У нас почти вся мебель дома была такой, сделанной еще советскими мастерами. Бабушка, уж не знаю почему, запрещала ее менять, и переубедить ее было невозможно.

– Ой, Аришенька вернулась, – смерил меня прищуренным взглядом мой непутевый родитель, сидящий за небольшим столом, стоящем вплотную к книжному стеллажу почти сразу около входной двери. Столик был завален банками с консервами, на газете лежала криво порезанная селедка, на блюдце огромными кусками накрошенная колбаса, тут же стояли мутные стопки и на половину уже пустая бутылка водки. Почти закончившийся хлеб крошками усыпал клеенчатую скатерть, а на полу валялись окурки, вперемешку с пеплом и осколками.

– Доча, здравствуй, – пьяно улыбнулся мужчина в возрасте, сидящий ближе к двери. Второй стул, почти в самом углу, занимал мой нетрезвый отец.

– Пап, вы бы хоть окно открыли, – не обращая внимания на привычное обращение, поморщилась я, разгоняя ладонью клубы сизого дыма от вонючих папирос. С трудом протиснувшись между родителем Шута и сервантом с прозрачными дверцами, в котором пряталась посуда, дошла до второго угла и приоткрыла окно на проветривание. Меня и отца сейчас разделял только диван, стоящий у стенки напротив серванта – больше сюда ничего не влезало. Разве что справа от окна притулился старый низкий бар с холодильником времен девяностых, на котором стоял старый, еще выпуклый, но вполне рабочий телевизор.

– Санька, какая ж у тебя доча заботливая, – покачал головой мужчина с залысинами на круглой голове. – Не то, что мой, оболтус!

– Лёша уже домой пришел, – сообщила я и, убедившись, что дым потихоньку стал рассеиваться, пошла обратно в коридор, не обращая внимания на речь отца Шута, как всегда ругающего своего единственного отпрыска, на чем свет стоит.

Никогда не понимала этого. Но понимала Лёшу, точнее его разгульный образ жизни, зачастую неопрятный внешний вид и абсолютное нежелание учиться. Кем он еще мог вырасти, с рождения наблюдая все это вокруг себя?

Мне повезло, у меня была мама. И отец не пил… во всяком случае, пока ее не стало. Он всегда винил себя в ее смерти. Ее и моего старшего брата. Папа не смог справиться этим горем, а потому и топил его в алкоголе, не замечая, как под откос летит уже его собственная жизнь.

Что до меня… Со своей я как-нибудь справлюсь сама.

– Вау, какая девочка! – в дверях ванной я неожиданно столкнулась с неприятным, высоким и довольно молодым мужчиной. Нетрезвым, конечно же. – Откуда?

– Ты, охренел, Юра? – послышался голос отца. – Это дочь моя, Арина! Тронешь – башку оторву!

– Понял, был не прав! – выставил вперед ладони бритый почти наголо тип и, ухмыльнувшись, показательно обошел меня по дуге, не скрывая, впрочем, похабной улыбки.

Я торопливо заперлась в ванной и уже там, в крохотном помещении, уперлась руками в край раковины, чувствуя, как глаза начинают щипать слезы.

Я устала от всего этого.

Черт побери, я очень устала…

Убирать разбитую пепельницу я уже не пошла, не рискнула, пока третий в их запойной компании оставался в зале. Отца Шута я знала с детства, его нечего было бояться, а вот данного мужчину я видела впервые.

И потому, прошмыгнув в комнату, закрыла тяжелую деревянную дверь и уже там, заперевшись на щеколду, устало прислонилась к стенке шкафа, стоящего слева от входа. Потирая влажный после умывания холодной водой лоб, машинально осмотрела свою жилплощадь.

Именно свою – папа спал в зале. Мне же досталась комнатка с двумя узкими кроватями, небольшим проходом между ними, ведущем к окну и старым комодом за одной кроватью и письменным столом за другой.

Небогато, конечно, и место мало, но зато здесь чисто, почти тихо и не пахнет табаком. Я жила здесь с бабушкой и, признаться честно, это были далеко не самые лучшие времена.

Она бродила ночами, могла в три часа греметь посудой на кухне, не позволяла выключить лампу, стоящую на комоде у меня в изголовье и постоянно ворчала. А еще готовила ужасную еду, пытаясь сэкономить каждую копейку, бережно хранила все старые вещи и была, можно сказать, педантом. Папины вещи в шкафу в коридоре были разложены по цветам, носки были свернуты по образцу, про остальное и говорить нечего.

И все равно, не смотря на это, бабушка поощряла отцовские пьянки. Ворчала, конечно, но мешать ему не смела.

Не могу сказать, что я ее любила. Да, может это и бессердечно с моей стороны и жестоко, но первым, что я почувствовала, узнав о ее смерти после долгих месяцев разных болячек, было облегчение, а не скорбь…

От размышлений оторвало короткое пиликанье и вибрация в кармане телефона.

Достав обычную раскладушку из кармана, я открыла новой сообщение, прочитала строчку… И телефон выпал из ослабевших пальцев.

Прижимая тыльную сторону ладони ко рту, пытаясь сдержать рвущийся наружу всхлип, медленно осела на пол, желая только одно – стереть из памяти то, что только что прочитала.

