И все же он готов был лежать и терпеть, хотя и не без некоторого сопротивления, ее страстные исследования, позволял ей испытывать над ним свои женские чары. По какой-то странной причине он чувствовал свою силу в том, что дал Сэм полную свободу делать с его телом все, что она хочет. Его немного удивило, что она, судя по всему, получала столько же удовольствия от своих ласк, сколько и от его, но в то же время и понимал ее — с ним происходило то же самое. Выражение ее лица и тех звуков, которые она издавала, когда он гладил ее атласное тело, было достаточно, чтобы возбудить его. То, что она испытывала то же самое, для него явилось счастливым открытием.

И все же он чувствовал себя жуком, попавшим в паутину и ожидающим с тревожным нетерпением, когда его окончательно поглотят, и беспомощно наблюдал, как его оплетают чувственной, мистической магией. Словно для того, чтобы усилить это впечатление, длинные шелковые пряди ее волос касались его разгоряченного тела, падали на него легкой мерцающей завесой. Ее жадные пальцы блуждали по его напряженному телу. Ее губы закрывали ему рот, ее поцелуи были горячи и нежны, и он с радостью отдался ее дивным священнодействиям.

Их языки сплетались между собой, сворачивались и разворачивались как танцующие змеи, их дыхание сливалось в один страстный вздох, когда она прижималась к нему своим телом. Сэм покачивалась над ним с нарочитой медлительностью, твердые, как камешки, кончики ее грудей почти прожигали его насквозь, когда они терлись о густые заросли на его груди, совсем не препятствующие их своенравному вторжению.

Наконец она оторвалась от его губ и покрыла горячими влажными поцелуями все его лицо. Когда ее язык пощекотал его ухо, мурашки пробежали по его разгоряченному телу. А ее жаркое дыхание вызвало у него сильную внутреннюю дрожь.

— Сэм, любимая. Я не могу больше это терпеть.

Гортанный, определенно плутовской смех раздался в ответ, а тем временем ее язык проделывал головокружительный путь к его плечу, игриво касаясь самых чувствительных изгибов шеи. Он утопал в сладком пьянящем чувстве, огонь тек по его жилам и затуманивал голову всепожирающим желанием. Дрожащими руками он начал тоже ласкать ее, прижимая к себе, но уже начинал терять голову от безумного желания.

Ее волосы скользили по нему, как ускользающий шепот, когда она медленно начала сползать вниз. Мягкие теплые губы сомкнулись над одним плоским соском, и снова ее язык начал сладко мучить его, из-за чего он выгнулся дугой и застонал от невыносимой страсти. И вдруг она неожиданно жадно всосала его сосок, и его пронзил настоящий восторг. Боль в паху усилилась, и он едва терпел распиравшее его желание овладеть ею. Переведя дух, с довольным видом она обратилась к другому соску, и снова он задрожал от прикосновения ее губ к его измученному желанием телу.

Ее влажные губы прикасались к его ребрам, ногти касались чувствительных мест на внутренней стороне бедер, и она дюйм за дюймом приближалась к его пульсирующей плоти.

— Сэм, Сэм! — Он разрывался между желанием прекратить эту сладкую пытку и в то же время никогда, никогда не доводить ее до конца.

Когда она коснулась ртом его плоти, он чуть-чуть не свалился с постели. Глухой стон вырвался из его горла, его пальцы запутались в ее длинных блестящих локонах. От волнистого занавеса цвета меди у него темнело в глазах. Бешеная пульсация плоти эхом отозвалась в биении сердца и в его ушах, когда его сотрясала самая сладкая, самая сжигающая агония, которую он когда-либо испытывал в своей жизни. Боль и наслаждение росли внутри него, поднимались и накатывались на него огромными волнами разбушевавшегося моря, пока вдруг не взорвались бешеным вихрем. Экстаз исторг из него дикий вопль, и миллионы солнц вспыхнули над ним.

Прошло много минут, его руки все еще не выпутались из ее волос, а ее голова все еще лежала на его подрагивающем животе. Трэвис прерывистым голосом сказал:

— Надеюсь, ты понимаешь, что ты со мной сделала, ведь я чуть не умер.

Она приподняла голову с его живота и рассмеялась:

— Понимаю, но ты бы умер со счастливой улыбкой на лице.

— Ты права, но знаешь старую поговорку: «Если соус хорош для гусыни, то он сгодится и для гуся», — многозначительно сказал он, и его низкий голос вызвал в ней ответную дрожь.

— В таком случае начинай разогревать свой соус, мистер Гусь, — храбро вызвала она его на поединок, игриво уткнувшись носом в его пупок, — потому что перед тобой голодная гусыня и она не может пропустить такое заманчивое предложение.

ГЛАВА 28

В первое воскресенье нового 1878 года Северный Техас испытал первый зимний холод. Накануне ночью температура воздуха начала стремительно падать, моросящий дождь перешел в дождь со снегом. Утром сильно похолодало, в небе нависли низкие тяжелые снеговые тучи. Порывы пронизывающего ветра гнали их с гор на равнины. Первые крупные хлопья снега срывались с неба и под завывания ветра летели почти горизонтально. Ветер продувал все улицы Тамбла, свистел за углами, печально завывал под дверями и окнами и забирался в каждую щель, какую только мог найти.

