Лёка Лактысева - Сломанная кукла

– Видите ли, Зиновий Фадеевич, у некоторых детей, разлученных с матерями, развивается сложная психическая реакция в виде неспособности удерживать пищу в желудке. 

Я потряс головой. Потер лоб, пытаясь осмыслить то, что услышал. 

– Вы хотите сказать, что рвота Никиты вызвана тем, что рядом нет его матери? – переспросил, чтобы убедиться, что правильно понял слова психолога. 

– Вот именно. – В этот раз вместо Вероники мне ответил заведующий отделением. – Мы проверили свое предположение: назначили ребенку буквально на пару суток одно средство, которое используется для лечения психозов. Рвота тут же прекратилась.  

– Мой сын – псих?! Вы это мне пытаетесь сказать?

Я начал вставать из кресла, чтобы тут же отправиться в палату за Никитой и забрать его из этой дурацкой клиники, где не могут поставить нормальный диагноз, объявляют четырехлетнего пацаненка психом и пичкают какими-то лекарствами…

– Нет-нет, Зиновий Фадеевич! Присядьте, пожалуйста, и выслушайте нас! – Вероника поднялась, шагнула ко мне, будто собираясь схватить за руку и удержать. 

– Даю вам еще одну попытку… – присаживаться я не стал, и доктора встали тоже. 

Обстановка в кабинете стала совсем напряженной. 

Вероника заговорила торопливо:

– Смотрите. Когда-то на Западе был проведен довольно жестокий эксперимент. Детей в возрасте до пяти лет на несколько дней разлучали с матерями и наблюдали за тем, как они будут себя вести. Всех подробностей я вам рассказывать не буду, но хочу обратить ваше внимание: у части детей, как и у вашего сына, внезапно появились симптомы расстройства пищеварения, и в первую очередь – рвота. 

– Не понимаю… 

– А я не смогу объяснить. Это слишком сложно. Просто представьте себе, что ваш сын начал испытывать глубокое отвращение к жизни. А еда – это и есть жизнь. 

– Вы хотите сказать, что мой сын не хочет жить?! – от ужаса у меня волосы на голове зашевелились. 

– Да. И поэтому его организм отказывается от того, что эту жизнь поддерживает: от пищи. – Вероника смотрела мне в глаза прямо и так проникновенно, что не поверить ей не получалось. – У нас с вами есть два пути, Зиновий Фадеевич. Хороший путь – сделать так, чтобы мать и ребенок снова смогли быть вместе. Плохой путь – продолжать давать малышу лекарство, которое превращает его в бесчувственную куклу…

– Прекратите!.. Я не позволю сделать из моего сына овощ!

– Тогда верните ему мать, если не хотите, чтобы ребенок погиб от недоедания! – психолог тоже повысила голос, сверкнула на меня гневно глазами. – И имейте в виду: мы со своей стороны не будем скрывать происходящее от социальных служб!

– Не надо мне угрожать, уважаемые доктора. – Я внезапно успокоился. – Если вы думаете, что я враг своему ребенку – вы глубоко заблуждаетесь! У меня не было намерения запрещать сыну видеться с матерью. Просто она уже четвертую неделю не выходит на связь. Но я найду ее!

– Чем скорее – тем лучше! А пока Никите придется оставаться у нас. Сейчас его спасают только капельницы, – уведомил заведующий.

– Могу я увидеть сына?

– Да, разумеется, идемте. – Мужчина взял меня под локоть и повел прочь из кабинета. Оглянулся на психолога: – Спасибо, Вероника. Думаю, дальше мы сами...

Пройдя в палату, я обнаружил, что сын сидит в своей кроватке, обнимая любимого плюшевого слоненка, и смотрит в окно. Присел к нему на койку, взял на руки, прижал к груди. Ребенок не сопротивлялся, но и не обнял меня в ответ. 

– Никита, сынок… я люблю тебя! – шепнул я в маленькое ушко. – Очень сильно люблю. Ты так мне нужен!

Отправляясь на Николину гору, чтобы устроиться помощницей по хозяйству в богатый дом, я меньше всего ожидала, что дверь мне откроет Зиновий Плетнев собственной незабвенной персоной. 

– Ты?! – вскрикнула негромко, узнав мужчину. В душе мгновенно забурлила масса эмоций: от растерянности до гнева. 

Больше ничего подумать и сказать я не успела. 

Зиновий выглядел не менее ошалевшим от нашей встречи, чем я сама.

– Ты-ы-ы!.. – выдохнул он.

Схватил меня за руку, рывком втянул во двор, захлопнул калитку и тут же вынудил меня прижаться к ней спиной, а сам встал, упираясь руками по обе стороны от моих плеч, навис, глядя сверху.

– Тина-а… где, твою мать, ты п… пы-ропадала? – мужчина снова заикался, невольно выдавая свое напряжение. – Никита тут без тебя с ума сходил!

– Сходил? – я услышала только последнее слово. Сердце сжалось от страха за сынулю. – Где он?! Я хочу его увидеть!

– Увидишь! Обязательно увидишь! Только сначала объяснишь мне, как ты здесь оказалась! – потребовал Плетнев. 

– Вот… – я протянула ему карточку с названием агентства и адресом коттеджа. – Шла устраиваться на должность помощницы по хозяйству. Получается, это ты домработницу ищешь?

