Мясник.

 — По-моему, отец выразился достаточно недвусмысленно относительно своих желаний. И оба они теперь подпадают под вашу ответственность.

 — Если вы просто подскажете мне, где я могу найти счет и лекцию, я с радостью займусь их поисками.

 Я обвела взглядом груды бумаг и штабеля книг, громоздившиеся на всех ровных поверхностях в комнате:

 — Думаю, вы прекрасно справитесь и сами, если просто начнете искать.

 — Я уже искал. Но нашел лишь… – Оглядевшись по сторонам, он схватил первую попавшуюся стопку, что грозила вот-вот обрушиться со скамеечки для ног. – Повсюду я натыкался лишь на груды бумаг, точно таких же, как и вот эта!

 Я жестом попросила показать мне бумаги, которые он держал, и он вложил их мне в руку. Мельком взглянув на них, я обронила:

 — Это эфки.

 — Это… что?

 — Эфки. То, что начинается на букву «Ф». Например, бумага «формата 13 на 17 дюймов»[23], или бюллетени Национального общества папоротников[24], а также письма от мистера Фуллера, одного из корреспондентов моего отца.

 — Но первое – писчая бумага, второе – общество, а третье – человек.

 — Вот именно.

 — Следовательно… если мне понадобится уточнить правила ухода за наперстянкой[25], я должен был искать их здесь же?

 — Не говорите глупостей. Они бы лежали в стопке на букву «Д».

 — Вот как?

 — Потому что правильное ее название, мистер Тримбл, Digitalis. – Я окинула его внимательным взглядом. – Вы что же, плохо спали? Выглядите бледновато.

 — Ответьте мне еще на один вопрос, мисс Уитерсби. Следует ли мне ожидать, что меня ждут двадцать шесть стопок бумаг, таких как эта? По одной на каждую букву алфавита?

 — Вполне возможно.

 — В таком случае, где вы мне посоветуете начать поиски того счета?

 — В стопке на букву «С».

 — «С» означает…

 — Хотя, быть может, он лежит в стопке на букву «Д», которая означает «Дентон»? – Я не смогла удержаться, чтобы не поддеть его. Наверное, это из-за того, что воротник платья был мне чересчур тесен.

 — Думаю, мне было бы намного легче, если бы вы набросали мне эскиз своей системы учета и хранения документов.

 — Я бы с радостью, но ведь это означало бы оказать вам помощь, не так ли? А это мне отныне строго-настрого запрещено. Поэтому, надеюсь, вы поймете меня, если я скажу, что не стану делать этого.

 И я принялась перелистывать страницы доклада, делая вид, что увлечена им.

 Он окинул меня чрезвычайно выразительным взглядом своих голубых глаз:

 — Я вас чем-то обидел?

 — Вы? Ничуть не бывало, мистер Тримбл.

 — Очень рад, потому что мне вдруг показалось, что…

 — Дело в том, что мне показался чрезвычайно вопиющим и оскорбительным тот факт, что мне велели передать вам – человеку, с которым мы едва успели познакомиться, – дело всей моей жизни и жизни моего отца, а теперь выясняется, что вы еще и ожидаете от меня помощи. Словно все, что я делала, все письма, которые написала, те пенни, что я сэкономила, все… все… все ведра, что я подставляла под течь в крыше, – все это пустяки и ерунда, не стоящая внимания.

 — Уверяю вас…

 — И не только это. Ведь я вела почти всю его… – Я вовремя спохватилась и прикусила язык.

 — Всю его что?

 — Я… писала книги и тому подобное, чтобы оплатить наши счета. Отец сейчас работает над иллюстрированной серией, для которой я, кстати, рисовала все картинки, но дело это чрезвычайно сложное и долгое, а финансируется оно по подписке. И я не думаю, что эта самая подписка, хотя и очень дорогая, принесет нам больше денег, чем все его предыдущие труды. А мне почему-то кажется, что вы не умеете рисовать орхидеи?

 — Не могу сказать, будто когда-либо…

 — А я, значит, должна бросить незаконченные иллюстрации и всю свою недоделанную работу только ради того, чтобы выйти за кого-либо замуж?

 — Я никогда не говорил…

 — И передать всю отцовскую работу в руки человека, который даже не знает, как правильно называется наперстянка?

 — Это была всего лишь шутка, уверяю вас.

 — Да. Вот именно. Именно так я себя и чувствую. Как будто я должна передать все, что сделала и чего добилась, в руки более подходящего ассистента только потому, что у меня есть пестики!

 — Пестики?

 — Как будто кто-то счел их менее важными, нежели тычинки!

 — Тычинки?

 — Разве вы не понимаете, насколько это возмутительно?

 — Я вижу, что вы вне себя от негодования.

 — Чрезвычайно.

 Он вновь встал и поклонился.

 — Вы буквально кипите от гнева. Но, как мне представляется, это я вам помогаю, причем безвозмездно, а не наоборот.

 Если бы он не занял мое место без спросу, я бы, пожалуй, смогла сполна оценить его чувства.

 — Благодарю вас, мистер Тримбл. – Наконец-то передо мной промелькнул образ того человека, с которым я познакомилась в ходе нашей с ним переписки.