В то утро на воскресной службе прихожан почти не было. Только самые закаленные решились бросить вызов стихии, да и то только те, кто жил в городе. Видя, что снег покрыл всю землю, все кусты и деревья на мили вокруг, те, кто жил в окрестностях, мудро рассудили, что лучше всего им оставаться дома. Все признаки говорили о том, что приближается небывалой силы снежная буря, и только полный кретин мог покинуть в такой день свой домашний очаг.

Сидя на жесткой скамье рядом с Трэвисом, Сэм ежилась от холода и жалась к его большому телу. Звуки органа почти не были слышны из-за дребезжащих оконных рам и скрипа деревянной обшивки стен, не выдерживающих порывов ветра. Внутри небольшой церкви было холодно, как в склепе. Сэм стучала зубами и могла побожиться, что у нее изо рта выходит пар. С того самого момента, как она встала с постели, она в сотый раз задавала себе вопрос, что дернуло их пойти на эту службу. Господь, несомненно, понял бы их желание остаться дома в такую бурю. Ведь в конце концов, кто делает погоду, если не Он?

Пастор Олдрич посиневшими губами читал проповедь, и Сэм искренне надеялась на то, что она будет краткой, доброжелательной и без лишних рассуждений. Бедняга проповедник так закоченел от холода, что читать слишком длинное нравоучение ему явно было не под силу, а мелодия органа, предварявшая проповедь, звучала так неуверенно, что Сэм не знала, то ли у Альмы замерзли пальцы, то ли замерзли трубы у органа.

Потуже затянув под подбородком капюшон своей ротонды, Сэм еще больше съежилась и попыталась сосредоточиться на проповеди. Ей это не удалось. Тогда она принялась вызывать в памяти душный зной прошедшего лета, что тоже оказалось бесполезным занятием. Тогда она стала молиться, чтобы окончательно не замерзнуть хотя бы до того, как они доберутся домой.

На середине проповеди двери в церковь вдруг распахнулись и впустили вихрь морозного воздуха. Это само по себе отвлекло внимание присутствующих, не говоря уже о том, что вместе с вихрем в церковь ворвался ковбой с обветренным красным лицом и заорал:

— Начальник полиции! Мистер Кинкейд!

Не успел парень перевести дух, как Трэвис был уже на ногах. Им овладело тревожное предчувствие. Он признал в этом ковбое одного из людей Сандоваля, но никак не мог вспомнить его имя.

— Начальник! — едва дыша, проговорил ковбой, дрожа всем телом. — Поедемте поскорей! Меня послала мисс Нола! Вернулся Билли Даунинг, и Сандоваль собирается повесить его!

— Что? — воскликнул Трэвис, и его крик отозвался в душе Сэм тревогой и смятением. Она попыталась встать, но ее ноги стали ватными, и она снова села на жесткую скамью.

— Где они? Что с Нолой?

— Они на ранчо, — задыхаясь, сказал ковбой. Он все еще не мог прийти в себя от быстрой езды. — А мисс Нола устроила такую истерику, что я еще подобного не видывал.

— Что с Билли? — спросила Сэм. Ее глаза от страха стали огромными.

— Хозяин связал его и бросил в амбар, и на него сейчас страшно смотреть, но он еще дышит. По крайней мере, дышал, когда я бросился в город.

Широко шагая к выходу, Трэвис пристегивал кобуру и на ходу отдавал приказания:

— Хэнк! Бегом на конюшню, седлай мою лошадь! И еще шесть лошадей, самых быстрых! Живей! — гаркнул он на Хэнка, вылупившего на него глаза.

— Чес! Иди в участок, бери ружья и затолкай в сумки патронов столько, сколько туда влезет. Эд! Фрэнк! Джой! Боб! Уилл! Вы едете со мной! Пошли!

— А я? — вызвался Лу.

— Ты остаешься здесь и обеспечиваешь порядок в городе. Позаботься, чтобы все женщины благополучно попали домой.

Он уже открывал дверь, когда к нему подбежала Сэм и схватила его за руку:

— Я еду с тобой!

Он резко отбросил ее руку. Но, увидев, как она напугана, он привлек ее к себе и обнял:

— Нет, Сэм. Я знаю, как ты волнуешься, но ты ничем не можешь помочь. Я сам займусь этим делом и при первой возможности дам знать о себе.

— Я могу стрелять! — выкрикнула она. — И получше, чем твои помощники. Он слегка встряхнул ее:

— Нет! Подумай о ребенке! Остановись и подумай, Сэм! Подумай об опасности! — Его глаза обратились к тучам, предвещающим снежный буран. — Начинается настоящая буря. Не знаю, смогу ли я добраться до ранчо.

Она встретилась с ним взглядом и склонила голову, признав свое поражение.

— Хорошо, но возьми с собой хотя бы Лу. У тебя будет еще один человек, притом достаточно сильный, если дело дойдет до драки.

— Согласен, — уступил он и поцеловал ее в лоб. Ему хотелось задержаться, обнять ее, успокоить, но времени не оставалось. — Доктор, пастор, вы двое останетесь за главных! — крикнул он, обернувшись. Доктор Пэрди махнул ему рукой:

— Поезжайте. Мы проследим, чтобы все благополучно разошлись по домам.

Глядя, как он быстрыми широкими шагами удаляется по улице, Сэм крикнула ему вслед: