Они укололи Грасиэлу, потому что Колин, по ее мнению, не любит ее… А ведь только любовь не позволила бы ему пожалеть в будущем, что он на ней женился.

Грасиэла выглянула в коридор. Не увидев там слуг, она пропустила леди Стрикленд вперед и вежливо произнесла:

— Я вас провожу к выходу.

— Вам нет необходимости так утруждать себя, — усмехнулась вдовствующая графиня. — Вы ведь, по сути дела, вышвыриваете меня из своего дома.

Проигнорировав это ехидное замечание, Грасиэла вышла из комнаты первой. Дойдя до верхней части лестницы, она взяла у леди Стрикленд ее трость, чтобы ее гостья могла, спускаясь по лестнице, держаться за перила. Леди Стрикленд жестом показала Грасиэле, чтобы та пошла первой:

— Я иду уж слишком медленно. Так что идите впереди.

Грасиэла, подчинившись, начала спускаться по лестнице, когда вдруг с первого этажа донеслись какие-то голоса. Бросив взгляд вперед, она увидела, как в вестибюль заходит Мэри-Ребекка. Слуга принял у нее плащ и перчатки. При виде Мэри-Ребекки у Грасиэлы стало как-то легче на душе.

После общения с бабушкой Колина Грасиэла была очень даже рада встретиться со своей подругой. Она прошла уже больше половины лестницы — оставалось лишь несколько ступенек — и уже даже открыла рот, чтобы позвать Мэри-Ребекку и поздороваться с ней, когда вдруг что-то твердое с силой толкнуло ее в спину.

Она, охнув, попыталась схватиться рукой за перила, но ее тело уже потеряло равновесие и начало падать вперед. Сила тяготения оказалась явно не на ее стороне.

Она падала.

От ужаса у нее сжалось горло, и она почувствовала, что ее пальцы не смогли ухватиться за холодное гладкое железо перил. Они не смогли вообще ни за что ухватиться.

Да, она падала.

В ее ушах зазвучали крики. Кто это кричал — она сама или Мэри-Ребекка, — этого Грасиэла толком не поняла.

Ей показалось, что ступеньки устремились к ней. Удар. Пронизывающая боль. Кровь на губах. Она ударилась локтем о какой-то острый выступ.

У нее вышибло весь воздух из легких, когда она, скатившись по ступенькам, растянулась на мраморном полу вестибюля.

Все вокруг при этом завертелось в головокружительном водовороте. Казалось, что окружающий ее мир движется настолько быстро, что ее даже затошнило.

А затем — ничего. Ни звука. Ни цвета.

И, слава Богу, уже больше никакой боли.

Глава 26

Грасиэла брела сквозь туман, и ее ступни были как бы сделанными из какого-то тяжелого и прочного камня. По крайней мере, так казалось. Ей так казалось. Ее руки и ноги были тяжелыми, как будто свинцовыми. Ее глаза все время всматривались в окружающий ее туман. Впереди мелькали очертания каких-то фигур, представляющих собой темные пятна, окруженные клубящимся дымом… Эти фигуры было невозможно ни пощупать, ни толком рассмотреть.

Она попыталась закричать, но ее голос был еле слышным.

В воздухе извивались и плясали голубые ленты: они то появлялись, то исчезали, но все время все дальше и дальше. Словно над ней издевались какие-то призраки.

Она заставляла свои тяжелые ноги делать все новые и новые шаги. Двигаться вперед. Искать. Бороться со своей громоздкостью, с усиливающейся болью, с расширяющейся внутри нее пустотой.

Колин.

И кое-что еще.

Имелась еще какая-то причина для гложущего тоскливого чувства в груди, однако понимание этой причины никак не могло пробраться в ее рассудок, а лишь стучалось в него так, как стучат капли дождя по оконному стеклу, не позволяющему этому дождю проникнуть внутрь дома.

Грасиэла снова и снова пыталась схватить что-то неосязаемое, что, как ей казалось, выскальзывало и вытекало из ее тела подобно воде, вытекающей через решето.

Она протянула вперед руки с растопыренными пальцами и попыталась схватить все то, что она сейчас теряла, хотя ее рассудок был уж слишком затуманенным для того, чтобы понять, что же это такое.

А вот ее сердце знало, что это.


Колин прикоснулся к холодной руке Элы, безжизненно лежащей вдоль ее тела. Он опустился на колени и наклонил голову так, что коснулся лбом простыни рядом с безжизненной рукой Элы. Ему хотелось, чтобы она зашевелилась. Встала. Что-нибудь сказала. Пошла. Снова стала принадлежать ему.

Его пальцы сжимали ладонь женщины, не желая отпускать ее.

Он никогда ее уже не отпустит.

Ее дыхание было тихим, хриплым и прерывистым, и от этого ее грудь слегка приподнималась и опускалась. Это были единственные движения, которые она совершала, но они являлись доказательством того, что она жива. А это было главным. Да, в данный момент это было единственным, что имело значение.

— Милорд.

К его плечу дотронулась чья-то рука.

Он узнал голос леди Толбот. Она все время находилась здесь еще с того момента, когда начался этот кошмар. Она при всем этом присутствовала. С того самого момента, как Эла упала. С того самого момента, как ее толкнули. Именно толкнули. К его горлу подступила желчь.