– Я. – Плетнев несколько мгновений молчал и сверлил меня ледяным буром холодного взгляда. Потом решил: – а знаешь, так даже лучше! Я тебя беру.

– Куда? – не поняла я.

– Домработницей беру! На что ни пойдешь ради сына…

– Позови Никиту! – взмолилась я.

Разговоры можно было отложить на потом. Сейчас я хотела одного – прижать к сердцу своего Китенка. 

– Никита в клинике.

– Что с ним?!

– Не волнуйся, никаких травм, никаких операций. 

– Тогда простуда? Отравление? Что?!

– Как мне объяснили, какая-то чрезмерная реакция нервной системы на твое отсутствие. 

– Поехали!  – я готова была бежать в клинику пешком. 

К счастью, Плетнев больше не стал тянуть. Выгнал из гаража свой джип, усадил меня на переднее пассажирское сидение, сам сел за руль. 

По дороге мы молчали. Оба. Слишком много обид и недовольства висели между нами, но говорить о них сейчас не имело смысла. Все, о чем я могла думать, это как поскорее добраться до клиники и до сына. Странно, но Зиновий, похоже, мечтал о том же. Это не просто настораживало – это пугало. 

В гардеробе клиники мы сдали куртки и получили белые накидки. Плетнев, уже полностью сосредоточенный, но очень хмурый, повел меня по длинным коридорам. 

– Мы к Никите Плетневу, – сообщил медсестре на посту.

– Да-да, проходите. – Женщина его явно узнала. 

Зиновий довел меня до нужной палаты, толкнул дверь:

– Э-э-проходи. 

Впрочем, разрешения мне не требовалось. Отстранив мужчину плечом, я торопливо вошла в четырехместную палату.

Никита был там. 

Мой родной малыш сидел на своей кроватке, прижимая к груди подаренного Зиновием слоненка, и смотрел в окно. Вид у него был настолько одинокий и горестный, что я чуть не взвыла от боли в сердце. 

– Китенок! Сынок!.. – в два шага добралась до койки, встала на колени, глядя на ребенка немного снизу. 

Никита вздрогнул всем тельцем, перевел взгляд на меня. Несколько мгновений смотрел на меня с недоверием. Потом его личико скривилось, из глаз полились слезы.

– Мама-а-а-а!  – заревел он, не пытаясь, однако, прижаться ко мне, обняться, как раньше. 

Я сама не поняла, как оказалась сидящей на его койке и обнимающей похудевшее тельце Никитки. 

– Мама с тобой. Теперь – с тобой, мой хороший. 

Никита, наконец, обнял меня. Теперь мы сидели и ревели вдвоем. 

Плетнев, глядя на нас, то ли застонал, то ли зарычал, стукнул по стене кулаком и выбежал прочь. Мне было все равно, куда он рванул и зачем. Я знала одно: больше я от сына – ни шагу. Надо было сразу проситься к Зиновию хоть прислугой, хоть дворником!

Кое-как взяв в себя в руки, я принялась укачивать и успокаивать сына. Не сразу, но он затих, вцепившись в меня ручонками, приникнув ко мне изо всех сил. Я сидела, поглаживая Китенка по спинке, и рассказывала ему, как потеряла телефон, как ехала в Москву и как долго искала его. Клялась, что не забывала о нем ни на минуту – и это было правдой!

Наше уединение нарушил все тот же Плетнев. Он явился в палату вместе с каким-то представительным мужчиной в белом халате. 

– Это заведующий отделением, – представил Зин врача. – А это – мать ребенка, Алевтина. 

– Прекрасно! Прекрасно! – обрадовался доктор. – А что вы скажете, Алевтина, если я предложу вам с недельку полежать вместе с сыном в отдельной палате у нас в клинике? Мы должны понаблюдать за мальчиком и убедиться, что с вашим появлением его пищеварение наладится. 

– Я готова… – мне пришлось бросить вопросительный взгляд на Плетнева: вроде он меня на работу собирался к себе взять. Разрешит ли остаться с сыном?

В этот раз Зиновий сумел меня удивить:

– Я оплачу отдельную палату для матери и ребенка. Пусть остаются, сколько потребуется. 

– Вот и замечательно! Тогда идемте, Зиновий Фадеевич, оформим квитанцию к оплате.

Когда мужчины вышли, Никита впервые за все время с момента встречи оторвал от моего плеча свою русую, как у отца, голову и заглянул мне в лицо:

– Ты не уйдешь?

– Нет, родной. Мы с тобой полежим тут, в клинике, еще пару денечков, а потом вместе поедем в папин дом. 

– И ты будешь там жить? Не уедешь?

– Не уеду, сынок. Буду жить с тобой. 

Никита удовлетворенно кивнул и снова прижался ко мне. 

Отлипать от меня мой Китенок ближайшие несколько часов, а, может, и дней, явно не собирался, да и я готова была не спускать его с рук. 

В клинике, как и обещал заведующий отделением, мы с сыном провели восемь дней – с пятницы по пятницу. За это время Никите постепенно отменили все лекарства и капельницы. Аппетит к нему потихоньку возвращался, а рвота исчезла уже на ворой день. Мы много гуляли по территории клиники, ходили в игровую комнату, где сын, поминутно оглядываясь, чтобы я не ушла, познакомился и начал играть с другими детками.