— Кто написал статью?

 Он прищурился, припоминая:

 — Мистер Аллен.

 — Знакомая фамилия, и в минувшем году он действительно опубликовал монографию о моноподиальных орхидеях, не так ли?

 Мистер Тримбл уже открыл было рот, собираясь что-то сказать, но я прервала его:

 — Нет. Прошу прощения. Кажется, это было в позапрошлом году. Но не стану утверждать этого наверняка. Она произвела некоторый фурор, хотя вы, скорее всего, об этом не слышали, поскольку находились на другой половине земного шара. Вот, кстати, давно хотела спросить: а что вам вообще известно о нынешнем состоянии ботанической науки?

 Он улыбнулся, но я заметила, что веселья в его улыбке не было.

 — А могу я, в свою очередь, задать вам вопрос? Почему вы не сказали мне, что ваш дядя – адмирал Уильямс?

 — А какое это имеет значение?

 — Он – лучший моряк, когда-либо служивший на военно-морском флоте Ее Величества! Будь он моим родственником, уж я бы постарался, чтобы об этом узнали все. Когда столь достойный человек носит мою фамилию… Честно вам скажу, мисс Уитерсби, это заставило бы меня пересмотреть взгляды на семью, в которой я родился. Должен признаться, что не понимаю полного отсутствия у вас фамильной гордости.

 — Моя семья – и моего отца, и матери – посвятила себя ботанике, мистер Тримбл. Они были ботаниками с незапамятных времен. И можете себе представить скандал, причиной которого стал адмирал, когда настоял на том, чтобы отправиться в плавание?

 — Едва ли это можно назвать просто плаванием.

 — Но вы же наверняка понимаете, каким разочарованием стал для семьи мой дядя.

 — Я бы не рискнул назвать героя Опиумной войны разочарованием.

 — В семье со столь давними ботаническими корнями его настойчивое желание посвятить себя всяким чудачествам…

 — Например?

 — Например… что?

 — Вот и я спрашиваю себя об этом. В чем же заключались его предполагаемые чудачества?

 — Предполагаемые? Вы что же, издеваетесь надо мною?

 — Я всего лишь пытаюсь понять вас.

 Я вздохнула:

 — Он вырос с моей матерью и воспитывался в Эссексе. Судя по тому, что мне рассказывали, почти все время он проводил на реке.

 — Едва ли это можно назвать чудачеством.

 — А еще он построил лодку.

 — Какая непристойная выходка.

 — На которой плавал по окрестностям.

 — Как и подобает настоящему моряку.

 — А когда при поступлении в университет он выиграл стипендию, то отказался от учебы ради службы на флоте.

 — Теперь понятно. И за этот недостойный поступок он был…

 — Мой дед не разговаривал с ним много лет, а бабушка ни разу не написала ему, и он плавал где-то за морями, когда мои родители поженились.

 — Полагаю, когда королева произвела его в рыцари за геройскую службу на благо своей страны, то…

 — Тогда мы более не могли скрывать свое родство с ним.

 Мистер Тримбл расхохотался.

 — Не вижу здесь ничего смешного. – Протянув руку, я постучала по крышке стеклянного террария, и капелька влаги упала на листок орхидеи.

 — Быть может, вам следует взглянуть на события прошлого с его точки зрения. Не слишком приятно считаться проклятием чьего-либо существования. Я могу судить об этом по собственному опыту.

 — А мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь взглянул на происходящее с моей точки зрения. Меня силой заставляют отказаться от дела всей моей жизни. Неужели этого никто не понимает? Если отец и адмирал добьются своего, то мое поколение Уильямсов не оставит следа в анналах ботаники.

 Пожалуй, я заговорила куда громче, чем собиралась, и обнаружила такую глубину чувств, о которой и сама не подозревала. К черту! Я сделала глубокий вдох:

 — И я никогда не говорила, что адмирал стал проклятием семьи.

 Мистер Тримбл открыл было рот, чтобы заговорить, но тут же закрыл его. На его лице отобразилось нерешительное выражение.

 — В самом деле?

 — После смерти матери он многое сделал для моего отца, и я не позволю относиться к нему пренебрежительно.

 — У меня этого и в мыслях не было.

 Мы действительно многим были обязаны адмиралу. Вплоть до настоящего момента я, пожалуй, даже не отдавала себе отчета в том, сколько он для нас сделал. Он вытащил отца из постели и заставил нас перебраться в Оуэрвич. Он стал для нас настоящим… спасением. Отчего я вдруг ощутила себя злобной эгоисткой по отношению к нему.

 — Он просто не вписывается в наш порядок вещей. И не оправдал тех ожиданий, которые возлагала на него семья.

 — Разве нечто подобное не случается с каждым из нас? Время от времени?

 — Быть может, с вами это и случилось, но только не со мной. И никогда не случится. Я делаю именно то, чего от меня и ожидали.

