Сара Маклейн - Скромница для злодея

Жар исходил от него волнами, окутывая ее обещанием, звучавшим в этих словах. Каково это – знать, что он нуждается в тебе? Так же ли это головокружительно, как то, что ты нуждаешься в нем?

Потому что она чувствовала, что он ей необходим.

Конечно, именно поэтому ей стало так больно, когда он покинул ее, а вовсе не потому, что она его любит.

И тут он добавил:

– Страсть приходит с самым худшим из грехов, а не с лучшей из добродетелей.

Она уловила в его словах вину и не удержалась: подняла руку, прикоснулась пальцами к его щеке, желая, чтобы перчатки куда-нибудь исчезли. Желая ощутить его кожу.

– Ты все знаешь о грехе, верно, Дьявол?

Он закрыл глаза, подался навстречу ее прикосновению, и ее пронзило наслаждением.

– Я знаю о грехе больше, чем ты можешь вообразить.

– Однажды ты сказал мне, что видишь мой грех, – проговорила она.

Его красивые глаза снова открылись, сейчас они были темнее, чем обычно, и в них застыло понимание.

– Это зависть. Ты завидуешь их месту в обществе. Их жизни. Тому, что их в обществе принимают.

Возможно, когда-то так и было. Возможно, было время, когда она сделала бы все, что угодно, лишь бы снова вести жизнь, какую ведет все общество. Тогда она считала это счастьем. Но теперь – нет.

– Ты ошибаешься. Не это мой грех.

Теперь руку поднял он, чтобы прикоснуться к ней. Его восхитительно теплые пальцы легли ей на щеку.

– Тогда что?

– Желание, – ответила Фелисити едва слышно.

Он негромко выругался в темноте. Такой близкий. Такой невозможно, прекрасно близкий.

Она настойчиво продолжала, зная, что не следует это делать, но не в силах остановиться:

– Я хочу тебя, Дьявол. Хочу соблазнить тебя. Хочу быть твоим пламенем. Но боюсь… – Она замолчала; ей ужасно не нравилось, как он на нее смотрит, как будто видит каждое слово прежде, чем она его произнесет. А может, и правда видит. Какая разница. – Боюсь, что вместо этого я стала твоим мотыльком.

Его пальцы шевельнулись, скользнули вверх по шее, нырнули в волосы, притянули ее к нему, и она запылала.

В этом поцелуе не было ничего робкого, и это только сгущало головокружительный туман, окутавший Фелисити. Вот она уверена, что он хочет избавиться от нее, а в следующий миг он завладевает ее дыханием, мыслями, рассудком. Одна рука гладит ее по щеке, другая придерживает за спину, помогая удержаться на ногах, притягивая ближе к его пылающему телу. Его губы прильнули к ее губам, и незнакомые ощущения накатывают на нее волна за волной, а его язык обжигает ее рот.

Вероятно, он целует ее в последний раз, и это великолепно.

Она бы с радостью навсегда осталась жить здесь, в его объятиях, на этой лестнице.

Да только за спиной кто-то кашлянул, казалось, где-то за милю отсюда, но Фелисити тут же охватила паника. Ее обнаружили. Она несильно толкнула его, и Дьявол оторвался от ее губ медленно, неспешно, словно у него не было на это никаких причин.

– Что? – спросил он, не отводя глаз от Фелисити.

– Ты сломал мою дверь, – ответила откуда-то снизу Далия.

Он что-то согласно буркнул, все еще не отводя глаз от Фелисити, чьи щеки уже полыхали. Скользнул рукой вниз по ее руке, завладел ладонью.

– Знаешь ли, для таких дел у нас имеются комнаты, – добавила Далия.

Красивые губы Дьявола плотно сжались.

– Вали отсюда. – Он наклонился и снова поцеловал Фелисити, быстро и крепко. Когда поднял голову, она тяжело дышала. И тут он сказал: – Идем со мной.

Как будто она была способна на что-то другое.

Они поднимались вверх по лестнице, один пролет, затем другой. Он не колебался, не замедлял шаг, даже когда Фелисити вытягивала шею, пытаясь разглядеть красивые, таинственные коридоры, сулившие приключение и грех. Он вел ее все выше и выше, сердце Фелисити колотилось все сильнее и сильнее, и наконец, он остановился на узкой площадке, где царила кромешная тьма и которая больше никуда не вела.

Тут он наконец-то отпустил ее ладонь, поднял руки к потолку – в темноте над его головой блеснули кольца – и толкнул, открывая люк. Поднялся туда сам, оставив Фелисити с открытым ртом, любоваться его прекрасным телом, силуэтом, вырисовывающимся на фоне звездного неба.

Когда он наклонился и протянул руку ей, она не колебалась ни секунды. И Дьявол вытащил ее наружу, в ночь, где царствовал он.

Он отвел ее на крышу.

Знал, что не надо. Знал, что должен усадить ее в кеб и вернуть в Мейфэр – нетронутую, в дом, принадлежавший ее семье на протяжении нескольких поколений. Знал, что неправ, приводя ее в этот мир, где все принадлежит только ему и ничего ей, что этим он ничего не добьется, лишь измарает ее.

Но если грех Фелисити – желание, то и Дьявола тоже. И Иисусе, он ее хотел.

