— Это неправильно, Исси, — убеждала ее Люси. — Нельзя продавать свою душу за комфорт и безопасность вместо того, чтобы дарить ее мужчине, которого ты хочешь.

— Ты можешь думать так, потому что никогда не беспокоилась ни о чем более существенном, чем сумма денег «на булавки» и возможность ее увеличения, чтобы купить все, что угодно. Ты можешь отдать тело и душу ради удовлетворения своих чертовых прихотей, потому что глубоко внутри осознаешь, что твой отец обладает влиянием и властью. Он может сделать любого мужчину твоим. В моем случае все совсем иначе.

— Неправда, и ты упрямо отказываешься это замечать. Ты предпочитаешь трусливо прозябать в своей фальшивой безопасности, а не жить в полную силу. Да ты чуть не погибла и вот получила еще один шанс, который отказываешься использовать. Тобой управляют страхи прошлого.

— Возможно, если бы ты знала, что такое нужда, а не получала все блага мира на серебряном блюдечке, представляла бы, каково это — не иметь ничего, и поняла бы мои чувства. Однако ты в своей обычной манере переводишь разговор на то, что бы сделала на моем месте, что чувствовала бы, если бы была мною. Пойми, ты — не я, и никогда-никогда не узнаешь, что значит расти так, как росла я.

— Так вот что ты действительно обо мне думаешь! По-твоему, я испорченное, избалованное, эгоистичное и неблагодарное существо.

— Да! — выкрикнула она и немедленно захотела взять свои слова обратно. — О нет, Люси, не совсем…

Разъяренное выражение лица кузины заставило Изабеллу потянуться, чтобы успокоить ее, однако Люси, сверкнув изумрудными глазами, отмахнулась от нее и побежала к двери.

— Знаешь что, Изабелла, ты ведь тоже совсем не понимаешь меня. Ты гораздо более избалованная и испорченная, чем я, потому что отказываешься от того, к чему я стремилась всю жизнь, от того, что предлагает тебе Блэк. И послушай меня, я почти ненавижу тебя за то, что ты готова отбросить это ради равнодушного уважения и едва заметного влечения со стороны Уэнделла Найтона. Тебе достался бесценный дар, который невозможно купить ни за какие деньги, — подлинное желание, осмелюсь сказать, любовь. Мой дорогой папочка, — яростно прошипела она, — не способен купить мне этого.

Изабелла аж подпрыгнула на месте, когда Люси с силой захлопнула за собой дверь, и в отчаянии упала на пол, отдавшись нахлынувшему на нее потоку слез.

Люси не права. Она ничего не понимает, особенно Блэка, и ее страх перед неукротимой страстью. Страсть погубит женщину, у которой нет ничего за душой. Она уже насмотрелась подобного. Жила в таких условиях. Люси всячески оберегали, богато одевали и кормили. Если ей было холодно, слуга разжигал камин. Когда же мерзла Изабелла, ей ничего не оставалось, как попытаться укутаться ветхим одеялом. Они не могли позволить себе зажечь огонь в жалком очаге, потому что очень часто у них оставался лишь один или два кусочка угля, которые надо приберечь, чтобы приготовить еду.

Нет, Люси не знала, что значит долго испытывать нужду и страдания. Утирая слезы, Изабелла думала о своей кузине, о боли, пустоте и одиночестве, затаившихся в глубине ее изумрудно-зеленых глаз. И внезапно осознала, что за праведным гневом скрывалась боль глубоко страдающей молодой женщины. Она всегда присутствовала в ее взгляде, порой неявно, мимолетно, Изабелла подмечала ее не раз, а сегодня вечером все встало на свои места.

Люси действительно понимала, что такое грусть. И боль. Отчаянное стремление достичь того, что не суждено обрести.


Они собрались на хорах небольшого масонского храма, куда не доходил свет горящих свечей и где притаились мрачные тени. Серые кольца дыма от воскурения церемониальных благовоний клубились в воздухе, пропитывая одежду и волосы. Под ними простиралось основное помещение храма, где находились члены ложи, окружавшие кандидата, которому предстояло пройти посвящение и получить свой первый градус.

Распорядитель церемонии подошел к тому месту, где, в черных брюках и белой рубашке, стоял Уэнделл Найтон. Его уже лишили сюртука и галстука, в данный же момент изъяли все наличные деньги. Его рубашка была распахнута, грудь обнажена. Потом ему надели повязку на глаза и затянули на шее веревку. Прямо к сердцу приставили острый меч, и Найтон поклялся свято хранить секреты Братства, никому не рассказывать о тайных церемониях, рукопожатиях и паролях.

Блэк помнил, как сам приносил свою клятву. Его отец был мастером церемоний и в действительности проколол лезвием меча кожу на груди своего сына. Блэк явственно ощущал, как теплая кровь течет по его груди и животу. Его посвящение стало не просто торжественным получением первого градуса. Принятие в ложу — символическое отражение обетов и клятв, взятых им на себя. Он был обязан не только хранить тайны ложи, ему предстояло гораздо большее.

Позднее его отвели в древнюю пещеру, в которой некогда собирались на свои тайные встречи рыцари-тамплиеры. Здесь его раздели по пояс и положили на каменную плиту. Его обступили братья, среди которых был отец, старый герцог Сассекс и маркиз Элинвик. Подле маркиза стоял его сын Иэн, наблюдавший за предстоящим действом. Он уже прошел церемонию посвящения в первый градус и был заклеймен.

