– Мне следовало понять с самого начала, – произнесла она. – С той минуты, как вы мне его пообещали. Кто он вам? Кто вы ему? Откуда у вас такая власть над ним?

– Ни у кого нет власти над герцогом Марвиком. – По крайней мере, это правда. Это он ей сказать может.

– Кроме вас, – заметила она. – Кто он? Ваш конкурент в бизнесе? – Она наморщила лоб. – Поэтому в ваших людей стреляли?

– Нет. – Во всяком случае, Дьявол так не думал.

Фелисити коротко кивнула, вернувшись мыслями к той ночи в трущобах. Посмотрела на него полными беспокойства глазами.

– Ваши люди. Брикстон сказал, они не…

У него в груди все сжалось при мысли, что даже сейчас, злясь на него изо всех сил, она беспокоится о благополучии его людей – парней, которых совсем не знает.

– Груз потерян, но люди живы. – Учитывая все случившееся, тем двоим повезло. Они с Уитом нашли их без сознания, и не от потери крови, а от ударов по голове.

Он не спал почти двое суток, запугивая докторов и требуя гарантий, что парни выживут.

– Они поправятся.

Девушка с облегчением выдохнула.

– Я так рада!

– Ну, не так, как я.

Внезапно она усмехнулась.

– Какая жалость, что весь ваш лед украден. Странная эта вещь для выбора грабителей.

Он приподнял бровь. Надо же, какая наблюдательность.

– Люди любят хранить продукты в холоде.

– Разумеется, – согласилась Фелисити. – Однако делали бы они это без – как это вас называют? Бесперчаточников?

Он кивнул.

– Почему вас так называют?

Вспыхнуло воспоминание – его первая ночь в Лондоне после трех с половиной дней без сна: он, Уит и Грейс прижались друг к другу где-то в уголке трущоб, голодные, испуганные, не имеющие никого и ничего, кроме друг друга и урока, преподанного им отцом: деритесь так грязно, как только сможете.

– Когда мы пришли в трущобы, то оказались лучшими драчунами, каких там когда-либо видели.

Она смотрела на него со своей скамьи.

– И сколько вам было лет?

– Двенадцать.

У нее расширились глаза.

– Вы же были детьми!

– Дети учатся драться, Фелисити.

Она задумалась, и он решил, что его ждет импровизированная прочувствованная речь – рассуждения о правах ребенка и о том, что его детство должно было быть лучше, как будто он сам этого не знает. Дьявол застыл, готовясь, но речи не дождался. Вместо нее Фелисити сказала только:

– Такого быть не должно.

Господь свидетель, это правда.

Затем она встала, и его взгляд упал на вышивку.

– Боже милостивый. Это что, лиса пытается загрызть курицу?

Фелисити бросила пяльцы на скамью.

– Я сильно злилась.

– Вижу.

Она шагнула к нему.

– Значит, вы со Зверем были маленькими и учились драться?

– Мы были маленькими и уже умели драться, – поправил ее он. – Мы несколько недель дрались на улицах за объедки, а потом нас обнаружил человек, который держал бойцовский ринг. – Он помолчал. – Мы втроем им завладели. А потом завладели Ковент-Гарденом.

– Втроем?

– Зверь, Далия и я.

– Далия дралась?

Дьявол ухмыльнулся, вспомнив Грейс в ее грязном платье, а потом пару первых красивых, блестящих ботинок, купленных на ее выигрыши.

– Она дралась свирепее, чем все мы, вместе взятые. Выиграла достаточно денег, чтобы начать свой собственный бизнес, задолго до того, как мы начали наш. По сравнению с ней мы были младенцами. Далия… вот кто настоящий Бесперчаточник.

Фелисити улыбнулась.

– Она мне нравится.

Он кивнул.

– И вы не одиноки.

– Но ведь сейчас вы не деретесь на кулаках, – сказала девушка, опустив взгляд на его руку без перчатки, сжимающую трость-клинок. Ее собственная рука дернулась, и она вдруг подумала, можно ли к нему прикоснуться.

А он подумал, позволит ли он ей.

Конечно, позволит.

Он дважды стукнул тростью по носку сапога.

– Нет. Когда ты научился использовать сталь, обратно к кулакам уже не возвращаешься. Ты делаешь то, что можешь, лишь бы спасти свою жизнь. Брата и сестру. Свою команду. А клинок куда могущественнее, чем кулак.

– Но вы все равно деретесь.

Фелисити все еще смотрела на костяшки его пальцев, и он с каждой секундой чувствовал себя все более не в своей тарелке. Дьявол согнул и разогнул пальцы. Откашлялся.

– Только когда это необходимо. Это Зверь у нас любит представления.

Она глянула ему в глаза.

– А той ночью вы дрались?

Он покачал головой.

– К тому времени, как мы туда добрались, товар уже исчез.

– Но вы бы дрались.

Она потянулась к нему, и они оба, как завороженные, смотрели, как ее пальцы гладят костяшки его пальцев, побелевшие, потому что он крепко стискивал трость, покрытые перекрещивающимися шрамами и отметинами – знаками отличия, заработанными в трущобах.

– Вы бы подвергли себя опасности.

