Господи, а ведь она в тот день позвонила, чтобы поблагодарить его! Вот и отблагодарила, нечего сказать! Интересно, жена в тот раз что-нибудь ему сказала? Может, устроила сцену? Элла думала об этом с содроганием. Нет, скорее всего, жена ничего ему не сказала. Иначе он нашел бы способ дать о себе знать. Надо забыть о нем. Как можно скорее забыть. Надо просто жить и думать только о Юле. Ведь она затеяла эту связь только ради дочери, так? Вот и надо думать о дочери. Скорей бы она эту постылую школу окончила, думала Элла, а там уж они найдут чем заняться.


Если бы она знала! Если бы могла заглянуть в будущее, если бы прислушалась тогда к словам завуча, она ни за что не отдала бы дочку в эту школу! Ведь есть же в Москве хорошие школы, порядочные учителя. Вот по радио выступают, о «школе сотрудничества» рассказывают. Хотя, возможно, в любой другой школе случилось бы то же самое.

После памятной встречи четырнадцатого августа девяносто восьмого прошло пять лет. Седьмого ноября Юламей должно было исполниться шестнадцать.

Но то, что произошло, случилось раньше. В начале сентября.

Глава 7

Как и ее мать, Юламей рано начала хорошеть и становиться женщиной. Она была выше ростом, тоньше, стройнее, но и у нее к двенадцати-тринадцати годам уже оформилась женственная фигура с маленькими изящными выпуклостями в нужных местах. Она как-то умудрилась миновать стадию подростковой неуклюжести: то ли благодаря природным данным, то ли — гимнастике ушу, которой занималась с раннего детства.

Человеческая природа такова, что все это не могло пройти незамеченным. В глазах мальчишек-акселератов Юламей была лакомым кусочком. К тому же она была «черной»: по их понятиям, всосанным из напоенного фашизмом воздуха, с ней можно было делать все, что угодно. И вины никакой. Ведь у таких, как она, это в крови.

Но Юламей здорово умела драться, и им пришлось придумать, как «обесточить» ее заранее.

Этот учебный день завершался сдвоенным уроком физкультуры. Было тепло, поиграли в баскетбол на свежем воздухе. Урок окончился, мальчики и девочки разошлись по раздевалкам в разных концах физкультурного зала, постепенно все оделись и ушли домой. Только Юламей задержалась в раздевалке: она никак не могла найти одну туфлю. Она была не в тех отношениях с одноклассницами, чтобы спрашивать: «Кто-нибудь видел мою туфлю?» Она выждала и стала искать туфлю, когда все ушли, а она осталась в раздевалке одна. Туфля обнаружилась за батареей. Юламей наклонилась и стала ее вытаскивать.

Она насторожилась, но все-таки слишком поздно. Что-то сильно ударило ее сзади по темени, она на несколько мгновений потеряла сознание, а когда очнулась, на нее уже навалились четверо. Ее держали за руки и за ноги.

— Очухалась? — ухмыльнулась ей в лицо нахальная рожа Тольки Рябова, самого наглого и противного мальчишки в классе. — А то трахать телку в отключке — никакого кайфа.

Юламей попыталась закричать, но ей уже зажимала рот чья-то рука. Другие руки тискали ее тело, разрывали одежду. Держали ее крепко, но она тем не менее начала яростно вырываться.

— Давай, давай, подергайся, веселее будет, — продолжал Толя Рябов. — Чур, я первый!

Он спустил штаны и грубо овладел ею.

— Надо же, целка! Кто бы мог подумать?

— Ты че, недоволен? — спросил Сеня Потапчук, прижимавший к полу ее ноги.

— Да нет, я не жалуюсь. Давно надо было лишить шлюху того, что ей совершенно ни к чему. Ты чего дергаешься-то, дура? — повернулся он к Юламей. — Могла бы спасибо сказать!

Она ухитрилась укусить за руку того, кто зажимал ей рот, — Димку Ермошина. Вцепилась зубами ему в ладонь изо всех сил и не отпускала. Он завопил от боли.

— Не ори, — проворчал Рябов и ударил Юлю по лицу.

— Она мне руку прокусила!

— Держать надо было лучше, — буркнул Рябов и ударил ее еще раз.

Она опять потеряла сознание, а когда очнулась, Рябов уже отвалился, верхом на ней сидел Потапчук. Он был крупнее, грубее. С ней что-то случилось, она больше не могла кричать. Дыхание вырывалось у нее изо рта беспомощным бульканьем. Но она продолжала сопротивляться. Вырвала руку у того, кто держал ее за руки — Витьки Кулакова, — и вцепилась в лицо Потапчуку. Он сломал ей руку. Она слышала, как хрустнула кость. Потом ее ударили ногой — один раз, другой, третий. Один удар пришелся в лицо, глаз взорвался болью и ослеп.

Опять поменялись. Кулаков. Ее стали поражать обмороки, но, приходя в себя, она всякий раз начинала слепо и неистово сопротивляться.

— И чего ты метусишься? — донесся до нее голос. Чей, она уже не разобрала. — Расслабься и получай удовольствие!

Новый голос:

— Я не могу!

Голос Ермошина. Взрыв смеха.

— Давай, давай, старик! Откосить хочешь? Давай, мы тебе дорожку протоптали!

Новое омерзительное прикосновение. Слабое на этот раз. У нее там все уже было одной сплошной пылающей раной, но все-таки она почувствовала. У него не получилось, он беспомощно тыкался в нее, изображая половой акт. Потом он отпрянул, и его вырвало. Друзья смеялись над ним, называли слабаком. Последний удар, и они ушли.

