— Почему я целый день не могу до вас дозвониться? — начала она, не здороваясь.

— Потому что меня не было дома. — Элла уже догадывалась, что означает этот звонок.

— Почему у нас школу опечатывают? Что это еще за новости? — продолжала завуч в том же тоне.

— А почему вы меня спрашиваете? Спросите милицию.

— Они говорят, по вашему сигналу.

— Не делайте вид, что не понимаете, — устало проговорила Элла и перехватила трубку в другую руку, снимая плащ. — Потерпите, эксперты поработают, тогда и печать снимут.

— Вы понимаете, что это школа? Дети должны учиться!

— Дети? — Эллу наконец прорвало. — Дети должны учиться, это верно. Но прежде всего дети не должны совершать преступлений.

— Я вам говорила, что вашей дочери не место в нашей школе? — Завуч, видимо, решила не церемониться.

— Говорили, — подтвердила Элла. — И я глубоко сожалею, что не послушала вас тогда. А теперь я положу трубку. Мне могут позвонить из больницы.

Она так и сделала. Положила трубку и прошла в кухню: ей хотелось пить. У нее не было сил даже вскипятить чаю, она напилась воды из холодильника. А потом просто рухнула.

Снова зазвонил телефон.

— Алло?

— Мы не договорили…

— Договорили. Не звоните мне больше. Мне нечего вам сказать.

— Вы должны забрать заявление…

— Ничего я вам не должна. И я ни за что не заберу заявление. Не звоните мне больше, — повторила Элла и отключила связь. Глаза у нее слипались, но она позвонила в больницу и попросила, чтобы обо всех изменениях ей сообщали по сотовому телефону. Потом она отключила домашний телефон и провалилась в сон.


Утром она едва не проспала, вскочила в начале девятого, торопливо, не чувствуя вкуса, проглотила чашку чая, оделась и открыла входную дверь. Ей надо было успеть к хирургу-офтальмологу Самохвалову. Во дворе ее уже дожидались двое: завуч и директор школы.

— Нам нужно поговорить.

— Мне — нет, — ответила Элла. — Хотите поговорить — можете проводить меня до метро. Я очень спешу.

Завуч открыла было рот, но директор ее опередил. Он явно решил использовать более мягкий подход.

— Элла Абрамовна, — начал он, — поверьте, мы вам глубоко сочувствуем. Но и вы нас поймите: это происшествие бросает тень на всю школу.

— А почему вы говорите об этом мне? — на ходу повернулась к нему Элла. — Скажите тем, кто бросает тень.

— Это же дети…

— Как и моя дочь.

Вход на «Новокузнецкую» был закрыт на ремонт, чтобы попасть в метро, пришлось бежать на «Третьяковскую». Элла шла торопливым шагом, а эти двое тащились за ней следом и что-то бубнили про детей, гуманность и тень на всю школу. Она их больше не слушала, но вспомнила слова вчерашнего врача «Скорой» о представлении интересов потерпевшей в суде и твердо решила позвонить по телефону, который он ей дал. Добравшись наконец до «Третьяковской», Элла повернулась к своим преследователям.

— Я ни за что не заберу заявление, даже не надейтесь. И оставьте меня, пожалуйста, в покое.

С этими словами она стала спускаться по широкой лестнице в метро.

Глава 8

Профессор Самохвалов, глава знаменитой частной клиники, принял ее незамедлительно. Он оказался моложе ее годами и внешне напоминал большого доброго медведя. Просмотрев рентгеновские снимки, профессор покачал головой:

— Скверное дело. Операцию я проведу, но обнадеживать вас понапрасну не хочу. Предупреждаю, операция платная.

— Я понимаю, доктор. Сколько это будет стоить?

— Девятьсот пятьдесят долларов. Учтите, это только первая операция. Потом еще придется возиться с сетчаткой. Потребуется несколько точечных операций, но это уже после, их можно сделать здесь, на нашей базе. Главное, чтобы первичная операция прошла успешно. Будем стараться, — улыбнулся он Элле и, увидев, что она открывает сумку, покачал головой: — Вы прямо здесь собираетесь платить? Идите к администратору, отдайте вот это, — он что-то черкнул на листке бумаги, — вам выпишут квитанцию. Квитанцию обязательно сохраните. Вы ведь отсюда в Склиф поедете?

Элла торопливо кивнула.

— Передайте, что я буду к одиннадцати. Чтобы все было готово. Ну, с богом!

Элла все сделала, как он велел. Ей выписали аккуратную квитанцию и показали, где касса. В кассе она уплатила требуемую сумму в рублях и вышла из клиники, соображая, как ей скорее попасть с Тверской к Институту Склифосовского. Выходило, что лучше всего добраться до Садовой, а там сесть на троллейбус. Элла так и сделала.

Ее опять не пустили к дочери, зато к ней вышла давешняя женщина-врач — Элла уже знала, что ее зовут Марьей Дмитриевной, — и сказала, что вместе с ней пойдет к нотариусу. Она посоветовала обратиться к своему знакомому частному нотариусу на Сретенке. Чуть дороже, зато без очереди. Элла сказала, что ей следует экономить деньги, операция на глазу дорогая, а впереди еще не одна, но Марья Дмитриевна взглянула на нее с изумлением:

— Вы же в суд подаете! Вам возместят. Главное, квитанцию не потеряйте. Все свои расходы документируйте.