 — Итак… вы согласны? Я имею в виду, набросать вашу схему учета?

 Я вдруг почувствовала, как краска гнева заливает мне лицо.

 — Вы что же, не поняли ни единого слова из того, что я вам сказала? Мой ответ – нет!


* * *

 В кои-то веки дверной колокольчик зазвенел в самый подходящий момент.

 Мистер Тримбл кивнул в сторону переднего холла:

 — Я открою, пожалуй?

 — Будьте так любезны. – Я вновь взялась за трактат с намерением все-таки прочесть его, но тут в комнату вошел адмирал. Он замер на месте как вкопанный, окинув меня взглядом с головы до ног.

 — Я надеялся, что к этому времени ты будешь готова, моя дорогая.

 Я встала:

 — Я готова.

 — Я полагал… То есть, я надеялся… Разве не говорили мы по поводу парадной формы только сегодня днем?

 — Именно в этом я ездила в Лондон в прошлом году.

 — Да… Но разве у тебя не осталось ничего из того, что ты носила, пока была в самом Лондоне? Что-нибудь такое… что блестит и переливается?

 Блестит и переливается? Или двух рядов латунных пуговиц на моем корсете ему уже недостаточно?

 — У меня есть только это. Но этому платью всего год, и оно очень прочное.

 В нашу беседу вмешался мистер Тримбл. И довольно бесцеремонно, по моему мнению.

 — Ваш дядя имеет в виду, что вы надели дорожное платье, мисс Тримбл, тогда как в это время суток полагается надевать вечернее платье.

 — Совершенно верно, молодой человек. Благодарю вас.

 — Я решительно не понимаю, почему это не годится. Если я надела его вечером, тогда, по определению, оно становится вечерним платьем, не так ли?

 Но мистер Тримбл упрямо покачал головой:

 — Думаю, что ваше определение выглядит куда буквальнее общепринятого.

 — Но оно выполняет свою роль, разве не так?

 Мой дядя нахмурился.

 — Для каждой работы существует надлежащая форма одежды, дорогая Шарлотта. Ты не можешь командовать кораблем, если на тебе форма гардемарина.

 — Надлежащая или нет, но это – последняя обновка в моем гардеробе.

 Мистер Тримбл вновь позволил себе беспардонное вмешательство:

 — А как насчет… Что вы надеваете, когда идете в церковь, например?

 — Просто… обычное платье.

 — Быть может, ваше «обычное платье» окажется более удачным выбором.

 — Если вы настаиваете.

 — Настаиваю.

 Я устремила взгляд на дядю:

 — В таком случае вам придется дать мне еще несколько минут.

 На самом деле я решительно не понимала, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор. Адмирал просил меня надеть что-нибудь стильное, а лондонский наряд как раз и был моей последней обновкой. Не то чтобы я так уж желала эту вещь; вовсе нет, он сам настоял на ней, когда узнал, что мы едем в столицу. Более того, он сам заказал и оплатил ее. Но сейчас я со вздохом сняла ее и окинула взглядом свой гардероб.

 Первым шло зеленое платье в полоску, расшитое примулами и отороченное лентой. Вторым висело светло-голубое платье, скроенное так, словно на него накинут жакет. Хотя последний был намертво пришит к корсету и даже не распахивался, что, по вполне понятным причинам, приводило меня в ярость.

 Поскольку погода была прохладной, я остановила свой выбор на наряде с ложным жакетом, хотя на то, чтобы застегнуть его, у меня ушло некоторое время. Мне пришлось повернуться спиной к зеркалу и попадать в крючки, держа в одной руке специальный фиксатор, а во второй – приспособление для застегивания. Я была вынуждена изрядно поломать голову, прежде чем сумела разработать этот метод. После смерти матери иного выхода у меня не было. Покончив с крючками, я достала шляпку, весьма походившую на футляр для сбора растений с откинутой крышкой, завязала ленты под подбородком и вернулась в малую гостиную.

 Ожидай я восхищенных возгласов и комплиментов, меня бы ждало горькое разочарование.

 Адмирал нахмурился:

 — Разве у тебя нет чего-нибудь… более пышного? Или хотя бы с блестками?

 — С блестками? Нет.

 — Пожалуй… пожалуй, будет лучше, если мы сегодня никуда не поедем, дорогая. Я пошлю записку с извинениями и…

 — Это никуда не годится. – Мистер Тримбл таращился на меня во все глаза, а потом шагнул вперед и кивком указал на мою юбку. – Это – дневное платье, а не вечернее. Вам нужно что-нибудь более… У вас есть хотя бы нижние юбки под ним?

 Мне совсем не понравилось, что некто вздумал читать мне лекции о женской моде, будучи при этом всего-навсего овцеводом. Из-за его роста и широченных плеч со стороны могло показаться, будто он угрожающе навис надо мной. Я вдруг ощутила себя крайне… непривычно.

 — Нижние юбки? А зачем?

 — Потому что так принято. По крайней мере, было принято, когда я уезжал в Новую Зеландию, и я не заметил, чтобы эта мода сильно изменилась.