Лёка Лактысева - Сломанная кукла

Заглянул в палату.

Никита обернулся, увидел меня, схватил слоненка, которого я ему подарил, прижал к груди…

– Привет, герой! – я улыбнулся так дружелюбно, что аж щеки заболели. – Не бойся, никто твоего лопоухого друга не отберет. Он – твой! Как ты тут? Скучаешь? 

Мальчишка опустил глаза, но не отвернулся. И на том спасибо. 

– Кстати, обычно друзьям дают имя. Ты придумал какое-нибудь имя для слоненка?

В глазах пацаненка появился интерес. Похоже, идея придумать игрушке имя ему понравилась. Однако, заговорить со мной он по-прежнему не решался. Пришлось говорить за двоих. 

– Какое имя ты хочешь выбрать своему другу?

Пожатие плечами в ответ. Не знает. Ну, я бы тоже растерялся, все-таки дело ответственное!

– Можно придумать смешное имя, – предложил я. – Например, Топотун. 

Никита затряс головой: нет, не годится!

– Значит, надо серьезное имя? 

Молчание. Опущенные глаза.

– А может, ласковое?

Несмелый кивок. 

– Тогда можешь назвать его Ушастик или Цветик. Он у тебя вон какой цветной! 

Никита кивнул. Я переспросил на всякий случай:

– Значит, Цветик?

Кивок и даже, кажется, намек на улыбку. 

Неужели?! 

Я сглотнул вставший в горле комок. Психолог, с которым я консультировался по поводу Никиты, сказала, что первым признаком того, что мальчик готов идти на контакт, будет улыбка. И вот, кажется, я ее дождался!..

– Ну, здравствуй, Цветик, – я помахал рукой слоненку. – Ты проголодался? Я тут бананов принес. Слонята любят бананы. Съешь один? 

Еще одна уловка, подсказанная психологом, сработала. Никита, делая вид, что кормит игрушку, съел целый банан, а потом еще и маленькую бутылочку «Растишки» выпил. 

Но задача, которая мне еще предстояла, виделась куда более сложной. Нужно было как-то подготовить Никиту к предстоящей на следующий день поездке. 

– Никита, ты любишь кататься на машине? – я начал издалека. 

Неуверенный кивок. Настороженность во взгляде. 

– Тогда предлагаю завтра поехать со мной покататься. Согласен?

Мальчишка затряс головой отрицательно, вцепился в слоненка, отодвинулся от меня, как мог, на дальний конец кровати. Испугался. 

– Понимаю, тебе страшно, ты ведь меня почти не знаешь… – я вздохнул. – Но с нами поедет тетя Ира. Она ведь тебе нравится? 

Из всех медсестер я нарочно попросил сопровождать нас ту, которая по какой-то причине вызывала у мальчишки больше всего доверия. Она была даже чем-то похожа на Алевтину. Возможно, потому пацаненок к ней и потянулся. 

– Если с нами поедет тетя Ира – поедешь со мной кататься на машине?

В этот раз сын ответил кивком. 

Я улыбнулся с облегчением: все-таки не хотелось еще больше пугать и без того испуганного малыша, который все никак не мог понять, почему его мама так сильно болеет, что все время спит и не может быть с ним. 

На следующий день я еще раз побывал в офисе, простился с директором филиала и сотрудниками, поблагодарил всех за хорошую работу, а самого Егора и его секретаршу – за помощь. 

Потом поехал в больницу. Медсестра Ирина уже ждала меня. Вместе мы одели Никиту, собрали все его вещи, загрузили в машину. Ребенка усадили в кресло, причем слоненка Цветика он взял с собой и пристроил у себя на коленях. Я сел за руль, Ирина – на заднее сиденье, рядом с Никитой. 

Мы тронулись в путь. Пока ехали по городу – мальчишка сначала рассматривал машину, потом с интересом смотрел в окно. Медсестра, как могла, развлекала его разговорами. Потом малыш устал, уснул и проспал добрую половину пути.  А вот вторую половину дороги он капризничал, плакал, впервые за несколько дней произнеся всего два слова: «К маме!..»

Не видя другого способа успокоить сына, я остановил машину, попросил Ирину выйти подышать, а сам уселся на ее место и принялся объяснять:

– Никита. Ты ведь знаешь, что твоя мама заболела. Сильно-сильно.

Кивок. Недоверие в глазах. 

– Чтобы ее спасти, врачам пришлось отправить твою маму в другой город. Там есть очень-очень хорошая больница, в которой маму обязательно вылечат, – я говорил так убедительно, что даже сам почти поверил, что все так и будет. 

Всхлип в ответ. 

– А знаешь, куда мы едем? Мы едем в ту же очень хорошую больницу, где будут лечить твою маму! Так что решай: едем дальше или поворачиваем обратно?

Нахмуренные брови, опущенная голова… 

Что же тебе еще сказать, мальчик мой, чтобы ты перестал бояться?!

Сердце ныло и щемило, хотелось взять мальчишку на руки, прижать к себе, погладить и поцеловать, но я знал: не подпустит. Не доверяет, боится… 

– Когда приедем, я договорюсь с дядями докторами, и они разрешат нам посмотреть на маму через окошко, хорошо?

Быстрый кивок, надежда в глазах…

Только бы и в самом деле разрешили! 

Не хотелось бы обмануть доверие мальчугана. Оно мне так необходимо!

В дороге я запретил себе беспокоиться о том, перенесет ли транспортировку Алевтина. Впрочем, отвлечься от мыслей о ней помог Никита: мальчишка, как и все маленькие дети, требовал забот. Наконец, мы добрались до Москвы и до рекомендованной агранскими врачами клиники. 

Ирина передала выписку и другие данные Никиты работникам приемного отделения. Историю болезни оформили быстро, и нам с медсестрой разрешили сопровождать ребенка до отделения, чтобы посмотреть, в какой палате он будет лежать.

Устроив Никиту и пообещав ему, что скоро вернусь, я спустился вместе с Ириной на улицу, усадил ее в свою служебную машину и велел водителю отвезти девушку на железнодорожный вокзал. Билеты на поезд для нее были куплены заранее. 

Простившись с Ириной, я, наконец, смог отправиться в реанимационное отделение: пришла пора узнать, что с матерью моего сына.

Реаниматолог, принявший ее, был куда более разговорчив, чем его коллеги в Агранске. Возможно, дело было в моей готовности оплачивать все, что понадобится для лечения переведенной к ним пациентки. 

– Да, Алевтина Сербова доставлена к нам, – подтвердил он. – Состояние действительно очень тяжелое. Коллеги правильно заподозрили, что у нее развивается полиорганная недостаточность, но, думаю, мы справимся. У нас все для этого есть. 

– Надеюсь, так и будет… –  я выдохнул с некоторым облегчением. 

Все-таки решение о переводе в московскую клинику принимал я, и, если бы Алевтина не перенесла дорогу – до конца жизни чувствовал бы себя виноватым. 

– Хотите еще что-то узнать? – врач был ну очень вежлив!

– Да. – Я припомнил обещание, которое дал Никите. – Скажите, можно ли устроить так, чтобы сын Алевтины посмотрел на мать хотя бы через стекло? Ему важно убедиться, что она здесь, в этой же больнице…

– Сколько ребенку?

– Четыре...

Реаниматолог задумался. Поджал губы:

– Вообще, конечно, это не желательно. Женщина все равно в состоянии медикаментозной комы, пообщаться с сыном она не сможет.

– Но мальчик хотя бы убедится, что она жива и что она тут, поблизости! – продолжал настаивать я.

– И устроит истерику на все отделение, нарушит режим покоя других пациентов.

– Ему это необходимо, как вы не понимаете! – я начал отчаиваться и злиться. 

– Ладно, приводите ребенка. – Реаниматолог пошел на уступки крайне неохотно. – Но, если он начнет шуметь, вы его тут же уносите!

– Договорились! – клятвенно заверил я. 

Что мне еще оставалось? Я был убежден, что Никите необходимо взглянуть на мать, а мне – сдержать слово, не обмануть доверие маленького человечка!

Понимая, что завтра врач сменится, и о визите Никиты в реанимацию к матери придется договариваться заново, я поспешил к сыну. Надо отвести его туда сразу же, сейчас! Пусть он убедится, что его мама тут, и тогда я со спокойной душой смогу вернуть его в отделение и отправиться по своим делам. 

Заведующий детской неврологии согласился отпустить Никиту со мной, хотя в целесообразности похода в реанимацию сомневался, о чем и сообщил мне как мог деликатно. 

– Вы имейте в виду, Зиновий Фадеевич: зрелище-то не для слабонервных! Взрослые не все выдерживают! Кто в обморок падает, кто слезами заливается… Не боитесь, что мальчик получит дополнительную психическую травму?

– Я опасаюсь другого: он оказался оторван от матери слишком резко и внезапно. Это для него слишком большое потрясение…

– Ладно. Возможно, вы правы. Возьмите с собой нашего педагога-психолога. Пусть она понаблюдает за ребенком и даст свои рекомендации: стоит ли повторять такие визиты.

– Хорошо. – С этим спорить я не стал. 

Отыскал Веронику Витальевну – так звали педагога-психолога, который, как оказалось, числился в штате отделения детской неврологии, потом забрал Никиту из игровой комнаты, и мы втроем отправились навестить Алевтину. 

По дороге я постарался объяснить сыну, что его мама из-за тяжелой болезни очень слабенькая и постоянно спит, и что шуметь и плакать нельзя, чтобы ее не разбудить раньше времени. 

– А когда мама проснется? – это была вторая фраза за неделю, которую произнес мальчишка. 

– Не знаю, Никита. – Я старался быть честным. – Может, через десять дней, может, позже. 

– А если мама совсем не проснется? – задал парнишка новый вопрос, и я подавился воздухом, закашлялся и еле отдышался.

И вот что я должен отвечать?! К такому разговору я точно был не готов!

– Тогда я буду любить тебя и за себя, и за маму, сынок! – выдал я то, что давно зрело в душе. 

– Я не твой сынок! – мальчишка резко остановился, выдернул ручонку из моей ладони, бросился к Веронике Витальевне, вжался в ее белый халат...