– Дыхни на меня. – Я сжал руку на плече Найта.

Он повернулся и одарил меня убийственным взглядом, из которого буквально летели капли мышьяка.

– Играешь папочку года на похоронах? – Он жестоко улыбнулся.

– Я и есть твой папа.

– Как скажешь, большой парень.

Он больше, чем я, и я это прекрасно знаю. Маленький засранец.

– Открой рот.

– Заставь меня, Дин.

– Ты серьезно? – У меня начали подергиваться веки. – Сделай это. Сейчас же.

– Или что? – продолжил он.

– Или я открою твой рот сам, и это будет единственной вещью, которую запомнят люди с похорон твоей матери.

Он продолжил сидеть, и я встал. Я на самом деле не хотел устраивать спектакль, думаю, что он понимает это, потому что мы абсолютно похожи с ним в этом. Он мини-версия меня, только чуть более чувствительная, добросердечная.

Найт заставил меня сесть, притягивая за низ пиджака.

– Господи, – пробурчал он и открыл рот, дерзко глядя на меня, и дыхнул.

Я принюхался. Трезвый как монахиня. Я сел назад, все еще угрюмый и мрачный.

– Ты ел тунец?

Лев хмыкнул рядом со мной. И я воспринял это как небольшую победу, хотя с Леви я и не пытался помириться.

– Вон, Хантер и Луна не сводят с меня глаз. – Найт закрыл рот, потирая челюсть.

– Я знаю.

Вон сопровождает его даже в туалет в школе, хотя Вон выше того, чтобы ссать там. Луна ходит за ним тенью, когда он выходит из школы, да и я проверяю его каждый час. Хантер приходит ночью. Подозреваю, что в основном, чтобы укрыться от стада девушек, которые хотели с ним переспать. Мне плевать, пока он заботится о моем ребенке.

– Мне не три года, – сказал Найт.

– Я бы поспорил, – спокойно ответил я.

– Почему за мной бегают так, будто я младенец?

– Потому что ты такой же надежный – по крайней мере, пока ты не будешь трезвым целый месяц.

– Отсоси.

Хоть он и говорит всякие гадости мне, по крайней мере, он говорит со мной, а это уже что-то. Это все сейчас.

– Спасибо, – тихо сказал я.

Он посмотрел так, будто я сумасшедший. Думаю, что мне надо разобраться.

– Мне надо было отсосать и стать нормальным родителем еще несколько месяцев назад. С этого момента я буду отсасывать, как шлюшка в борделе, малыш.

– Я могу делать то, что я хочу. Мне уже восемнадцать, – Найт сказал это одновременно с кашлем Льва, который намекал на неподходящее место для подобного разговора.

– Да, – прошептал я, наклоняясь ближе к Найту. – Но ты хочешь стать лучше. Я знаю это. Я также знаю, зачем тебе это.

Служба началась с молитвы отца Малкольма, того же человека, который крестил Найта и Льва. Лично я не фанат религии, но Роза хотела, чтобы дети были крещеные, а я всегда делал то, что хотела Роза. После этого встала Эмилия, чтобы произнести речь о моей жене. После будет моя очередь.

Я попытался разрядить обстановку. Я не верю в загробную жизнь, но если есть хоть маленький шанс, что Роза смотрит на меня сверху, то она точно будет преследовать мою задницу до могилы недружелюбным привидением. Кроме того, у меня кончились слезы за последние две недели.

Я плакал каждую ночь.

Иногда в течение всей ночи.

Много раз с открытой дверью, когда Эмилия, Найт, Лев и мои родители могли видеть и слышать меня. Гордость – это роскошь, которую я не могу больше себе позволить.

Когда я пробрался с трибуны обратно на скамью, то ожидал, что отец Малкольм завершит церемонию, чтобы мы смогли приступить к самой неприятной части. Той части, где мне придется похоронить любовь всей моей жизни, где я, несомненно, сломаюсь.

К моему удивлению, следующим человеком, который прошел к подиуму рядом с гробом Розы, была иногда-девушка моего сына, Луна Рексрот. Ее шаги быстрые, немного торопливые. Что, черт возьми, происходит?

Луна Рексрот не разговаривает. Не собирается ли она выразить свою скорбь о несвоевременном уходе моей супруги телепатией?

Я почувствовал, как Найт зашевелился рядом со мной, дергая за воротник рубашки и вытирая рот. Он не может смотреть на нее без волнения. Плюс он в курсе, что она ненавидит толпы людей. Что, черт побери, все знают. Это вызывает вопрос – что она там делает?

Я бросил взгляд на Найта, спрашивая, что происходит. Он проигнорировал меня, не сводя глаз с ее фигуры в черном длинном платье.

Луна откашлялась и уткнулась взглядом в какой-то предмет, который сжимала в руках – блокнот. Она постучала по нему пальцем, слегка кивая, будто тихо разговаривала с кем-то.

Люди начали оглядываться, перешептываться. Весь город Тодос-Сантос в курсе, что Луна не разговаривает. Некоторые в курсе, что это селективный мутизм. Но некоторые не в курсе.

– Спаси свою девушку, – приказал я Найту, все еще не сводя взгляда с нее, переступающей с ноги на ногу, переворачивающей страницы блокнота.

