Девушки же всю зиму вязали и шили. Сначала сшивали чехлы для матрасов и подушек, потом стегали одеяла, подрубали простыни, вышивали скатерти, вязали носки и теплые шали. Как ни ненавидела я уроки рукоделия, а теперь была им благодарна – я могла показать, как нужно сделать, умела рассчитать количество ткани необходимое для того или иного изделия, да и прясть могла с закрытыми глазами.

Впрочем, пользуясь своим положением во время рукодельных посиделок я предпочитала читать вслух какую-нибудь книгу из родительской библиотеки, или просто пересказывала старинные легенды, которых выучила немало в графском замке.

К весне встала новая забота, но поразмышляв, я возложила ее на господина Данстана. Необходимо было составить список пахотных земель, покосов, рыбных ловов и прочих полезных мест. Карты поместья устарели, крестьяне, оставленные без присмотра, втихую разрабатывали новые участки, а налоги платили по-прежнему. Месить дорожную грязь самой мне было не по чину, зато вечерами я, высунув язык от усердия наносила на карту новые отметки и радовалась тому, что мне попался весьма опытный и толковый управляющий.

Снег еще не стаял, а госпожа Шиара уже уставила все подоконники ящичками с рассадой. Я не препятствовала, напротив, дала ей охрану, чтобы толковая женщина поездила по окрестным деревням и прикупила у хозяев хороших семян для будущего огорода. На ярмарке мы закупились изрядно, но из уроков садоводства я помнила, что лучше всего растут и плодоносят растения, выращенные в этой же местности.

Хозяйство потихоньку налаживалось, я читала книги по садоводству, прикидывала планировку огорода и ягодника, придумывала, чем закрепить стекла в теплице, чтобы они меньше ломались, но порой мне становилось грустно. В замке граф часто вел со мной беседы, расширял и углублял мои знания, здесь же мне не хватало его мудрых советов, интересных историй, умения подбодрить меня комплиментом или отеческой похвалой. Теперь я сама по себе и порой мне было невыносимо одиноко.

Впрочем, вскоре задули теплые ветры, окончательно съевшие весь снег, и настала пора страды. Пахать, боронить, сеять, крестьяне выезжали в поле семьями от старух до малых детей, дневали и ночевали в поле, спеша ухватить каждый денек. Не желая и в этом году сидеть без хлеба, а потом закупаться на ярмарке, я велела мужчинам распахать пустошь, расположенную неподалеку от поместья. Бывшие разбойники сперва бурчали, а потом втянулись и даже наемники в свои свободные от службы часы помогали им, водя коней в поводу или подвеивая семенное зерно лопатами.

Пара деревенских девок, взятых в птичницы и коровницы, разродились голосистыми ребятишками, и я вспомнив свое детство, сама искупала их в теплой воде и приложила матерям к груди, взяв с них клятву, беречь младенцев, и хорошо кормить. Однако самих матерей я старалась не баловать – кормила хорошо, но без изысков, подарков не делала вовсе. Не потому, что не хотелось порадовать молодых матерей, а потому, что я законно опасалась наплыва «порченых» девиц в поместье.

Прошла посевная, начался покос. Хоть и надоели мне тюфяки, набитые сеном несказанно, но делать было нечего – наше маленькое стадо породистых овец пока не давало столько шерсти, чтобы набивать ею матрасы. У меня как у хозяйки был тонкий чехол, набитый мытой чесаной шерстью, но и он лежал на соломенном тюфяке, а эти хрустящие, ароматные сооружения требовали постоянного внимания. Их следовало перетряхивать, сушить, а когда сено окончательно ломалось и комкалось, превращаясь в труху, чехол аккуратно распарывали, сжигали «начинку» и набивали свежим сеном. За зиму такую процедуру приходилось повторять три-четыре раза!

Во время сенокоса мы не забывали и про огород – собирали ягоды. Варили, сушили, мочили, заливали медом или засыпали сахаром. Так же старательно сохраняли овощи. Печник оказался великим мастером и без нашей просьбы выложил на всех печах не только удобные теплые лежанки, но и специальные полочки для сушки трав и ягод. Так что теперь принятые в дом юнцы таскали из леса грибы, собирали лекарственные растения, и все старательно сушили на специальных плетеных подносах.

Суете пролетел июль, настал август. Месяц щедрый, но полный забот. Я крутилась по хозяйству наравне с госпожой Шиарой, позабыв обо всем.

Всю зиму и весну граф Этуш писал мне, радовался моим успехам, а потом вдруг пропал. За страдой я и не заметила, а когда спохватилась, мне, как и всем подданным графа имеющим благородное происхождение доставили конверт, перевязанный черной лентой. Я плакала. Я рыдала так, что потеряла голос и голова гудела потом два дня. А на третий госпожа Шиара принесла мне еще один конверт, последнее письмо графа.

В нем мой дорогой наставник раскрыл мне тайну моих слез.

– Констанция, милое мое дитя, я чувствую, что мои дни приближаются к концу, и потому спешу поведать тебе легенду нашего рода. Когда-то первый граф Этуш полюбил прекрасную девушку из сильного магического рода. Полюбил так сильно, что готов был ждать и добиваться ее несколько лет. Бабка первой леди Этуш была сильной провидицей и узнала, что ее внучке суждено много плакать. Тогда она наложила на нее заклинание, согласно которому девушка должна была до свадьбы выплакать все свои слезы в виде жемчуга и только тогда выти замуж. Так оно и случилось, за несколько лет девушка выплакала свои слезы, и стала супругой графа, но так как род был магическим, заклинание закрепилось, хотя и в измененном виде. С той поры все будущие невесты графов Этуш плачут жемчужными слезами с шестнадцати лет и до самой свадьбы. Думаю, ты уже догадалась, к чему я веду. Да Тина, ты невеста Танреда. Надеюсь, я вырастил хорошую супругу для сына и добрую графиню для моего домена.

