— Э-эти белы-ыыые-е цветы-ы-ы, — эротично выводил Димыч бархатным баритоном с явственно слышными мартовскими кошачьими интонациями.

А потом он пел «Сказочный Версаль» вот так:

Так зачем жестоко так терзать друг друга,

Нас с тобой венчал ведь сказочный ВИСКАРЬ...

Алиса зашлась в экстазе смеха, откинувшись на стуле и аплодируя над головой. А Димыч запел по-английски про испанские глаза, очень похоже изображая крупную западную звезду с не менее бархатным баритоном и с лицом элегантно стареющего льва Симбы.

— Это что, Пресли, что ли? — спросил Лёха с плавающей в глазах хмельной дымкой.

— Нет, Энгельберт Хампердинк, — сказала Алиса.

— Энгель-кто? — икнул Лёха. И выдавил из своих отяжелевших от выпитого извилин остроту: — Это... это типа тест на трезвость, да? Смог выговорить — значит, трезвый!

Потом обсуждали тексты песен. «Я, в глубь бездонную скользя, твержу тебе уже раз двадцать...» Ольга с невинным видом поинтересовалась:

— И что может значить сия строчка?

— Очевидно, у неё там такая бездонная глубь, что он боится утонуть, — ответил Димыч, поднося ко рту стакан с водой: от пения у него устало и пересохло горло. — Да ну, нафиг. Пусть её муж тонет. Авось, до дна достанет, если длины хватит.

Алиса порозовела, Лёха заржал, а Ольга, показав на Димыча пальцем, сказала:

— Он пошляк, я говорила.

— Автор имел в виду, конечно же, глаза! — вскричал Димыч с хорошо разыгранным возмущением и смешливыми чёртиками в зрачках. — В глазах он её утонул! А вы что подумали? Это вы все пошляки!

— Что там было про выразительные глаза? — вдруг вспомнил уже порядком осоловевший Лёха.

— Где такое было? — непонимающе нахмурился Димыч.

— Ну, там... — Лёха делал неопределённые жесты в воздухе, будто пытаясь в солнечном майском пространстве поймать то, что от него ускользало. — Типа, какие у вас большие... и выразительные глаза!

— Не пойму я что-то ни хрена, — сказал Димыч. — Лёх, ты не тормозишь уже?

— Это я-то тормозю... торможу? — пьяненько возмутился тот. — Это ты тупишь!

Ольга с усмешкой подытожила:

— Всё, ребят, кому-то уже хватит пить. А то у одного — тормоз, у другого — тупняк.

Тут Алиса спасла положение, грозившее вылиться в спор или перебранку:

— По-моему, Лёша имеет в виду анекдот про поручика Ржевского. Делает как-то Ржевский на балу комплимент даме: «Мадам, какие у вас сиськи!» — «Фи, поручик! Если хотите сделать даме приятное и избежать пошлости, нужно говорить о её глазах!» Ржевский: «Какие у вас большие и выразительные глаза, мадам! Но сиськи ещё лучше!»

— И это я-то после этого — пошляк, — фыркнул и закатил глаза Димыч, а Лёха просто пожал Алисе руку с видом величайшего удовольствия и счастья.

— Слава богу... Хоть один умный человек...

Алиса совершила чудо — правильно перевела с пьяного на русский.

Наверное, все мы иногда поём песни, за которые бывает неловко. Но иногда это всего лишь песни.

Адская жажда привела Ольгу к источнику воды — бочке для полива. И было плевать, что она не кипячёная.

Фыркая и расплёскивая брызги, она умывалась. Намочила штаны, наплескала в обувь, а потом окунула голову целиком. Встряхнулась, рыча; мокрые волосы облепили лоб. А когда направилась к столу под навесом, предметы на ногах устроили ей подлость. Мокрые ступни скользили в них, и она растянулась во весь рост на траве. «Наркоз» ещё действовал, и особой боли она не почувствовала, только матюгнулась с испугу, внезапно обнаружив себя на одном уровне с одуванчиками.

Саня... А что Саня? Он был с ними. Невидимый, но был.

«Давайте так, — сказал ещё трезвый Лёха. — Вспоминаем только хорошее. А грустное и плохое — не будем».

И они вспоминали. Смеялись. Уж и забылось, кто именно тогда показал голый зад ментам — Саня или Димыч. Димыч отнекивался, Лёха настаивал: «Нет, это ты! Ты тогда учудил!»

Смех рвался из горла Ольги и сейчас — больше похожий на вой, рыдание. Пальцы вцепились в траву, вода с мокрых волос струилась за шиворот, а по щекам — что-то тёплое и солёное. В ушах завывал слащаво-мартовский Серов в исполнении Димыча, любящий до слёз, а из широко разинутого, оскаленного рта рвался безмолвный крик.

Она не плакала ни тогда, ни после. Ни разу. За все эти годы.

И сейчас её рвало в клочья. Под Серова в голове. Слащавый пафос, душещипательная музыка, но крик из перекошенного рта — настоящий, до небес, которые уже не ответят на вопрос: виновата ли?

Она драла себя на лоскуты этим криком, царапая траву и задрав голову к ночному небу. Звала волчьим воем — Бог должен был оглохнуть, если он там был.

Крик иссяк, осталась только дрожь в нижней челюсти. Она озиралась испуганно: не перебудила ли всю округу?..

Тишина.

На самом деле из горла вырвался только писк. Весь крик был у неё в голове, как и музыка.