Нотариус, тоже женщина, приняла их без очереди, дотошно сравнила два экземпляра заключения и все оформила за полчаса. Они поспешили обратно в больницу. Когда они вернулись, оказалось, что операция на глазу уже идет полным ходом. Марья Дмитриевна ушла к себе. Элле оставалось только молиться. Последние два дня она не вспоминала о Лещинском, хотя до происшествия с Юламей только о нем и думала. А теперь вспомнила и мысленно обратилась к нему: «Почувствуй, что у нас беда. Сделай что-нибудь. Помоги нам». Ей было все равно, кому молиться, лишь бы помогло.

Когда Самохвалов, окруженный толпой ассистентов, вышел из заветных дверей, она сразу поняла, что операция прошла успешно.

— Ну, мамаша, — шутливо обратился он к ней, — глаз я вашей дочке на место вставил. С сетчаткой придется повозиться, но это потом, когда она на ноги встанет. Сама ко мне придет. Стопроцентного зрения не будет, но процентов на шестьдесят, думаю, рассчитывать можно.

Элла хотела что-то сказать, но колени у нее подогнулись, незаметно для себя она оказалась на полу. Сама она ничего не почувствовала, просто вдруг увидела, что все склоняются над ней, тычут в нос нашатырем, что-то говорят… Слух вернулся к ней не сразу.

— … а я ведь вам говорила…

Она не столько расслышала, сколько догадалась, что это Марья Дмитриевна. А может, завуч из школы? Нет, ее тут быть не может, сообразила Элла и попыталась сесть. Ее тут же подхватили несколько пар рук и усадили на банкетку. И почему в больницах такие неудобные банкетки? В голове шумело, мысли никак не желали складываться в нечто связное.

— Я вам говорила, что надо было поесть? — сказала Марья Дмитриевна. — Вот теперь в наказание будете глотать нашу больничную бурду. И укольчик глюкозы, — повернулась она к кому-то.

— Нет, не надо укола, — запротестовала Элла, но ее никто не слушал.

Ее отвели в кабинет, закатали рукав, перетянули руку манжеткой и сделали укол в вену.

— А теперь в буфет, — скомандовала Марья Дмитриевна.

— Дайте мне взглянуть на дочку, и мне сразу станет лучше, — предложила Элла.

— Не думаю, — покачала головой Марья Дмитриевна. — Ее жизнь вне опасности, ей только что сделали успешную операцию… Вы хоть поняли, что вам сказал профессор Самохвалов? Но если вы ее увидите, боюсь, вам опять станет плохо.

— Нет, я в порядке.

— Ну хорошо, пойдемте.

Бесконечными больничными коридорами Марья Дмитриевна отвела Эллу к палате и тихонько приотворила дверь. Она оказалась права. Юламей лежала спеленатая, как мумия, и кровоподтеки у нее на лице казались особенно страшными на фоне белых бинтов. Эллу замутило, она уцепилась за дверной косяк.

— Все, по-моему, с вас хватит. — Марья Дмитриевна крепко ухватила ее под локоть. — Все равно поговорить с ней вы не сможете. — Они двинулись бесконечными больничными коридорами в обратный путь. — А ведь худшее вам еще предстоит. Когда вас будут топтать в суде, — пояснила женщина-врач.

— Я к этому готова, — ответила Элла. — У меня уже была первая стычка сегодня утром. Нет, началось еще вчера вечером. Ничего страшного.

— Считайте, что вы еще ничего не видели, — вздохнула Марья Дмитриевна. — Знали бы вы, сколько мне приходилось наблюдать случаев, когда дело кончалось ничем! Потерпевшие шли на мировую, покупались на деньги, пасовали перед судом, оглаской, а то и угрозами… И вам будут угрожать, готовьтесь. И хорошо еще, если суд будет беспристрастный, а не купленный! Вы ведь можете и проиграть, хотя все вроде бы очевидно! У вас адвокат есть?

— Мне порекомендовали одного, я ему обязательно позвоню, — заверила ее Элла.

— Вот наш буфет, обязательно съешьте что-нибудь. — Марья Дмитриевна ввела Эллу в помещение, и та сразу поняла, что это не общедоступный буфет, а столовая, где питались врачи и медсестры. — Вот, девочки, — обратилась она к присутствующим, — я вам нервную мамашу привела. Покормите ее.

Элла пыталась протестовать, уверяя, что поест в общепите, но сестры обступили ее и потянули к столу.

— Домашнее-то лучше, — сказала одна из них, немолодая, дородная. Элла сразу подумала, что это сестра-хозяйка. — А вы, Марья Дмитриевна, с нами?

— Нет, я смену отдежурила, домой пойду. — Но Марья Дмитриевна все-таки села за стол рядом с Эллой. — Я вам дам знать, когда она очнется. Ей еще долго лежать на внутривенном, у нее челюсть вывихнута и трахея смещена, ни жевать, ни глотать нельзя. Но это все пройдет, вы не волнуйтесь.

— Ей больно? — спросила Элла.

— Ну, сейчас мы ее так укатали, что она ничего не чувствует.

— Она была в сознании до самого конца, пока я везла ее сюда.

— Организм крепкий, — подтвердила Марья Дмитриевна, — прекрасный мышечный тонус. И это очень хорошо. Она поправится. Вы пока занимайтесь своими делами, сходите к адвокату, а как только она в себя придет, мы сразу дадим вам знать.