Ниже шла приписка:

– Вспомнив вашу взаимную нелюбовь, я решил немножко усложнить мальчику задачу. Он должен сам найти тебя и убедить в твоем предназначении. На это ему дается год. Если же не найдет, ты имеешь право вывезти из замка все, кроме стен!

Когда я прочла последние строчки, мне явственно послышался смешок. Тот самый, с которым граф отправлял королю его сборщика налогов проигравшегося в прах, зашитым в мешок и без штанов.

– Ох, наставник, – покачала я головой сожалея, – боюсь вы все же ошиблись. Мы с вашим сыном искренне ненавидим друг друга. Зачем вы дали мне в руки оружие против него? Я посидела задумчиво в постели, а потом решила, что хватит хандрить, у меня уборочная на носу!

Однако был у моей истерики еще один аспект – я искренне горевала о графе и моя постель, ковер и даже стол были усыпаны крупными серыми и лиловыми жемчужинами. Я собрала их все до единой, и убрала в тайник. Продавать свою печаль я не стану. Для продажи хватит обычных слез, а эти я, пожалуй, сберегу в память о графе Этуше.

Танред

Молодой граф принимал дела, выслушивал отчеты, и отчаянно пытался справиться со своими эмоциями. Чтобы проверить слова тетушки, он вошел в покои матери, в которых жила известная ему Тина и ушел оттуда в недоумении. Опрятные комнаты, много книг, домино и маски в гардеробной, листы с ученическими задачками и романтическими стихами. Покои юной девушки, склонной к одиночеству, а вовсе не куртизанки и развратницы, заманившей в свои сети графа. Но дверь между будуаром Тины и кабинетом графа была потертой от частого использования. Значит, эти двое все же регулярно навещали друг друга?

Просмотрев тетради и записи граф еще больше посмурнел. На всех отчетах, списках товаров и меню стояли пометки графа, два-три коротких слова, дышащие лаской и отеческой заботой. Собственному сыну внимания доставалось куда меньше. Хотя если поверить тетушке граф растил невесту для сына.

Перебрав бумаги по датам, Танред увидел, как четкий ученический почерк сменяется красивым женственным, более плавным и округлым. Пометок графа становится меньше, а задания сложнее. Последние бумаги касались покупки «Смерча» – огромного черного жеребца, приобретенного графом в подарок ко дню рождения сына. Оказывается, это Тина предложила его купить и даже договорилась с заводчиком, действуя как «секретарь графа Этуша».

Сложившийся прежде образ злодейки не получалось запихнуть в новые рамки. Танред тяжело вздохнул и, повинуясь порыву, велел перенести свои вещи в комнаты отца. А ночью, когда замок затих, он взял свечу, пришел в кабинет графа и долго сидел в его кресле, разглядывая столешницу. Потом решительно встал и через потайную дверь проник в комнату Тины.

Здесь царила особая хрупкая тишина. Казалось, хозяйка вышла на минутку, взять веер, а ее тут ждут. Танред заметил глубокую вмятину в большом покойном кресле и пустился в него, поставив свечу на столик. Стены обтягивал зеленый шелк с легким узором, превращающим помещение в лес, голубой потолок расписанный облаками, зелено-коричневый ковер под ногами. Голубые вазы, словно лесные родники, кресла похожие на поросшие мхом корявые пни. Да, здесь хорошо думалось, и казалось, что сейчас из-за ширмы сверкнул глаза лесной кошки, а в ладонь впорхнет крохотная птичка, чтобы спеть тебе песенку, очищающую душу.

Мягкий матовый блеск привлек внимание графа. Он дотянулся до светлого пятнышка, погладил, нажал и, сбоку из столика выпрыгнула коробочка, полная прозрачных мелких жемчужин. Танред медленно коснулся рукой нежных капелек, и на миг показалось, что его кожу обожгли горячие слезы.

Констанция

Узнав о завещании графа и о том, что его сын будет меня искать, я впала в глубокую задумчивость. Такую глубокую, что госпожа Шиара начала на меня тревожно посматривать, а потом пригласила для совета собственного супруга и сэра Джериса. По их мнению, негоже было молодой девушке сидеть в глуши и тратить время на заготовки и посев озимых. Стоило поехать в город на сезон, подцепить себе жениха и вернуться с ним в поместье, чтобы рожать и растить детей.

С таким вот решением и пришли ко мне мои старшие помощники. Они не знали о моем договоре с графом, и строго бранили неведомую им Тину, за угрозу благополучию нового графа. Выслушав их причитания и аргументы, я всерьез призадумалась – а почему бы и нет? Дела в поместье собственно катились своим чередом и без моего присмотра. Господин Данстан и госпожа Шиара прекрасно справятся здесь без меня. А графскому сыну и в голову не придет искать меня не в столице, а в ближайшем крупном городе. Протяну год, потом явлюсь, получу наследство и отдам его Танреду. Мне хватит и того, что я успела подкопить, и родительского дома.