Опустошённая, полумёртвая, она лежала на траве, вдыхая лунное молчание. Кто-то будто коснулся её головы — то ли лёгкое дуновение, то ли воздушная ладонь скользнула. И слёзы полились снова — тёплые, сладкие и очищающие.

То ли ей спьяну померещилось, то ли это и был ответ.

Ничьей жалости и сочувствия не хотелось сейчас — лишних, неуместных. Молчаливое небо было лучшим собеседником. Только перед ним и не стыдно.

Разум был трезвее тела. Тело запаздывало, неуклюжее и медлительное. Оно кое-как поднялось на четвереньки и поползло в сторону беседки, чуть не опрокинуло стул, но взобралось на него, бросило руки на стол, а на них — мокрую голову. Стало зябко и зыбко, мир тошнотворно вращался.

Может быть, прошла вечность, а может — пять минут.

— Оль...

Плеча коснулась лёгкая ручка. Не то прохладно-небесное прикосновение, а живая, родная Алисина рука. Стало вдруг светлее — голубовато-серебристый отблеск лёг на посуду и пустые бутылки, озарил решётку гриля. Душу Ольги залил возвышенно-нежный, глуповато-влюблённый восторг: пришла — и принесла с собой райский свет, будто ангел... И только потом она сообразила, что в руках у Алисы — телефон с включенным фонариком. Вот и весь «райский свет».

— Оль, всё нормально?

От звука этого милого голоса хотелось моментально собраться в кучку, стряхнуть остатки «наркоза», но не так-то это оказалось просто. Язык еле ворочался в пересохшем рту, а связки были больны островоспалительным джигурдитом.

— Да, маленький. У нас есть водичка, а? А то я уже из бочки готова напиться...

— Сейчас... Сейчас принесу, Оль. Не пей из бочки, козлёночком станешь!

С серебристым смешком маленький ангел ухромал в дом, унося с собой голубой райский свет. Ольга не успела рассмотреть, что на Алисе было... Не голышом же она?.. Странное впечатление наготы оставило её озадаченной и встревоженной.

Алиса вернулась с бутылкой воды, по-прежнему подсвечивая себе дорогу телефоном. Когда она подошла поближе, стало видно, что на ней — пижамные шортики и пижамная футболка с милыми девчачьими бантиками. Всё — телесного цвета в бледно-сиреневый, почти незаметный горошек. Поэтому и казалось, что она голая.

«Пш-ш-ш», — соблазнительно, освежающе зашипела бутылка, пузырьки газа устремились к горлышку. Алиса хотела налить воду в стакан, но Ольга выхватила благословенный сосуд и присосалась к нему — без посредников. Несколько жадных глотков щекочущего горло блаженства.

— М-м, холодненькая, — причмокнула она.

Вот теперь можно было налить в стакан и уже не спеша смаковать, наслаждаясь умиротворяющим зрелищем Алисы в пижамке, такой милой и домашней. Стало вдруг как-то легко, уютно и, несмотря на время суток, светло. Надорванное от немого крика, мокрое от полупьяных слёз сердце разом просохло и успокоилось. И это чудо сотворила Алиса одним своим видом, даже не подозревая об этом.

— Лисён, а у тебя есть этот... как его... — Ольга кивком показала на телефон. — Хрен Пердинк?

— Кто? — смешливо фыркнула Алиса, потом сообразила. — А! Да, был где-то... — Её тонкие пальчики касались дисплея, перебирая папки с музыкой, отсвет экрана озарял её лицо. — Вот он... Что тебе включить?

— Да что угодно.

«Tell me when will you be mine, tell me quando, quando, quan-n-ndo» — зазвучало из динамика. «Когда моей ты будешь, детка? Скажи скорее мне, скажи!» Плосковатый звук, совсем не то что в приличных колонках или наушниках, но сейчас хватало и такого. Алиса, шаловливо прикусив губку, заёрзала на стуле под музыку, задвигала плечами. В груди Ольги щекотно ворочалось что-то весёлое, беспокойное, толкалось лапками в рёбра... А потом вырвалось хрипловатым смешком. Она встала, ещё не вполне твёрдо держась на ногах, и потащила Алису со стула.

— Ты нас сейчас уронишь! — пискнула Алиса: Ольгу повело.

— Спокойно! Без паники на корабле! — Ольга ухватилась рукой за край стола и устояла.

Наверно, это была дурацкая затея. Ритм песни мчался вперёд, и ноги Ольги безнадёжно заплелись, запутались, завязались узлом; Алиса практически висела на ней, и они рухнули на землю вместе. Каким-то невероятным чудом Ольга сумела сгруппироваться в полёте и принять на себя весь удар. А Алиса оказалась сверху. Пошатнулся стол, звякнули упавшие бутылки.

— Оль, ты живая? — Алиса давилась тихим смешком, уткнувшись Ольге в шею. И сказала голосом мультяшного Пятачка: — Что это так... бумкнуло?.. Не твоя голова об стол?

— Тихо! — сказала Ольга, одной рукой щупая голову, а другой обнимая Алису на себе. — У капитана всё под контролем. Нет, это была какая-то другая часть тела. Пока не могу определить, какая. Так, собрались! Приготовиться к подъёму!

Песня стояла на повторе. От собственного неуклюжего барахтанья Ольгу разбирал смех, Алиса ей серебристо вторила.

— Оль, осторожно, скатерть! Ты сейчас всё стащишь...

— Щас мы тут... устроим хореографию, бля! — хрюкая от смеха, пропыхтела Ольга.

— Капитан, отставить выражения на корабле! — с шаловливой строгостью сказала Алиса.