 — Но почему ожидания должны непременно оборачиваться обязанностями? Вот представьте на мгновение, что он повел себя именно так, как от него ожидала ваша семья. И кто бы тогда отвоевал Гонконг для королевы? Ни у кого не вызывает сомнений, что он был военно-морским гением своего поколения.

 Неужели все это время я относилась к адмиралу совсем не так, как он того заслуживал?

 А мистер Тримбл прочистил горло и продолжал:

 — Должен признаться, что я не питаю особой любви к своему семейству. И я спрашивал себя, в чем же заключается мой долг перед ними, когда не пожелал подчиняться их диктату. Поэтому ваше мнение об адмирале в некотором роде открыло мне глаза. А заодно и изрядно встревожило, если позволите быть откровенным. Он – герой нашего времени, а вы, судя по всему, терпеть его не можете.

 — Вы говорите так, словно чувствуете и себя паршивой овцой в собственной семье.

 — Да, именно так я себя и чувствую. И вот я спрашиваю себя – если я предпочитаю лесную чащу лугам, если мне проще держать спину прямо, нежели карабкаться на вершину, то почему всю жизнь я должен виться вокруг ствола дерева? Почему я не могу жить так, как живет само дерево?

 — Свой род и класс сменить невозможно, мистер Тримбл. Разве не этого вы хотите добиться? С таким же успехом можно попытаться спрятать свои корни и объявить себя совой. – Я подобрала ноги под себя, устраиваясь на стуле поудобнее. – Следовательно, ваша семья не одобряет вашего увлечения овцеводством?

 — Нет.

 — Она увлекается ботаникой?

 — Нет. Они куда более склонны к излишествам и разврату, нежели к занятиям подобного рода. – Некоторое время он бесцельно перелистывал страницы журнала, прежде чем вздохнуть и сдаться. – Как вы полагаете, возможно ли изменить собственную натуру, мисс Уитерсби? Причем фундаментально? Самую ее суть?

 — Вы вновь спрашиваете меня, способна ли виноградная лоза стать деревом?

 — Полагаю, что так. – Он взглянул на меня, и между его бровями пролегла глубокая морщинка.

 — Это представляется невозможным, не так ли? Даже те растения, которые порой считают новыми видами, зачастую представляют собой лишь разновидность старых и подвержены мутациям к исходному виду.

 — Да… Полагаю, что в глубине души я всегда боялся именно этого.

ГЛАВА 8

 Странные слова мистера Тримбла не давали мне покоя весь день, и я старательно искала ответ на заданный им вопрос. Возможно ли изменить собственные привычки? Или свою натуру? Господь создал каждый златоцвет посевной, каждый стебелек ястребинки, каждый цветок, чтобы они служили Его целям и желаниям. Означает ли это, что каждое Его творение достойно любви?

 Вовсе нет.

 Есть цветы, издающие омерзительный запах, и листья, вызывающие доводящий до бешенства зуд. Но это вовсе не означало, что подобные создания не имеют права на существование.

 Их тоже сотворил Господь. Как и все остальное. И какова же альтернатива? Просто не верить в Бога? Полагать, что всему виной… слепой случай? Или волшебство? Сама мысль об этом представлялась абсурдной и нелепой.

 Я должна верить в то, что даже самые отвратительные создания служат замыслу Господа. Тем не менее только слепой не увидел бы разницу между терновником и цветком, равно как и один никогда не смог бы превратиться в другой.

 Если семья мистера Тримбла предавалась разврату, как он сам говорил, то разве не логично будет предположить, что со временем и он пойдет по их стопам?

 Загадка получалась поистине головоломной.

 Пожалуй, не следует забывать и о том, что человеку предоставляется право выбора, которого лишены растения. Или же… мистер Тримбл являл собой образец истинного представителя своего семейства, тогда как все остальные были лишь досадными мутациями. Мысль о том, что именно они, а вовсе не он, были исключениями, согрела мне душу, потому что – хотя он занял мое место и был склонен читать нотации по любому поводу – автор всех тех писем, носитель тех мечтаний и надежд, которые он доверял мне, не мог быть безнадежно плохим человеком.

 Но как долго можно обманывать собственную натуру? А что, если это я противлюсь Божьему замыслу? Как быть, если мое настоящее призвание и единственное предназначение заключается в том, чтобы стать женой и матерью? Как быть, если мои ботанические изыскания являются лишь проявлением своекорыстия?

 Никогда раньше подобные мысли не приходили мне в голову, и сам ход и неудовлетворительная природа моих умозаключений привели меня в изрядное смятение. Как было бы замечательно, если бы человечество куда больше походило на растительный мир! Когда характер произрастания каждого, привычки и поведение оставались бы неизменными и очевидными, и все всегда бы делали только то, ради чего и были рождены!


* * *

 В десять часов утра на следующий день адмирал прислал за мной свой экипаж, в котором я и отправилась за мисс Темплтон в Додсли-Манор. Со своими многочисленными колоннами и пилястрами, арками и парапетами, украшающими его внушительный фасад, он выглядел столь же декоративно-роскошным, как и она сама.