Анна Годберзен - Скандал

Ее сердце билось под его ладонью, и она вдруг поняла, как же бешено оно колотится. Каждое мгновение, проведенное здесь, заставляло ее все сильнее беспокоиться о том, что происходило в доме. Лина, должно быть, скоро придет с горячим шоколадом и ледяной водой и обнаружит пустую кровать. Элизабет заставила себя быстро поцеловать Вилла в мягкие губы и вырвалась из его крепких объятий.

– Ты знаешь почему, – Она решительно встала и начала завязывать одежду. Посмотрела на беспокоившихся лошадей в стойлах внизу и попыталась выглядеть так, словно все делала правильно, – Если мама узнает, что я пришла сюда, – если вообще кто-нибудь узнает, – это будет конец.

– Но если мы уедем в Монтану… или Калифорнию… Никому не будет до нас дела. Никто не сможет нам ничего запрещать, мы будем свободны. Мы сможем оставаться в постели нее утро, – произнес он все более теплым и настойчивым голосом, становившимся все теплее и настойчивее– И потом, когда проснемся, сможем кататься на лошадях или делать то, что захотим, и…

Элизабет уже много раз слышала эти слова, и она поняла, что в ее отсутствие он не переставал об этом думать и настроен решительно. Ей нравилось, когда он так говорил. Вилл был единственным мужчиной из всех, кого она знала, который всерьез задумывался о будущем и прилагал усилия, чтобы сделать это будущее прекрасным и достойным. Вилл был самым нежным, прекрасным, но в то же время самым пугающим и требовательным человеком из всех. Жить где-нибудь далеко от Нью-Йорка, где они могли бы быть просто мужчиной и женщиной, – это самое прекрасное, что она только могла себе вообразить. Самая чудесная и самая недостижимая мечта. Им бы больше не надо было бояться разоблачения и страдать от этого нелепого неравенства, не было бы больше осуждения и лжи, а ей не пришлось бы тайком приходить к нему только тогда, когда все домочадцы слишком измотаны, чтобы заметить ее отсутствие.

Она повернулась, намереваясь сказать ему, что почти готова к безумному поступку, но замерла в удивлении: Вилл, одетый только в выцветшие длинные черные панталоны, с обнаженным торсом, сильным и гладким, выбрался из постели и теперь стоял, опустившись на одно колено. Элизабет уже видела этот жест раньше и знала, что он означает.

– Может быть, тебе стоит подумать о другой жизни… – произнес он мягко и потянулся к ее руке.

Элизабет инстинктивно отдернула ее, а сердце запрыгало так, словно она бежала. Девушка взглянула на свою ладонь и едва сдержала слезы. Ей снова надо было стать правильной и разумной, держать себя в рамках приличия, сохранять благопристойность.

– Господи, – взмолилась она, – помоги мне выдержать это…

– Я вернусь, как только смогу, хорошо? – Она заставила себя не смотреть Виллу в глаза, в которых отражались боль и смущение. Ведь один лишь взгляд заставил бы девушку понять, как сильно она боялась потерять возлюбленного, заставил бы забыть обо всех приличиях и броситься с головой в омут страсти.

Она поднялась по знакомым деревянным ступенькам, ведшим на кухню, и приготовилась было забраться по лестнице для слуг в свою комнату, где могла делать все то, чем занимались девушки ее круга: отсыпаться после первого бала сезона, мечтать о платьях, которые они наденут в будущем, и думать, с кем будут танцевать в следующие месяцы.

– Доброе утро, мисс Холланд.

Вздрогнув, Элизабет повернулась и увидела Лину. Облаченная в свое обычное черное платье, она сидела за тяжелым, шероховатым столом, где обычно завтракали повара. Пока старшая мисс была в Париже, служанка еще больше вытянулась и похудела, да и веснушек на се лице прибавилось. Ее спокойный и замкнутый вид ошеломил Элизабет. Она почувствовала, как взмокла спина, и запахнулась плотнее, чтобы скрыть раскрасневшуюся шею. И сама удивилась спокойствию в своем голосе:

– Я тебя повсюду ищу. Принеси шоколад. И воду тоже не забудь! Она была мне нужна еще ночью.

Затем Элизабет подошла к лестнице и вновь обернулась.

– Кстати, где ты была вчера? – добавила она, строго взглянув на служанку, и, не дожидаясь ответа, поспешила выйти из кухни.

По пути в свою комнату девушка пыталась убедить себя, что все в порядке – Лина была слишком замкнутой, чтобы интересоваться тем, что делала ее хозяйка. Но в любом случае любопытно, давно ли она там сидела и догадывается ли она о чем-нибудь. Элизабет помотала головой и попыталась отогнать от себя эти мысли…

– Обожаю читать сообщения в газетах! Это же просто фантастика, – воскликнул Исаак Филипс Бак, оттягивая мизинец и ставя на стол изящную фарфоровую чашечку. – Не читал ничего более интересного с тех пор, как Ремингтона Астора застали целующимся с поваренком. Вот это был скандал!

