— Верунчик!.. — простонал Станислав Адамович. — Не надо!..

Но его мольбы не подействовали на жену. И Зое пришлось выслушать подробный рассказ о том, как в квартире на Поклонной неведомо откуда появилась женщина, лицом непохожая на Миледи, но во всем остальном настолько ее напоминающая, что Верунчику стало казаться, будто это ее дочь. Да и Станислав Адамович был в полнейшем смятении.

Зоя сразу поняла, в чем тут дело. Конечно же, это приходила сама Миледи. Миледи после пластической операции, так изменившей ее, что даже Зоя с Жанной, помнится, не признали подругу. Однако говорить об этом Верунчику Зоя не стала. Ей прежде самой надо было во всем разобраться.

— Ну и что дальше? — спросила Зоя.

Верунчик махнула рукой и залилась слезами.

— Она больше не пришла, — глухим голосом сказал Станислав Адамович. — Хотя обещала прийти. На Милочкин день рождения. И с тех пор ни разу не позвонила.

Он подал жене платок и продолжил, гладя ее по голове:

— Я-то думаю, что это не Милочка была, а какая-то ее московская подружка. Она так и представилась. А нам просто очень хотелось поверить, что… — У него перехватило горло.

— И все-таки она жива, жива! — сквозь слезы упрямо затвердила Верунчик. — Я не знаю, как все объяснить, но какое-то объяснение найдется. Я верю! Я все равно ее жду!..

Станислав Адамович с помощью Зои бережно уложил в спальне совершенно обессилевшую жену, сам привычно сделал ей инъекцию успокоительного, и Верунчик забылась.

Потом пан Мидовский и Зоя на цыпочках вернулись в комнату.

— Ты мне честно скажи, Зоя, — попросил Станислав Адамович, плотно прикрыв дверь. — Тебе что-нибудь известно про Милу? Пусть самое страшное, но скажи. Ты же видишь, жить в таком постоянном напряжении немыслимо.

Зоя отрицательно покачала головой. Сейчас сказать правду она была не в силах.

— Я-то уверен, что ее уже нет в живых, — тихо продолжил Станислав Адамович. — Верунчик тебе кое-что не успела рассказать. Тут в начале сентября вдруг вламывается к нам какой-то субъект. Между прочим, с огнестрельной раной в плече, как потом выяснилось. И этот тип сначала заявляет с порога, что он от Милы. А потом говорит, что она умерла.

Так вот, оказывается, куда делся из Склифа незнакомец, отстреливавшийся от погони! Зоя уже почти не сомневалась, что это был любовник Миледи, киллер со змеиным взглядом. Нужно ли пану Мидовскому знать об этом?

— А что дальше? — спросила Зоя.

— А дальше он — брык без сознания. Так и не очнулся, пока его на носилках не вынесли. Как тут с ума не сойти? Верунчик, видишь, все равно Милочку ждет. Может, она и права, а?

Зоя только беспомощно пожала плечами. Ей нужно было время, чтобы переварить новые факты. Но бросать свое расследование она не собиралась.


Октябрь 1999 года. Митя Иванцов

Переживать вторую молодость почти в шестьдесят лет удается не каждому. Но Мите Иванцову это удалось. По крайней мере, он так думал.

С нелепой гибели его друга и соавтора Володи Трофимова для Мити начался в жизни новый отсчет. Он как будто потерял старшего брата и долгое время пребывал в растерянности, не понимая, как быть дальше. К тому же у него начался затяжной и мучительный развод с женой, наставившей Иванцову рога самым пошлейшим образом. И Митя был готов то простить предательство, то убить жену на месте.

Ни того ни другого не случилось. Казавшийся безоблачным брак развалился сам собой.

Митя запил и как в молодые годы пошел «гулять по пригородам». Так когда-то они с Трофимовым называли совместные рейды по негордым девчонкам.

В своем стремлении самоутвердиться он пал так низко, что однажды притащил домой проститутку, хотя секс за деньги всегда презирал. Притащить-то притащил, но к ней даже не прикоснулся. Он подцепил ее возле автовокзала, куда забрел спьяну.

Дома он немного протрезвел и рассмотрел проститутку получше. Она была подстрижена очень коротко и скорее напоминала мальчишку. Но особенно поразили Митю ее огромные черные глаза, буквально обжимавшие его. Митя зачем-то принялся изливать ей душу. Черноглазая слушала хорошо, не вставила ни единого словечка. Утром Иванцов отпустил ее на все четыре стороны, заплатив заранее обговоренную сумму, чем несказанно удивил черноглазую, а сам подсел с записной книжкой к телефону в поисках тех, кто готов был провести с ним ночь без оплаты, по старой дружбе. И такие время от времени находились.

Никакой радости Мите это не принесло, только измотало физически. Он был уже не тем пахарем что прежде, а секс без настоящего чувства Иванцову стал попросту противен.

И работа у Мити не клеилась. Он часами просиживал над чистым листом бумаги, куря до одурения, и не мог родить даже одной фразы. В результате Иванцов выпал и из телевизионной, и из литературной обоймы.

