассеянно бросил хозяин, расслабленно развалившись в кресле.

— Такие, — вскрикнула Нелли. — Земляк Жука и плохой сержантик. Как будто от одних родителей. Мы с сестрой так не похожи, как они.

— Твоя сестра старая дура, не говори мне о ней, — рявкнул хозяин. Сестра Нелли Семеновны, Татьяна, приходилась Игорю Ивановичу законной супругой.

Нелли надула и без того полные губки и обиженно сказала:

— Тогда б женился на мне, а не на ней.

— Если б я женился на тебе, то изменял бы тебе с ней. И ты была бы старой дурой, — хохотнул Игорь Иванович.

А про себя подумал, что вовремя, что перевел разговор, и очень хорошо, что Нелька завтра дежурит. И уж тем более удачно, что братья-близнецы оказались в больнице именно сейчас, когда в общаке скопилось много денег.

Бумеранг навсегда запомнил этот момент. Когда его позвали в кабинет заведующей, а там сидел сам хозяин. Предложил чаю с медом. Хотел было предложить сигарет, но передумал, сказал, что он, Вова, болен, а со здоровьем шутки плохи. Поговорил о том, о сем. О матери, о доме…

И чего Жук предостерегал его насчет хозяина? Он оказался душевным мужиком. Правда, об этой встрече Бумеранг никому говорить не стал. Не пришлось.

В одну из бесед разговор зашел о Жуке. Слово за слово, как за якорь цеплялся Игорь Иванович, пока не дошел до самого главного. И сам в одночасье Бумеранг понял, что еще минута и проговорился бы. И замолчал.

— Пожалуй, я пойду, — промямлил Нестеров, поднимаясь с табуретки.

— Сидеть, — рявкнул хозяин. — Тебе кто встать позволил? Уйдешь, когда я скажу.

Нестеров вздрогнул и снова примостился на край табуретки.

Разговор оказался долгим. Но как не увещевал Игорь Иванович, Вова стоял на своем. Тогда хозяин предложил сделку, дав на размышления пол часа.

— Деньги эти я все равно заберу, — отрезал он. — Только тебя прибьют сразу. Решат, что это ты проболтался о схроне. Решай, пока я добрый…

Бумеранг всмотрелся в одутловатое, изрезанное морщинами лицо и понял, что другого выхода у него нет.


За Костюком приехали в конце недели. Мать и старший брат. Они всю дорогу трещали, рассказывая Бумерангу последние новости. От высокой температуры и всякой гадости, которой наколола и напичкала напоследок Нелли Самуиловна, раскалывалась голова и клонило в сон. Хотелось заорать, чтобы эти двое заткнулись. Первой его недовольство заметила мать Костюка и потрогала жаркий от температуры лоб.