Мысль об этом заставила его содрогнуться: она словно бы царапнула его мозг, как царапает острый осколок стекла. Так с Элой поступила его собственная бабушка. И все из-за него. В конечном счете Эла пострадала именно из-за него. Это было чем-то таким, с чем очень трудно смириться. Чем-то таким, с чем он, возможно, никогда не сможет смириться.

Она должна была стать его женой и родить ему ребенка. И что ему, Колину, в своей жизни следовало бы обязательно сделать — так это позаботиться о том, чтобы с ней, Элой, не произошло ничего плохого. А он об этом не позаботился. Если бы только можно было вернуться во времени назад и направить ход событий в другое русло — вплоть до того, что отказаться от своих преследований ее, — он бы это сделал. Без малейших колебаний. Если бы только это означало, что она не лежала бы сейчас здесь вот так и не мучилась бы.

Он всматривался в нее, лежащую на кровати.

«Она с ушибами и в бессознательном состоянии, но она жива, — мысленно сказал он себе. — Она не мертвая». Он тихонечко сжал ее ладонь. Не мертвая.

Они вызывали врача. Он пришел и, перебинтовав руку Элы и сделав для нее перевязь, ушел. Он пообещал, что придет завтра рано утром. Он сказал, что, похоже, ее запястье очень сильно вывихнуто. Слава Богу, она упала с не очень большой высоты и при падении не ударилась головой. Врач сказал, что ей повезло и что у нее есть все шансы снова стать здоровой.

Однако сейчас, когда Колин смотрел на лежащую перед ним Элу, он с трудом верил в какое-либо везение. Глядя на нее, с синяками на теле и с рукой на перевязи, он чувствовал себя таким беспомощным, каким еще никогда не чувствовал себя в своей жизни.

Его охватил ужас при мысли о том, что она, возможно, уже никогда не откроет свои глаза. И что он, возможно, уже никогда не услышит ее голос. От осознания того, что всего этого не произошло бы, если бы не его чокнутая бабушка, ему становилось еще тяжелее… Намного тяжелее.

К тому моменту когда он зашел в этот дом, его бабушки там уже не было. Она дала деру, и никто не попытался ее остановить. Никто не стал обращать внимания на пожилую женщину, хотя та и причинила только что такой вред: в доме началась суматоха, все бросились к Эле, все внимание было сосредоточено на ней. Как тому и следовало быть.

Он не винил никого из слуг в том, что они позволили его бабушке уйти. Он займется ею позже. А пока что не могло быть даже и мысли о том, чтобы отойти от Элы.

Кроме того, спрятаться этой пожилой женщине было негде: не существовало такого места, где он, Колин, не смог бы ее найти…

— Вам следовало бы чего-нибудь поесть, — сказала леди Толбот.

В ответ Колин просто покачал головой, даже не посмотрев в ее сторону. Он не отрывал взгляда от Элы. Ее кожа с золотистым оттенком была бледной. Под ее глазами виднелись темные круги, похожие на синяки.

Леди Толбот слегка сжала пальцами его плечо:

— Ну, тогда хотя бы отдохните немного в какой-нибудь другой комнате. Ей от вас не будет никакого толку, если вы доведете себя до изнеможения.

— Я вполне могу отдохнуть, сидя на этом стуле.

— Стрикленд…

Он посмотрел на нее через плечо:

— Я отдохну, когда она проснется. После того, как услышу ее голос своими собственными ушами. После того, как она скажет мне, что с ней все в порядке.

В течение нескольких секунд леди Толбот задумчиво смотрела на него, а потом медленно кивнула.

И тут вдруг Эла зашевелилась. Схватившись руками за свою талию, она подтянула колени к груди и приподняла верхнюю часть своего тела с таким пронзительным стоном, который проник в самую глубину души Колина.

Леди Толбот бросилась к Эле и бережно обняла ее:

— Эла!

Колин взял Элу за руку, не замечая, что повторяет ее имя. Его охватил страх. Он ждал, когда она наконец проснется, но при этом хотел быть уверенным, что с ней все в порядке. Он желал, чтобы она поскорее пришла в себя, но не таким вот образом. Не со стоном от боли. От этого стона Элы ему самому захотелось взвыть.

Эла рухнула верхней частью тела на постель, как будто ее повалил очень сильный порыв ветра.

Леди Толбот наклонилась над ней:

— Эла! Что с тобой?

Колин забрался на кровать с другой стороны Элы и обхватил ее руками, стараясь не доставить ей какого-либо неудобства и не причинить боль. Ее глаза, широко раскрытые от боли, смотрели на него. Ему до пробуждения Элы хотелось снова посмотреть в ее открытые глаза, но при этом он отнюдь не хотел увидеть в них такую неимоверную боль.

У нее на лбу выступил пот, кончики волос, обрамляющие лицо, прилипли к коже.

Он наклонился над ней и стал аккуратно убирать волосы с ее лба. Он не знал, что же причиняет ей сейчас такую боль, и опасался своими действиями усилить ее. Он хотел как-то помочь, хотел забрать всю ее боль внутрь себя, чтобы она больше не страдала.