– О, они просто смешны! – Длинными пальцами, унизанными кольцами, Пенелопа погладила голову своего бостонского терьера по кличке Разбойник и рассеянно улыбнулась. На ней было легкое платье из черного шелка с низким, квадратным вырезом, узкой талией и ярусной юбкой. Стояли необычайно жаркие для осени дни, и она наслаждалась этим прощальным теплом. Они вдвоем с Баком сидели в большой гостиной с высокими потолками, обставленной французской мягкой мебелью с голубой в белую полоску шелковой обивкой.

– Не знаю, зачем вы принесли мне это, – добавила Пенелопа, зевнув. Она лишь недавно встала со своей роскошной постели, пронежившись в ней полдня, и тело до сих пор было приятно расслабленным, ленивым и сонным, словно в первые мгновения после пробуждения. – Неприкрытая зависть – самая искренняя форма лести? Да бросьте вы, этот афоризм давно не актуален. Не придавайте такого значения глупым заметкам. Просто пролистывайте страницы легко и непринужденно, как это делаю я.

– Я непременно постараюсь, Бак, но все эти «Бог то», «Бог это», «Бог порицает вас за новую усадьбу»… – Пенелопа попыталась скрыть неловкость и возмущение, однако не смогла сдержать язвительного смешка, – Все слишком помпезно! Я хочу сказать, что каждый имеет право проводить свое время так, как считает нужным и достойным. У человека должен быть выбор, и он волен выбирать лучшее.

– Ну что ж… У него, похоже, для этого есть целая вечность, – рассмеялся Бак, и девушка закатила глаза. – Ну, по крайней мере, газеты, кажется, согласны с тобой по поводу этого Шунмейкера. Они предсказывают, что вы с Генри будете помолвлены еще до конца сезона, – продолжил Бак, довольно потирая руки и выпучивая глаза. – Они даже поместили слова астролога, который все подтвердил.

Пенелопа ощутила в груди пьянящую горячую волну радости и абсолютной уверенности и едва сдержалась, чтобы не запрыгать и не захлопать в ладоши.

– Честно говоря, они могли бы сэкономить на астрологе и просто спросить мисс Ветмор, – продолжил Бак. – У них обеих вчера ночью был такой вид, будто их хватил удар от вашего танца. Они сразу все поняли.

– Аделаиде Ветмор точно не помешал бы удар, – быстро парировала Пенелопа, стараясь сдержать радостное волнение.

Мысль о том, что в общественном сознании и на страницах светской хроники они с Генри уже были провозглашены парой, наполняла ее невыразимым блаженством и трепетным восторгом. Он так долго и тщательно хранил их секрет, но все оказалось напрасно. Теперь все всё знают, и Нью-Йорк замер в нетерпеливом ожидании. Скоро даже Элизабет придется признать, что единственный совершенный мужчина Нью-Йорка принадлежит Пенелопе. Она прикусила губы, чтобы сдержать расплывающуюся улыбку.

– Все равно слишком помпезно. Кому нужна эта шумиха по поводу маленькой вечеринки? В следующий раз не стоит допускать таких разговоров.

– Согласен.

Впрочем, жаловаться Пенелопе было не на что. Разумеется, некоторые заметки являли собой библейское порицание обнаженных плеч красавицы, но большинство публикаций были длинными хвалебными статьями об изысканном вечере. И Бак был прав: нет большего удовольствия, чем вызвать зависть всего общества. Не говоря уже о содействии газет ее замыслу. Отныне все засвидетельствовано прессой и звездами: Генри будет принадлежать ей и только ей!

Снаружи раздался звон колоколов с церкви Св. Патрика. Три часа дня. Пора.

– Баки, – сказала Пенелопа, вставая. – Тебе надо сейчас уйти.

– Но Пенни, – растерянно возразил он, – мы же еще так много собирались обсудить. Например, наряды…

– Знаю, Баки, но у нас в запасе целая неделя, – уверенно ответила она, подходя к легкому креслу, на котором он сидел, и протянула руку. Бак нехотя принял ее; он выглядел жалким и расстроенным. Он раздражал Пенелопу только в одном случае – когда вел себя, как брошенный щенок.

Бернадин, старшая служанка Хейзов, стояла у входной двери со шляпой Бака в руках. Он поблагодарил ее и повернулся к Пенелопе. Девушка открыла ему дверь, и туг ее взору предстала восхитительная картина – Генри Шунмейкер стоял на ступеньках ее дома. Девушка сжала кулачки от восторга: как все удачно складывается! Он был здесь, прямо сейчас, в кои-то веки вовремя! Генри выглядел как всегда безупречно: черный пиджак подчеркивал статную фигуру, лицо было прекрасным и свежим. Но все же Пенелопа заметила в его чертах нечто необычное. Она привыкла к безмятежно веселому, уверенному и невозмутимому Генри, но сейчас он выглядел… чуть смущенным.

– Шунмейкер, – промолвил Бак, протягивая руку. – Что ты здесь делаешь?

– Привет, Бак, – Генри покорно пожал ему ладонь. Пенелопа тщетно пыталась разгадать странное выражение лица своего возлюбленного. Ею овладело смутное беспокойство, и она поняла лишь одно: он выглядел так, словно его загнали в ловушку.