Найт ответил мне, не сводя глаз с нее:

– Нет.

– Нет?

– Нет. Она не нуждается в этом. – Он задержал дыхание.

Я уже был готов встать и спасти дочь моего лучшего друга от провала, как она подошла к краю сцены и взяла маленький микрофон, возвращаясь назад в центр. Она повернулась на каблуках спиной ко всем и нажала на дистанционный пульт, проектор за гробом Розы ожил.

На экране появилось фото: Роза и Эмилия, когда им было не больше трех-четырех лет, с голыми задницами, с лохматыми, кучерявыми волосами одного оттенка. Они сидят в тазу с водой и улыбаются.

Луна развернулась назад к залу, сделала глубокий вздох и открыла рот.

– Есть что-то в любви – это неудобное чувство. Она раздвигает границы. Если бы кто-то из вас когда-нибудь сказал мне, что я буду стоять здесь и разговаривать с вами, то я бы рассмеялась вам в лицо. Молча, конечно.

– О господи.

– Она разговаривает.

– Ты записываешь?

Услышал я шепот позади себя и понял, насколько это некомфортно Луне, но я не могу не развернуться и не посмотреть на Трента, ее отца, сидящего позади меня. Он улыбался, смотря на сцену, его глаза сияли. Он буквально излучал гордость всем своим существом.

Весь зал затих в шоке, было так тихо, что был бы слышен звук падения иголки.

Я перевел взгляд на своего сына. Он улыбается.

В первый раз за месяц он кажется довольным.

Не удовлетворенным.

И не счастливым.

Но что-то обещающее есть в его взгляде.

Я снова посмотрел на Луну, она щелкнула пультом.

– Правда в том… – вздохнула она. – Я не хочу произносить речь здесь. Но это часть моего обещания, которое я дала Розе. Она попросила меня сделать это ради Найта, Льва и Дина, чтобы они запомнили ее такой, какой она хотела. Не той болеющей, борющейся за каждую минуту. Она хотела, чтобы вы помнили, что у нее была хорошая жизнь, что она ждет от вас того же. Эта фотография сделана более сорока лет назад, на заднем дворе Розы в Вирджинии. Ее первое воспоминание. Она рассказала, что оно много значило для нее, потому что тогда ведро с водой было для нее самой радостной вещью на свете, до того, как она переехала в блестящий Тодос-Сантос с его громадными бассейнами. Она сказала, что Лев и Найт всегда спрашивали, почему она засовывала их в тазики с водой каждое лето, когда они были маленькие. Чтобы они могли помнить, что мелочи очень важны в этой жизни.

Луна посмотрела на Найта и подмигнула ему.

На следующей фотографии Роза, Эмилия и я в старшей школе. Мы с Эм выпускники, а она только поступила. Я обнимаю за плечо Эмилию, но с улыбкой смотрю на Розу. Роза смотрит в камеру с ужасом, и хотя я знаю, что мы прожили много счастливых лет вместе, я все равно ощущаю боль от того, что был причиной ее разбитого сердца – не имеет значения, что это было давно.

– Найт, Лев, Роза попросила меня рассказать вам об этом моменте. Она рассказала, что в тот момент осознала, что влюблена в вашего отца. Но он предпочел ничего не делать с этим, потому что был влюблен в ее сестру очень сильно. Вот вам сообщение от Розы ее собственными словами: «Не будьте Розой. Будьте Дином. Если вы хотите чего-то, не имеет значения чего именно, боритесь за это. Влюбленность редкая вещь».

Луна снова посмотрела на Найта, только на него, и что-то изменилось в комнате. Она не просто произнесла эти слова, она стала ими.

– «Не отказывайтесь от этого ценного подарка. Догоните его. Поймайте. Крепко держите. Не отпускайте. И если он когда-нибудь исчезнет…»

Ее взгляд упал на Найта, и впервые – впервые с тех пор, как я узнал своего собственного сына, – в его глазах были слезы. Это буквально отбросило меня в другой конец комнаты.

– «…боритесь».

Потом было еще много фотографий. Еще больше историй. Одна из них была с нашей свадьбы, где я переношу ее через порог и ухожу с душераздирающе скучной встречи с несколькими коллегами. Я отнес ее в винтажный автомобиль, взятый напрокат, и повез прямо в аэропорт, на наш медовый месяц, на Бали, в Индонезию.

Найт у нас на руках, когда ему еще один день от роду.

Злое и красное лицо Льва, когда он родился.

Первая долгая госпитализация Розы, где вся семья уселась к ней на кровать. Мы играем в карты, едим булочки с корицей и сочиняем подробные истории из жизни сотрудников, которые ухаживали за ней.

Каждая история воодушевляла меня и возвращала к жизни. Весь зал смелся, плакал, аплодировал и вздыхал на каждой истории, которую Роза оставила нам. К тому моменту уже не казалось странным то, что Луна разговаривает. Все были сосредоточены на том, что Роза оставила каждого из нас со счастливым воспоминанием.

Когда все встали и пошли к ее гробу, то я понял, почему моя жена попросила Луну Рексрот сделать это. Разрешение всей этой ситуации поразило меня так, будто я только что узнал, что моя жена умерла. Я схватился за скамью и выпрямился.