Когда отец повернулся, чтобы взять рукоятку клейма с раскаленным докрасна металлическим наконечником, Иэн наклонился вперед, делая вид, что шепчет вслух слова священного вступительного ритуала Братства Хранителей.

— Оно припечет твою кожу, как дьявольский язычок, — едва слышно пробормотал он. — Лежи спокойно и молча терпи. Все быстро закончится. Если будешь сопротивляться, они специально затянут церемонию. Они хотят сделать из нас мужчин, могучих душой и телом.

Иэн вернулся к остальным, и Блэк продолжал смотреть на него, не сводя взгляда с голубых глаз Синклера, который в свои шестнадцать был уже крепко сбитым парнем с мускулистой мужской фигурой. В этот момент Блэк понял, что Иэн боролся, возможно, даже кричал и пострадал от того, что сделали с ним трое убеленных сединами мужчин, полных абсурдной решимости исполнить древний варварский ритуал.

— Кандидат готов, — громко и отчетливо провозгласил Иэн.

Он не смотрел по сторонам, продолжая удерживать зрительный контакт с Блэком, оказывая молчаливую поддержку в предстоящих испытаниях. Пятнадцатилетний юноша — он был на год младше Синклера — сомневался, что тот сильнее. Во взгляде Иэна было нечто одновременно успокаивающее и пугающее. Блэк не дернулся и не закричал, когда клеймо с шипением коснулось его груди. Не поморщился, не отворотил нос от запаха поджаренной плоти и горящих волос. Как и Синклер, который был приучен к боли.

Блэк стиснул зубы, продолжая смотреть Иэну в глаза, и взгляд его друга был тем якорем, за который он держался, чтобы вытерпеть ужасную боль клеймения.

— Еще раз, — торжествующе заявил старый герцог Сассекс, проклятый садист. — Он не кричал. Он ведет себя так, будто выше нас, выше боли, выше Бога.

Взгляд Синклера впервые затуманился. Иэн кричал во время испытания и был наказан. Думая спасти Блэка от мучений, выпавших на долю его самого, он предупредил друга, а теперь осознал, что стоящие рядом с ним истуканы в белых мантиях с красным крестом накажут испытуемого за то, что тот не кричал и скрыл боль.

Блэка заклеймили еще раз, на этот раз отец его самолично приложил раскаленный металл к его обнаженной груди и удерживал несколько невыносимых секунд. Лишь когда Джуд вскрикнул и попытался избавиться от пут, стягивающих его запястья и плечи, отец опустил клеймо.

— Он благороден, — провозгласил отец.

— Клянись! — прорычал Сассекс, и Блэк с трудом смог произнести слова, прорваться сквозь окутывающую его черную пелену боли.

— Никогда не рассказывай о том, что знаешь. Никогда не говори, кто ты. Никогда не теряй веры в свое предназначение, ибо Грядущему Царствию понадобишься ты и сыновья твои.

Символ этих слов больше не обжигал его плоть, хотя они горели у него в голове. Блэк не мог и представить, что ему придется провести через это сына, отдать его в руки высокородной шайке лучших английских фамилий. Он не мог даже предположить, что Изабелла добровольно доверит ему своего ребенка, чтобы того мучили раскаленным железом, — да одобрит ли она вообще саму идею того, чтобы ее сын, ее плоть и кровь, вступил в Братство Хранителей.

— Им обошлось все очень легко, да? — пробормотал Элинвик, наблюдая за посвящением Найтона. — Если бы они имели хоть малейшее представление о том, что пришлось вынести нам, бежали бы прочь без оглядки. — Элинвик презрительно фыркнул. — Все они трусы. От них не стоит ожидать ни верности, ни веры. Масонство превратилось в еще один великосветский клуб, повод встретиться, закурить сигару и побаловать себя хорошим ужином. От старых традиций ничего не осталось. В Братство вступают ради того, чтобы разнообразить досуг. Дилетанты.

— Думаю, как раз они вполне нормальны, — возразил Блэк. — Это мы трое сумасшедших. Наследие наших отцов.

— А Найтон из них самый большой дилетант. — Элинвик с отвращением сплюнул. — Он здесь только потому, что нам необходимо не сводить с него глаз. Пришлось пойти на это.

— Как случилось, что Найтон настолько угрожающе близко подошел к правде? — пробормотал Сассекс.

— Не знаю, — ответил Блэк, прислушиваясь к тому, как Найтон повторяет свои клятвы.

— Надеюсь, ты не болтал языком, Блэк?

— Если ты намекаешь на то, что я рассказал обо всем Изабелле, катись-ка ты к черту, Элинвик. Возможно, мне и не нравится делать то, что я вынужден делать. Может, я и не верю в эти чертовы реликвии, но я дал слово. И уж точно верю в свою клятву чести. Я не говорил с Изабеллой ни о чем из того, что мне известно.

— Тогда откуда Найтон узнал об этом?

— Повторяю, не знаю. Кто убил Алису Фокс? Не знаю. Кто написал ей письмо на масонском бланке? Не знаю! — прорычал Блэк.