Ее прикосновение было опасным, оно заставляло его хотеть дать ей все, чего она только пожелает, отдать все, что у него есть.

«Нужно отодвинуться».

– Я бы сделал все необходимое, чтобы остаться в живых.

– Как благородно, – прошептала она.

– Нет, Фелисити Фэрклот, – отрезал он. – Не изображайте из меня принца. Во мне нет ничего благородного.

Взгляд ее прекрасных карих глаз нашел его взгляд.

– Думаю, вы ошибаетесь.

Большим пальцем она поглаживала его костяшки, и Дьявол вдруг подумал, что ему даже в голову не приходило, насколько чувственна женская рука. Какой властью может обладать простое прикосновение. Он лишь иногда чувствовал боль в костяшках пальцев, но вот она здесь, губит его наслаждением, вынуждает его захотеть заключить ее в свои объятия и ответить тем же.

Да только он не должен ее хотеть.

Он выдернул свою руку.

– Я пришел сказать вам, что вы не должны меня звать.

Взгляд карих глаз не изменился.

– Я не могу приходить к вам и не могу звать вас к себе.

– Нет, – ответил он. – Ни в том ни в другом нет необходимости.

Фелисити покачала головой и заговорила очень тихо, голосом низким и таинственным, как обещание.

– Я не согласна.

– Это невозможно, – произнес он так, словно это что-то значило.

Ничего это не значило. Собственно говоря, это значило так мало, что она сменила тему, продолжая жадно рассматривать его лицо, словно пыталась навсегда его запомнить.

– Вы знаете, что я никогда не видела вас при солнечном свете?

– Что?

– Я видела вас при свечах, и в зловещем сиянии вашего ледового хранилища, и глухой ночью на улице, и при звездах на балконе бального зала. Но никогда при солнечном свете. Вы очень красивый.

Она была так близко. Настолько близко, что он мог проследить за ее взглядом, пока она изучала его лицо, запоминая все его изъяны и углы. Достаточно близко, чтобы он мог изучать ее – само совершенство по сравнению с его недостатками. И почему-то он не сумел сдержаться и произнес:

– Это странно. Все прошлые разы мы встречались в темноте, и я впервые вижу вас при дневном свете.

У нее перехватило дыхание, и ему потребовались все его силы, чтобы не прикоснуться к ней.

Но это не имело никакого значения, потому что в эту секунду она протянула руку и прикоснулась к нему. Ее пальцы обожгли его кожу, как огнем, они заскользили вдоль его скулы вниз, к подбородку, затем она обвела пальцем все резкие углы его лица и, наконец, добралась до своей цели – его шрама. Кожа там была странно чувствительной, нервы не могли отличить боль от наслаждения, и она как будто знала это, потому что прикасалась на удивление нежно.

– Откуда он у вас?

Он не шелохнулся; слишком боялся, что если шевельнется, она уберет руку. И еще он слишком боялся, что она будет трогать его дальше. Настоящая агония. Он сглотнул.

– Мой брат.

Она нахмурилась, взгляд метнулся к его глазам.

– Зверь?

Он помотал головой.

– Я не знала, что у вас есть еще один брат.

– Вы много чего обо мне не знаете.

Она кивнула и негромко сказала:

– Это правда. Плохо, что я хочу узнать их всех?

Иисусе Христе! Она его убьет. Он отступил назад и тут же понял, что без ее прикосновений умрет еще скорее. Отвернулся, отчаянно придумывая, что сказать. Что-нибудь, не имеющее отношения к поцелуям. Нужно говорить до тех пор, пока кто-нибудь из них не вспомнит, наконец, почему они не могут быть вместе.

А причин для этого несметное множество.

Дьявол откашлялся и сосредоточился на странной форме скамьи.

– А почему эта скамья изогнута?

Довольно долго казалось, что девушка слишком внимательно смотрит на него и поэтому не ответит. Он мысленно обругал дневной свет и пожелал, чтобы тут появились тени, в которых можно укрыться.

«Нужно уходить».

Да только Фелисити вдруг ответила:

– Это шепчущая скамья, – сказала она. – За счет формы в ней такая акустика, что если шепнуть что-нибудь на одном конце, сидящий на другом тебя услышит. Говорят, эту скамью подарил одной из хозяек этого дома ее садовник. Они были… – Она покраснела, это было чудесно и абсолютно искренне, и смущенно кашлянула. – Они были любовниками.

Этот румянец едва его не убил.

Дьявол посмотрел на скамью, затем подошел к дальнему ее концу, сел, откинувшись и широко расставив ноги, положил руку на спинку скамьи, стараясь выглядеть непринужденно.

– Значит, если я сижу тут…

Она, как по команде, снова опустилась на свое место на противоположном конце скамьи и уставилась себе на колени. А затем заговорила, словно прямо ему на ухо, словно сидела рядом. Словно прикасалась к нему.

– Никто никогда не узнает, что мы значим друг для друга.

Дьявола мало что могло удивить, но скамья его удивила. А может быть, слова Фелисити. Может быть, мысль, что ее слова могут иметь какой-то реальный вес – что они с этой девушкой могут кем-то быть друг для друга.

Он мгновенно взглянул на нее, но она упорно смотрела на пяльцы с вышиванием.