— Анна Михайловна, дурацкий разговор у нас какой-то получается.

— Я была у Лизы.

Я хмурюсь, не понимая, что происходит. Палка ломается в моих руках, отбрасываю ее в сторону. Молчу, а Анна Михайловна добавляет:

— Она милая.

Качаю головой, только этого разговора мне и не хватало для полного счастья. Именно сейчас, когда все так неопределенно и запутано.

— Когда две недели назад я пришла к вам, тебя не было дома. Ты, наверное, не заметил, но я стала ходить к вам чаще. Но каждый раз тебя не было дома, я ни в чем тебя не обвиняю, ради бога, ты живой человек, здоровый, полноценный мужчина, но, когда наконец ты пришел, я увидела, как ты улыбаешься. Тысячу лет я не видела этого явления, Олежка. Любовь Викторовна сказала, что ты потерял работу, а ты улыбался. А ведь работа для тебя всегда была чуть ли не самым главным в жизни. Но ты сиял, заглядывая в холодильник, наливая себя чай, засыпая туда привычную ложку сахара.

— Вика здесь проведет около месяца, — пытаюсь сменить тему разговора, но теща не обращает на меня внимания.

— Я к чему клоню, Олег, я всегда гордилась тем, что ты у меня очень честный мальчик.

Теперь громко вздыхаю я.

— Про Лизу мне рассказала Любовь Викторовна.

— Лиза здесь не причем, это другое. И я не понимаю, почему в такой день, когда мы наконец-то сдвинулись с мертвой точки, мы это обсуждаем!

— А мне очень неловко от того, что ты изменился настолько, — смеется и обнимает меня, по-матерински прижимаясь щекой к плечу, — что научился врать сам себе.

— Бред какой-то, — встаю, поправляя ремень на поясе.

— Именно потому, что ты так сильно любил мою Вику, я хочу, чтобы ты продолжил жить.

— Я живу!

— Нет, Кириллов, ты мечешься между чувством долга и тягой к другой женщине.

— Вы ничего не знаете…

— Тобой движет чувство долга! — повышает она голос. — Я не спорю, что ты любишь Викулю, как родного человека, но чувства к ней, как к женщине, ты давно растерял и это нормально! Жизнь она постоянно меняется. Все эволюционирует. Посмотри вокруг, Кириллов, через год-два тебе детей захочется. И что дальше? Мы оба знаем, что Вика полностью не восстановится, — из ее глаз начинают струиться слезы.

Не выношу, когда за меня решают другие, предпочитаю принимать решения сам, не важно, хороши они будут или плохи.

— Все будет как нужно, врачи здесь хорошие.

— Да очнись же ты, Кириллов.

Потираю ладони, нервничая. Я чувствую смятение. Будто стаю на краю платформы, и она манит меня, зев тоннеля с прорехой солнечного света в конце, где ждет нормальная жизнь рядом с Лизой. Он затягивает. Свет семафора, который благодаря словам тещи, переключается с запретного красного на разрешающий зелёный, вызывая во мне дикий трепет.

— Я забираю Вику, Олег, — вытирает слезы, подытоживая она.

— Это не вам решать, — не могу остановиться и принять то, что она говорит, я должен помогать жене, я должен за ней присматривать, я должен беречь ее, я должен… — Я все контролирую, за ней производится надлежащий уход. То, что Любовь не может сделать сама, мы делаем вместе.

— Мы тебя отпускаем, Олег, — улыбается, шмыгая носом, берет руку дочери и снимает обручальное кольцо, протягивая мне.

— Не имеете права.

— Еще как имею. Время пришло.

— Ну что за глупости? — кривлюсь, я как будто зашел в тупик и не могу смириться с ее словами.

Мать Вики встает и снова меня обнимает, смеется, растрепав волосы на затылке.

— Я не оставлю свою дочь с МЧСовцем, который к неполным тридцати годам очерствел настолько, что не понимает, что влюбился.

Глава 35

Лиза

О том, что жене Олега стало лучше, я узнала от Павла, который вначале долго вздыхал, глядя на меня. Потом пару раз сочувственно хлопал по плечу и качал головой, словно кто-то умер. И я заставила его рассказать, хотя он и сопротивлялся.

— Он любил ее очень, мы ж тут все в одном казане тушимся, помню, как смотрел на свою Вику, думаю, сейчас он на седьмом небе.

Такие истории не могут оставить нормального человека равнодушным. Когда ты смотришь по телевизору, что кто-то вышел из комы или победил страшную болезнь, ты невольно смахиваешь слезинку из уголка глаз. Потому что начинаешь верить во что-то божественное и необъяснимое.

И я рада за молодую женщину, но мне больно. Мне так больно, что сердце разрывается на части. Однако отчего-то, я не могу плакать, словно слёзы навсегда застыли в моих глазах.

Новый уровень необъяснимой боли разбитого сердца, с которой мне придется научиться жить.

Вначале, я отключила телефон, потому что сама во всем виновата.