– Ариш, – в дверь неожиданно постучал отец. – Ты там?

– Да, пап! – откликнулась, торопливо вытирая сбежавшие по щекам слезы и, подхватив телефон, поднялась. Глубоко вздохнув, пытаясь взять себя в руки, и открыла дверь, впуская родителя. – Что-то случилось?

– Риш, денюжка есть? – неловко помялся папа, проведя рукой по сальным, темным, некогда роскошным волосам. Они были единственным, что я от него унаследовала. – Ты вроде расчет должна была получить…

– Нет, еще не дали, – привычно соврала я, пытаясь улыбнуться.

– Ну соточка? Соточка хотя бы?

– Соточка есть, – вздохнула я. И сама предложила. – Сходить?

– Риша, ты у меня самая лучшая, – обнял меня отец, вдруг сильно прижимая меня к своей груди, привычно пахнущей сигаретным дымом, потом и машинным маслом. Уткнувшись в болотного цвета кофту, я расклеилась, обнимая родителя за талию… На миг захотелось как в детстве разреветься, все рассказать, и попросить наказать гадких мальчишек, дергающих меня за косички. Да только в детстве меня всегда защищал Шут, а от тех, кто обижал меня сейчас, не способен был оградить уже никто. Над ухом досадливо хмыкнули. – Я плохой отец, да?

– Пап, ты лучший, – отстранившись, улыбнулась я, уже ни капли не привирая. Да, он не идеал. Да, в чем-то он ужасен. Да, я не могу на него положиться и всё-таки… Он мой папа. А потому он и, правда, самый лучший.

– Врешь ты все, Ришка, – меня легонько щелкнули по кончику носа. – А хочешь, я сейчас всех разгоню?

– Разгони, – хмыкнула я, понимая, что последует за этим. Естественно, вечное и незыблемое:

– Сейчас чуток посидим и разгоню. Беги, пока окончательно не стемнело.

Кивнув, я вышла в коридор, машинально обулась и, прихватив ключи, спустилась вниз. Да, было неправильно покупать отцу алкоголь, но… Лучше куплю я сама и что-то приемлемое, чем они пойдут сами и притащат паленую бутылку. Такое бывало уже ни раз и даже не два. Магазин тут, за углом дома, по дороге зайду к Лёшке и утащу его к нам, так спокойней будет. Да и отца своего он заберет в скором времени.

Сегодняшние их посиделки вопрос, к счастью, решаемый. Вот только… Что делать с остальным?

Убедившись в том, что парковка пуста, я вышла из подъезда и неожиданно сама для себя села на лавочку вместо того, чтобы идти дальше. Мысли откровенно путались.

Как выходить из положения, я просто не знала. Бросить универ? И что тогда? Или попробовать перевестись в другой? Конечно, меня предупредили, что делать этого не стоит, да и вряд ли получиться, но попытаться мне же никто не мешает, верно?

Если не выйдет, сбежать с учебы я всегда успею, главное, чтобы было куда сбегать. Но если я лишусь учебы, работа мне тем более станет необходима. На стипендию прожить невозможно, но это хоть какие-то деньги. А без них что?

Решение пришло неожиданно. В конце концов, что мне уже терять?

Достав из кармана телефон и визитку, я быстро набрала номер, не давая себе времени передумать:

– Алло, Алик? Это Арина…

Глава 2.

– Итак, делаем ваши ставки, дамы и господа, – раздалось дурашливое позади меня. – Придет ли на семинар наш милый Сашенька, али нам всем наступит внеочередной пипец?

– Ты реально думаешь, что Сашка нас как-то спасет? – насмешливо посмотрела на сокурсника моя соседка по парте. – Педагогику учить надо было.

– Вот кто бы еще нам эту самую педагогику сначала объяснил, а уже потом вкатывал семинары аж по трем модулям сразу, – фыркнула Инга, невысокая девушка с развязным характером, предпочитающая в одежде исключительно спортивные костюмы. – Я в ней не бельмес. Вот какого черта она одними терминами шпарит? Вон, даже Ришка ее лекции не понимает!

– Не понимаю, – вынуждена была признать я, оглядывая домашнюю работу, наспех сделанную вчера, под вялый бубнеж Шута, валяющегося на свободной кровати в моей комнате. И в неровных строчках в моей тетради со скудным содержимым был виноват даже не мой друг детства и наши с ним отцы, гуляющие за стенкой, а именно наш преподаватель!

Она не объясняла материал. Никак. Молодая девушка, едва получившая звание заведующей кафедры педагогики, вела себя ужасно. Задирала нос, постоянно пыталась всех унизить и подавала новый материал исключительно терминами, которые почти все из нас слышали впервые в своей жизни. Но ее это никак не смущало, более того, от нас она требовала такие заумно-научные ответы и другие просто не принимала.

Предмет «педагогика» начался только с этого семестра, за две недели занятий он был всего трижды, но мы уже выли хором.

Правда, было одно утешение, которое сейчас активно обсуждала вся группа разом. И звали его…

– Ну, доброе утро, что ли! – гаркнул порога мужской голос, да такой, что я невольно подпрыгнула.

– Йес, он все-таки пришел! – радостно подскочила сзади Инга, сидящая прямо на парте. – Спаситель ты наш! Благодетель! Кстати, уже последняя пара, какое утро?