Этот кризис мог кончиться совсем плачевно, если бы не Лена Лебедева, которую Иванцов скоро стал звать домашним именем Лёка. Сначала ничто не говорило о том, что их встреча была предопределена на небесах. Ночь, проведенная вместе по случайному взаимному капризу, была приятной, не более. Но постепенно они начали проводить вместе не только ночи, но и дни, от чего Иванцов отвык совершенно. Обычно, едва занимался рассвет, он только и мечтал о том, как бы побыстрее сплавить ночную партнершу.

С Лёкой получилось по-другому. Мите хотелось и при свете дня видеть ее, разговаривать с ней. Ум у Лены Лебедевой был холодный, язвительный. Ее оценки удивляли беспощадностью и остроумием. Порой Иванцов ловил себя на том, что проигрывает Лёке во всех отношениях.

Внешне Лебедева ничуть не походила ни на прежних Митиных жен, ни на тех женщин, с которыми он заводил короткие связи. То есть была не его группы крови, как сказали бы они с Трофимовым. Все предыдущие смотрелись попроще, постандартней, что ли. Стройностью фигуры Лена Лебедева не уступала ни одной из них. И тут Иванцов понимал свой выбор. А вот спокойные серо-голубые глаза Лёки, тонко очерченный нос, вызывающе пухлые губы, от которых ни один мужик не мог отвести взгляда, Митю смущали. Такие лица никогда не нравились ему раньше. Но, может быть, подумалось Иванцову, у него со временем просто улучшился вкус.

Период влюбленности Митя как-то незаметно миновал. Не было жаркого пламени в груди, бессонных ночей, взволнованных стишков, которыми он грешил прежде. Но вместо всего этого день за днем крепло нечто более ценное и основательное. Вскоре он с некоторым недоумением обнаружил, что Лёка стала для него всем — другом, любовницей, ребенком, матерью. Она не разыгрывала ни одной из этих ролей. Так вышло само собой.

Что переживала сама Лебедева, Мите приходилось только догадываться. Они никогда не говорили о своих чувствах. Иванцова, в общем, устраивало такое положение вещей. Но Лёка не терпела неопределенности и однажды спросила:

— Ты долго собираешься меня держать в подвешенном состоянии?

— Это ты о чем? — слегка растерялся он. — О женитьбе, что ли?

— Именно.

— Я готов. Хоть завтра.

Они поженились, и Митя ни разу не пожалел об этом. Брак с Леной Лебедевой основательно встряхнул его, заставив думать о хлебе насущном. А зарабатывать Иванцов умел только литературным трудом. И он с похвальным усердием взялся сочинять, превозмогая неуверенность, грозившую стать болезнью. Пошли какие-то гонорары, но самое главное — к Мите вернулась радость работы. Разнообразные идеи поперли из него так, как не часто случалось в годы соавторства с Трофимовым, поскольку тогда оба порой слегка халтурили, полагаясь друг на друга.

От вернувшейся уверенности в собственных силах Митя почувствовал себя лет на двадцать моложе, то есть почти ровесником новой жены. Это он и называл своей второй молодостью.

После многолетнего перерыва Иванцов вернулся на телевидение с авторской развлекательной ретропрограммой. Правда, выдержал он там недолго. Стариков в Останкине почти не осталось, а у новых в каждом глазу, фигурально говоря, маячило по доллару. Атмосферы тотальной коммерции Митя не выдержал, но хотя бы убедился в том, что он и сегодня кое-что может.

А когда Тимур Арсенов загорелся идеей сделать фильм по залежавшемуся в столе Митиному роману, Иванцов окончательно уверовал в свою счастливую звезду. Он взялся за большой роман, который в процессе работы стал перерастать в трилогию…

Митя прилежно долбил по клавишам старой пишущей машинки, когда в прихожей раздался длинный звонок. Чертыхаясь, он прервался на середине фразы и пошел открывать.

За дверью стоял Алик Алексашин. Вид у него был взъерошенный, под глазом красовался впечатляющий фингал.

— Привет! — сказал Митя.

— Привет! — кивнул Алик. — Елена Васильевна дома?

— А ты к ней?

Митя спросил это нарочно. Он прекрасно знал, что Алексашин испытывает перед Лёкой необъяснимую робость.

— Просто не хотелось бы ее пугать своим видом, — серьезно ответил Алик. От него не пахло спиртным, как в первую секунду показалось Мите.

— Входи, входи. Я один.

Они прошли в кабинет Иванцова.

— На чей это ты кулак наткнулся? — спросил Митя.

— Это пустяки, — отмахнулся Алексашин. — У меня, Митя, видеокамеру отобрали.

— Какую видеокамеру?

— Твоей знакомой. Ну помнишь, ты меня сосватал на съемку за двести баксов?

— Так, так. И кто же у тебя камеру отнял? Менты?

— Нет. Каких-то два непонятных амбала. Главное дело, весь ритуал уже зафиналили. Стали могилу закапывать. И тут подлетают ко мне на бреющем полете эти орлы. Камеру выхватили и хрясь по фейсу. И я, как тот инвалид у Зощенко, лежу скучаю. И из башки кровь капает. А что, почему, я так и не врубился.

— Хорошенькое дело! — присвистнул Митя.