На этот раз Юламей не потеряла сознания. Она только сделала вид, что лишилась чувств. Когда они ушли, она поднялась, и кое-как, сгибаясь в три погибели, натянула разорванное платье на одно плечо. Она сама не знала, как ей удалось добраться до дому. Слава богу, это было близко. На нее глазели прохожие, она никого не замечала. Вползла в подъезд, дотянулась не сломанной рукой до звонка своей квартиры и привалилась к нему всем телом.

К счастью, у Эллы был неприсутственный день. Она открыла дверь, и закричала от ужаса, но тут же зажала себе рот рукой. Она сразу все поняла. Попыталась втащить дочь через порог, но Юламей глухо застонала. Сама не зная как, Элла все-таки сумела завести ее в квартиру. Юля сползла по стене на пол прямо в прихожей, мать принесла и подложила ей под голову диванную подушку, укрыла ее пледом.

Потом она взяла телефон и вызвала «Скорую».

— Изнасилование, — сказала Элла в трубку, сама не узнавая своего голоса. — Девочка, пятнадцать лет. Она избита. Я не знаю, что у нее сломано. Рука — точно. Что-то с глазом. Не знаю. Это моя дочь. Говорить не может. Зовут Юламей Королева. Ю-ла-мей. У нее нет отчества. Да, москвичка, а какое это имеет значение? Да, у нее есть страховка. РОСНО. Нет, я не буду сейчас смотреть номер полиса, мне не до того. Что? Как меня зовут? Королева Элла Абрамовна.

Продиктовав адрес, Элла опять повернулась к Юле. Надо было собрать какие-то вещи, надо было взять деньги, найти страховой полис, но сначала она подошла к дочери и присела на корточки.

— Юленька, ты меня слышишь?

Один зеленый глаз приоткрылся. Элла взяла девочку за руку.

— Юленька, послушай. Можешь сжать мою руку?

Пальцы дочери слабо шевельнулись в ее руке.

— Ты знаешь, кто это сделал? Если да, сожми мне пальцы. Ну хоть шевельни, я почувствую.

Опять она ощутила слабое движение.

«Да».

— Хочешь их наказать?

«Да».

— Сколько их было? Можешь показать?

Она разжала руку и увидела, что Юламей показывает ей четыре пальца.

— Ладно, ни о чем пока не думай, мне надо кое-что собрать.

Но Юля беспокойно зашевелилась, что-то показала рукой. Элла не сразу поняла.

— Ты хочешь что-то написать?

Она снова взяла дочь за руку, и пальцы сказали ей «да».

— Ладно, попробуем.

Элла принесла блокнот, но он оказался слишком мал для нескоординированного, дрожащего движения руки Юламей. Тогда Элла взяла несколько листов писчей бумаги и подложила под них большую книгу. Слепо, словно паучьей лапкой, Юламей вывела на бумаге четыре фамилии. На каждую ей требовался отдельный лист. Она знаком показала, что ей нужна еще бумага, и на пятом листе написала: «Раздевалка физ…» Потом она потеряла сознание.

Элла словно оледенела. Свою страшную вину ей еще предстояло осмыслить. Она не могла нагружать дочку своим покаянием, своими слезами. Двигаясь как автомат, она взяла документы дочери, ее и — на всякий случай — свой страховой полис. Наверно, одежда Юле не понадобится. Элла хотела взять кое-что для себя, она не собиралась расставаться с дочерью ни на минуту, но никак не могла сообразить, что ей нужно. Ничего ей не нужно. Она взяла все деньги, какие были в доме, захватила сберкнижки. Деньги точно понадобятся. Потом она торопливо переоделась, и тут в дверь позвонили.

Приехал пожилой врач — мужчина — и молодая медсестра. Врач осторожно осмотрел Юлю.

— Рука сломана, — объявил он. — Два или три ребра, сейчас трудно сказать. Челюсть вывихнута. Трахея смещена. Глаз очень плох, но ничего конкретного сказать не могу. Наверняка сотрясение мозга. О внутренних разрывах пока судить трудно. Надо везти в Склиф.

— Да, да. Я только хочу позвонить в милицию.

Элла набрала номер районного отделения и попросила опечатать место преступления: женскую раздевалку школьного спортзала. Дежурный долго тянул волынку, говорил, что без санкции старшего он не может, а старшего нет на месте. Врач отнял у Эллы трубку.

— Дежурный? — спросил он. — Как фамилия? Звание? А теперь слушай меня, капитан Колобов. С тобой говорит врач «Скорой помощи» Бубелец Юрий Афанасьевич, полковник медицинской службы. Слушай мою команду: сейчас ты лично побежишь эту раздевалку опечатывать. Дежурство бросишь и побежишь, как наскипидаренный. И старшой твой за тобой вдогонку. А не побежишь — я тебе фуражку на уши натяну. Я тебе ее в жопу затолкаю и из глотки выну, ты понял? Я в Афгане и не такое проделывал, меня до сих пор весь Кабул помнит. Живо давай, чтоб одна нога здесь, другая там. Заявление мы тебе после занесем, у меня тут девчонка пятнадцатилетняя кровью истекает. Что? А не надо тебе ждать, пока из больницы сигнал поступит. Тебе мать позвонила, считай, сигнал уже поступил. Нет, потерпевшая без сознания. Но жить будет, это я тебе обещаю. Дуй давай.