Он хотел ее сильнее, чем когда-либо чего-либо, а ведь Дьявол провел бо́льшую часть своих детства и юности в голоде и холоде, нищим и злым. Пожалуй, он бы смог устоять перед своим желанием, но тут она призналась ему в своем: «Я хочу тебя. Я хочу стать твоим пламенем… но боюсь, что стала твоим мотыльком».

И теперь Дьявол хотел только одного – отвести ее куда-нибудь, где они смогут сгореть вместе.

Вытащив ее на крышу клуба Грейс, он закрыл крышку люка, чтобы никто не увидел ее тут, смотрящую в ночь на раскинувшийся внизу город и сияющие наверху звезды и видящую все это так же ясно, как он видит будущее.

Которое ему придется провести без нее.

Но этой ночью он разделит с ней свой мир, хотя и знает, что будет вечно об этом жалеть. Как можно устоять?

Особенно когда она подняла руку, сняла маску, которую ей дали внизу, и подставила лицо теплой ночи. Фелисити с широко распахнутыми глазами медленно поворачивалась на месте, впитывая вид. А затем подняла взгляд на него, и от восторженной улыбки на ее лице ему захотелось упасть на колени.

– Это великолепно.

– Верно, – сказал он, тяжело, прерывисто дыша.

Она покачала головой.

– Я никогда не думала про крыши.

Он протянул к ней руку.

– Это лучший способ передвигаться.

Она вложила свою ладонь в его, полностью ему доверясь, и он повел ее с одного здания на другое, вдоль по длинной извилистой улице крыш, с одного конька на другой, обходя трубы и сломанную черепицу.

– Куда мы идем?

– Прочь отсюда, – сказал он.

Она остановилась, высвободила руку и отвернулась от него к городу. Дьявол смотрел, как она широко раскинула руки и обратила лицо к небу, вдыхая ночь. На ее лице была легкая улыбка.

Дьявол застыл, не в силах отвести от нее глаз – от радости в ее взгляде, от взволнованного румянца, окрасившего ее щеки, от холмов ее грудей и изгибов ее бедер, от ее волос, серебрившихся в лунном свете. На какой-то миг она стала Кардеей, невидимой всему миру, кроме него – началом и концом, прошлым и будущим.

Настоящим.

Такой же прекрасной, как ночное небо.

– Я просто влюбилась в это, – произнесла она голосом сильным, полным страсти. – Влюблена в свободу. Я в восторге, что никто не знает: мы здесь, мы тайна тьмы.

– Тебе нравится темнота, – сказал он. Голос его звучал скрипуче, словно колеса по булыжникам мостовой.

Фелисити посмотрела на него, в глазах ее плясали искорки.

– Да. Она мне нравится, потому что в нее укутываешься ты. Нравится, потому что ты так откровенно ее любишь.

Он крепче сжал трость, дважды стукнул ею по носку сапога.

– Вообще-то, я ее не люблю.

Ее брови приподнялись, она опустила руки.

– Трудно в это поверить, ведь ты царствуешь в ней.

Чтобы не смотреть на Фелисити, он взобрался на гребень крыши и сделал вид, что решает, как бы перебраться на следующую, а затем сказал:

– Ребенком я боялся темноты.

Мгновение, и ее юбки зашуршали по черепице. Она приближалась. Не оборачиваясь, Дьявол знал, что она хочет протянуть к нему руку. Прикоснуться к нему. Он не думал, что сможет выдержать ее жалость, поэтому пошел дальше, на крышу, расположенную ниже, затем по железным ступенькам вверх. И все это время говорил, рассказывал куда больше, чем кому-либо раньше, думая, что этим помешает ей прикоснуться к нему. Лишит ее желания вообще когда-нибудь к нему прикасаться.

– Свечи стоили дорого, – говорил он, остановившись на следующей крыше и устремив неподвижный взгляд на фонарь, болтающийся у входа в таверну внизу. – А в трущобах мы делали все, что могли, лишь бы не столкнуться с чудищами, притаившимися во мраке.

Она по-прежнему приближалась, повторяя, как молитву, его имя.

Он ударил тростью по красной черепице, оставив вмятину рядом со своим сапогом, желая повернуться к ней и сказать: «Не подходи ближе. Не заботься обо мне».

– Было невозможно их уберечь, – сказал он раскинувшемуся внизу городу.

Она остановилась.

– Твоим брату и сестре повезло, что у них есть ты. Я видела, как они на тебя смотрят. Что бы ты ни делал, ты берег их как мог.

– Это неправда, – резко ответил он.

– Ты тоже был ребенком, Девон, – сказала она ему в спину так тихо, что он едва расслышал свое имя.

Вранье. Конечно, он его расслышал. Его имя на ее губах подобно спасению души.

Которого он не заслуживает.

– Понимание этого не мешает мне сожалеть.

Она добралась до него, но не прикоснулась, а просто села у его ног на конек крыши, глядя на него снизу вверх.

– Ты слишком жесток к себе. На сколько ты мог быть старше?

Вот тут следовало прекратить этот разговор и отвести ее вниз, сквозь люк в следующей крыше, ведущий в его контору. Следовало отправить ее домой. Вместо этого он сел рядом с ней, глядя в другую сторону. Фелисити положила обтянутую перчаткой руку между ними. Он взял ее, положил себе на колени, поражаясь тому, как луна превращает атлас в серебро.

И ответил он серебряной нити, волшебным образом соткавшейся в темноте, которую он любил и ненавидел: