Да, права Ольга. Ничего, кроме жестокого осуждения, он не заслуживает. Тем более и компенсации никакой не получил, это всего лишь ужасная их с Таней ошибка – насчет компенсации.

Таня, Таня… Что мы с тобой натворили, Таня. Хоть бы у тебя все получилось, обратно срослось. Хоть бы у тебя…

Через полчаса, сев в машину и отъехав от дома, он достал из кармана куртки телефон, кликнул Танин номер…

* * *

Телефонные позывные ворвались в небытие из другого пространства, звучали тихо, но требовательно. Надо было встать, найти телефон, ответить. Наверное, он в сумке или в кармане куртки. А может, это не телефон вовсе, а в голове так звенит…

Таня с трудом села на постели, огляделась, пытаясь понять, где находится. Потом вспомнила – это же гостиничный номер. Широкая двуспальная кровать, черный квадрат плазменного телевизора на стене, в углу шкаф, у окна письменный стол с лампой. И почему-то очень темно, хотя портьеры на окне не задвинуты. Неужели она так надолго провалилась в свое сонное забытье? Вон, даже не разделась, так и повалилась на кровать в джинсах и свитере.

Да, точно, вспомнила… Вспомнила, как брела по длинному гостиничному коридору, как с трудом открыла дверь номера, преодолевая тошноту и головокружение. Последствия травмы еще сказываются, да плюс бессонная ночь в аэропорту. Да и разговор с Валей тоже не придал сил…

Ей вообще казалось, что никакого разговора не было. Потому что не мог Валя с ней так разговаривать. Не верилось, что мог. Ведь он любит ее. По крайней мере, за годы их счастливого брака она привыкла так думать. Поверила, что Валина любовь – это нерушимая каменная стена. И «новый» Валя никак не укладывался в ее сознание, и надо было как-то сосредоточиться, чтобы принять его, нового. А через тошноту и головокружение сосредоточиться не получалось, хоть убей. Или она вовсе не хотела такого сосредоточия? Подсознательно выталкивала его из себя, не хотела мириться с ним? И потому тошнота и головокружение были для нее временным спасением? Вот оправится организм окончательно, и тогда…

Страшно подумать, что же тогда.

А телефон все звонил. Это Сережа, наверное. Звонит из нынешней жизни, в которой уже все по-другому. В которой уже ничего нельзя изменить.

Татьяна встала, пошла на жалобный телефонный зов. Телефон оказался в сумке. Глянув на дисплей, ответила торопливо:

– Да, Сереж… Как ты? Что тебе сказали в больнице?

– Да все плохо, Тань. Надо Тамару на операцию в Москву везти. Оказывается, у нее давно с сердцем было плохо, а я даже не знал…

– Прости, Сереж. Это я во всем виновата, только я. Ты ни в чем не виноват.

– Да как же не виноват, Таня! И вообще, давай не будем больше на эту тему, я сам буду со своим чувством вины разбираться, ладно?

– Но, Сережа…

– Все, Таня, все. Лучше скажи, как ты?

– Ты хочешь спросить, как меня встретил Валентин? Плохо он меня встретил, Сережа. У него другая женщина, и нам предстоит развод. И еще… Он не хочет, чтобы дети оставались со мной! Но я этого ему не позволю, конечно же. Я мать, и я смогу. Только сил совсем нет. Голова болит и кружится, и так плохо, что сама себя не слышу, не чувствую. Но это пройдет, надеюсь…

– А где ты сейчас, Тань?

– Я в гостинице номер сняла. Ой, кстати… У меня денег на карте не осталось, хватило только за два дня проживания заплатить.

– Я понял, Тань… Денег я тебе скину на карту завтра утром. Сегодня уже поздно, я сейчас в больницу еду. До утра потерпит?

– Конечно, Сереж… А почему так поздно в больницу едешь?

– Меня ночью обещали к Тамаре пустить, она в реанимации. Я просто посижу с ней рядом… Но все, не будем об этом…

– Да, я понимаю, Сереж. Я не тот человек, с которым можно говорить на эту тему. Я понимаю.

– Прости меня, Тань…

– Это ты меня прости. Это я во всем виновата. Я даже предположить не могла, что так все обернется. А надо было предполагать. Да, надо. Что ж мы с тобой наделали-то, Сереж, а? Что наделали?

– Ну все, Тань, все… Я уже к больнице подъезжаю, надо для машины место найти. Пока, Тань. Я еще позвоню тебе завтра…

Таня сунула телефон в карман джинсов, включила свет, зажмурилась. Надо было как-то жить дальше, привыкать как-то. И к этому гостиничному номеру привыкать. И вообще, начинать с чего-то другую жизнь. Пока страшно о ней думать, да и больная голова думать отказывается, но хотя бы первые шаги надо сделать. Хотя бы душ принять. А потом снова лечь спать, пережить как-то эту ночь. Говорят, в новой жизни самое трудное – пережить первую ночь. Пусть и бессонную.

И впрямь уснула только под утро, когда город за окном подал первые признаки жизни. И снова проснулась от телефонного звонка. Протянула руку, взяла телефон, оставленный с вечера на прикроватной тумбочке, и удивилась немного – звонила мама. И еще больше удивилась первому же маминому вопросу:

– Тань, здравствуй… Ты в городе, что ли? Когда приехала-то? Тебя вчера Екатерина Ивановна видела, она мне только что позвонила…

– Здравствуй, мам… А кто это – Екатерина Ивановна? – спросила Таня, садясь на постели и стряхивая с себя сонную одурь.

– Да это же твоя соседка с пятого этажа, ты что, забыла? Мы с ней очень мило общались, когда я к вам в гости приходила. Она вчера тебя видела из окна, когда ты по двору шла! Она не могла ошибиться, у нее зрение хорошее! Ведь это ты была, правда?

– Да, мам, я… – призналась Татьяна. – Я вчера заходила домой…

– Что значит, заходила? Ты помирилась с Валей или нет?

В голосе мамы явственно звучал нетерпеливый оптимизм, и Тане не хотелось ее разочаровывать. Да и самой не хотелось проговаривать ужасную правду, но другого выхода не было.

– Мы не помирились, мам. У него другая женщина, и он хочет развода. И все, мам, не спрашивай меня больше ни о чем, прошу тебя…

– О господи, Тань… – ахнула мама. – А дети? Дети-то как же? Мы что, никогда их больше не увидим? И кто эта другая женщина? Неужели та самая молодая особа, которая возила их в школу? Очень бесцеремонная особа, даже поговорить с детьми не позволяла, все время торопила их. Не говоря уж о том, чтобы погулять со мной отпустить…

– Скорее всего да, мам. Это она и есть. Валя говорит, она хорошо ладит с детьми. Даже к своим родителям на дачу на выходные вывозит. И Валя вчера к ним поехал. Очень торопился. Почти семейная идиллия у них, да…

– Таня, что ты говоришь, какая семейная идиллия! Ты Егору и Дане мать, а не какая-то там женщина! Ладно, это я бабушка, у меня никаких прав нет. Но ты – мать! С тобой так нельзя, Таня! С тобой эта женщина так не посмеет! Да и Валентин тоже…

– Валя решил, что детей мне не отдаст.

– Как это – не отдаст? Что, так и сказал?

– Да, мам. Так и сказал.

– Кто? Валентин?! Да не может этого быть… Даже в голове не укладывается, что он мог. Ведь он так любил тебя. Нет, не могу даже представить… Ну да, он очень обижен, это понятно. Но дети-то тут при чем?!

– В том-то и дело, что он очень обижен… – вздохнула Таня.

– Да он просто любит тебя, Таня, вот и все! Если бы в самом деле разлюбил, и обиды бы не было! И решил бы все миром. Ой, Таня, уж не знаю, как вы оба выпутываться из всего этого будете… Неужели он судиться с тобой из-за детей станет?

– Мам, да ты не волнуйся так, пожалуйста. Конечно же, я детей не отдам, что ты. Они будут жить со мной. Если ему так нужен развод, пусть будет развод. И с детьми пусть видится столько, сколько ему потребуется. Но жить дети будут со мной, и это не обсуждается. Ты меня слышишь, мам?

– Да, слышу… – глухо откликнулась мама. – А я так обрадовалась, когда Екатерина Ивановна мне позвонила. Думала, вы с Валей помирились… Как же это все ужасно на самом деле, Тань!

– Да, ужасно. Прости меня, мама. Теперь я и сама понимаю, как это все ужасно. Прости…

– А ты где сейчас? И что у тебя с голосом? Какой-то больной совсем…

– Я сейчас в гостинице, мам. Твой звонок меня разбудил.

– Как – в гостинице? Почему – в гостинице? А почему к нам сразу не приехала?

– Но мам… Ты же сама…

– Что я сама? Что? Да, я сердита на тебя, и папа тоже… Но что с того? Ты же наша дочь, и никто от тебя не отказывается! Так что давай. Собирайся и приезжай домой, Таня. Будем вместе думать, как нам жить, как нам быть…

Таня зажала рот ладонью – вдруг комок подступил к горлу. И вдруг показалось на миг, что она не взрослая женщина, а маленькая девочка, очень сильно набедокурившая, и что мама ей все великодушно простит и поможет ей во всем разобраться. И надо было какое-то время, чтобы перешагнуть через эту минуту слабости, не распуститься, не зарыдать в трубку…

– Ну? Чего ты молчишь, Таня? Давай, собирайся, я тебя жду. Пока едешь, я папу подготовлю. Он ведь тоже очень за тебя переживает и очень тебя любит.

– Как у папы здоровье, мам? – проговорила Таня тихо, с трудом проглотив слезы.

– Да получше, Тань, получше… Ничего, приезжай, не бойся. Я сейчас твою любимую творожную запеканку сделаю, хочешь?

– Хочу, мам…

– И какао сварю. Помнишь, как ты в детстве любила какао?

– Да, помню…

– Вот и умница. Давай, жду. Вернее, мы с папой тебя ждем.

Мама первой нажала на кнопку отбоя, и Таня расплакалась наконец. Плакать было хорошо. Просто плакать и ни о чем не думать. Просто позволить себе выплакать первый страх, первое осознание содеянного. Конечно, это содеянное еще встанет потом стеной и сполна накажет за эгоизм и самоуверенность, но это будет потом… И вполне может статься, что потом и поплакать уже не придется. Просто времени не будет, чтобы поплакать.

Не успела она всласть наплакаться, как пискнул телефон, оповещая о новом сообщении. Глянула на дисплей. Понятно, это Сережа на карту деньги скинул. Хотела перезвонить ему, но передумала. Не до разговоров ему сейчас…

Утерла слезы, пошла умываться, решая про себя, оставить за собой гостиничный номер или нет. Решила не оставлять. В конце концов, мама права – родительский дом всегда примет блудную дочь. Глупую дочь, самонадеянную дочь, эгоистку дочь… Искательницу компромисса, который оказался и не компромиссом вовсе, потому что любовь, как выяснилось, компромиссов не допускает. А кто себе позволяет играть в компромисс, того жестоко наказывает. И поделом, что же.