Это из-за меня Олег потерял любимую работу. Рыжий Пашка мне рассказал о жалобах и о том, что Женя преподнёс все так, будто Олег меня совратил. И я подумала, что будет лучше, если я исчезну, мы оба остынем, и все станет на свои места, все же у него отличная репутация и это недоразумение должно как-то разрешиться. Я жила без телефона несколько дней и почти поверила, что справлюсь. Но Пашка продолжал приходить, а еще какие-то парни в форме МЧС постоянно крутились вокруг. Я ведь не дура и прекрасно понимаю, что не просто так они за мной приглядывают.

Позже я узнала, что ей стала лучше, и я включила телефон обратно. Как заворожённая смотрела на входящие смс, сообщающие о звонках одного и того же абонента. Но звонки были задним числом, глаза щипало, в горле першило, будто от соли. Олег мне больше не звонил и не приходил. Он повез любимую жену в реабилитационный центр, и все время был с ней.

А еще нас с Женей не разводят, он устроил такое представление, что нам влепили дополнительный срок на примирение. А это на секунду, шесть месяцев. Я не хочу с ним мириться, с некоторых пор он мне просто противен. Сходила на консультацию адвоката, пришлось одолжить денег, женщина в строгом костюме сказала, что нужно, не дожидаясь назначенного по делу судебного заседания, подать в суд заявление о сокращении дополнительного срока, предоставленного для примирения. Не знала, что разводиться такая морока.

Давно не видела Олега, и стою на кухне, просто выжимаю сок. Не знаю, зачем мне столько сока, но я давлю на разрезанный апельсин и просто слежу за тем, как сочные капли стекают в графин. В дверь снова стучат, а я не иду открывать. Кто бы это ни был, это не тот, кто мне нужен. Я уже не понимаю, жива я или мертва, тело не слушается от страха, руки трясутся, а ноги будто тяжелее железа. Я так долго жила без любви, а теперь ее столько, что она повсюду. От нее мне плохо физически, грудь сжимает тисками, не хочется не есть, ни пить. Тот, кого я полюбила не мой, и никогда не будет моим…

Стучать перестают, когда в расход идет третий апельсин. Не могу и не хочу больше делать вид, что я спокойна. Нет, мне плохо, мне очень плохо. Но в двери проворачивается, вставленный в скважину ключ. Я безразлично смотрю в коридор и вижу, как опускается ручка. Возвращаюсь к своим апельсинам. Наверное, это хозяйка пришла проверить установила ли я пожарные извещатели. А я даже не распаковала их, так и валяются у двери в коридоре. Сгореть во сне, не такая уж плохая перспектива. Все лучше, чем умереть от любви. Но вместе привычного шарканья обувью, я слышу тяжелые, уверенные шаги и квартира наполняется запахом… Его запахом. Пахнет лосьоном с нотками цитруса, мускатного ореха и ещё чего-то, присущего только красивым мужчинам. Грустно улыбаюсь. Он оставил себе связку ключей от моей квартиры, когда поменял в ней дверь, предусмотрительный спасатель.

Я боюсь повернуться, ожидая прощания, предательства, человека, которому без колебаний доверю свои сокровенные тайны, мужчины, с которым хочу провести... Всю жизнь!

Он слишком благороден, чтобы исчезнуть, не объяснившись. Олег пришел мне сказать, что между нами все. Я хочу что-то произнести, но все слова застревают в горле и не желают оттуда выходить.

Кириллов тоже молчит, он подходит ко мне со спины, убирает волосы и целует, вначале в плечо, потом в щеку. Мне бы оттолкнуть, хоть раз повести себя, как гордая, независимая женщина, но я не могу. Ощущение его губ и языка на коже — невероятно. Оно лишает меня остатков разума. Любовь к нему плещется в сердце, оно ликует, стучит, как бешенное и радуется, как сумасшедшее. Влюбленному сердцу так мало надо, всего лишь чуточку внимания.

Поворачиваюсь, в моих глазах крутятся слезы, а Олег целует меня, вначале нежно, но с каждым движением все более собственнически, с нарастающей страстью, до укусов и боли на губах. Апельсин падает из моих рук и катится по полу, я сжимаю его плечи и чувствую его горячее дыхание. В нас обоих вспыхивает огонь страсти. И прикладывая силу, Олег прижимает меня к столешнице кухни, толкаясь бедрами, вдавливаясь в меня своим большим эрегированным членом. Голова кружится, все, я ничего не соображаю и ничего не хочу решать! Даже через его штаны и мой сарафан, я чувствую приятное, сладкое трение.

Его руки ползут по моему телу, бесстыже трогают, где хотят. Как же я соскучилась по его тяжелым, мужским рукам, по его грубоватым прикосновениям. Горячее дыхание на моем виске и лямки сарафана, под которым нет лифчика, сами ползут с плеч. Олег дышит чаще, он смотрит на мои скрутившиеся от дикого желания соски, на мурашки, покрывшие розовые ореолы и его сильные руки ложатся на мою грудь. Он совсем не нежен. Он мнет меня с силой, наклоняется и кусает, я чувствую боль, но готова стонать в голос, от полноты ощущений, зажатая между его каменным телом и столешницей.

Он находит мои губы и скользит руками ниже, сдавливая и кружа между ног. Я теряю ощущение пространства от сладких круговых движений. Мне не хватало этого. Этих пошлых движений, этих сильных пальцев, шлепков и потираний, что доводят меня до оргазма так быстро и ловко, что я хнычу, утыкаясь носом в его крепкое плечо.