— Вы хотите казать, что он сам будет и редактором? Полагаю, в таком случае он и заплатит за отобранные иллюстрации, разве нет? – Если так, то мне, пожалуй, стоит пересмотреть свое мнение о Клубе акварелистов.

 — Заплатит? За рисунок? – Она прыснула и поспешно прижала ладошку в перчатке ко рту, заливаясь веселым смехом. – Не думаю! Уже само приглашение стоит рассматривать как большую честь, а плата заключается в том, что будет отобран именно ваш рисунок.

 — В прошлом за подобную работу издатель платил мне.

 — Но ведь он не будет напечатан.

 — Не будет напечатан? И переплетен тоже не будет?

 — Я совершенно уверена в том, что нет, не будет. – Хотя в голосе ее особой уверенности как раз и не ощущалось.

 — Что же, и продаваться он тоже не будет?

 — Только посетителям. Издание ограниченным тиражом, скорее всего. Или по подписке.

 — За такую работу мне обычно платят премиальную надбавку.

 — Не будьте такой строгой и непреклонной, мисс Уитерсби. Это же так интересно! И, несмотря на нашу договоренность о том, что вы более не будете приходить на заседания Клуба любителей акварельного рисунка, думаю, что именно на это вам стоит прийти. – К этому моменту мы подъехали к Додсли-Манор. На прощание она пожала мне руку, но, выходя из кареты, не спешила отпускать ее. Подавшись ко мне, она зашептала мне на ухо:

 — Это будет именно то, что заставит вашего отца счесть, будто ваше сердце уже покорено. Пообещайте мне, что придете непременно.

 — Обещаю.

 — Вы не будете разочарованы.

ГЛАВА 16

 После целой недели светских раутов с неизбежными карточными играми, дневными чаепитиями, заседаниями церковного совета и прочими мероприятиями, на которые меня водила неугомонная мисс Темплтон, не говоря уже о вечерних обязательствах, для выполнения каковых, по мнению адмирала, я просто обязана была сопровождать его, оказалось, что я буквально тоскую по удовольствию в одиночестве созерцать доселе неизвестные науке образцы растительного мира. Но вот пришла пятница, и вновь оказалось, что мне нужно собирать бумагу для рисования, перо и кисти, а также карманное увеличительное стекло и краски для выездного заседания Клуба акварелистов в оранжерее мистера Стенсбери. Кроме того, я решила прихватить с собой и микроскоп, чтобы на сей раз я действительно видела, что рисую.

 — Что вы здесь делаете? – набросился на меня мистер Тримбл, глядя на меня хмуро и, как мне показалось, с явным неодобрением.

 — Собираю инструменты для рисовальной экспедиции.

 — Экспедиции? Какой еще экспедиции?

 — Той самой, которая состоится в оранжерее у мистера Стенсбери.

 — Вы не можете забрать с собой микроскоп.

 — Почему же это, позвольте узнать? Он не настолько тяжел.

 — Это – не вопрос веса, это – вопрос приличий.

 — Если я собираюсь рисовать, тогда должна понимать, что именно вижу.

 — Большинство женщин просто смотрят на цветок, если хотят нарисовать его. Они не испытывают нужды исследовать его.

 — Быть может, именно поэтому большинство рисунков, которые мне показывали, к моему величайшему сожалению, страдает отсутствием точности и убедительности. А известно ли вам, что у мисс Темплтон имеется платье, расшитое цветками земляники, у которых недостает лепестков? – Или, напротив, лепестков слишком много? Мне было трудно решить, поскольку я не знала, какую разновидность они обозначали.

 — Полагаю, вы заявили ей об этом со свойственными вам честностью и прямотой.

 — Разумеется, заявила. Кто же захочет носить платье с неправильно нарисованными цветами?

 — Нет, положительно, вы – самая… самая… – Не найдя нужных слов, он сдался и просто покачал головой.

 Прижав микроскоп к груди, я выскочила из дома прежде, чем он успел сказать что-либо.


* * *

 Поскольку в экспедицию Клуб акварелистов должен был отправиться в полном составе, адмирал слезно попросил избавить его от этого удовольствия, хотя и позволил мне воспользоваться своим экипажем. Когда я прибыла, мисс Темплтон уже рисовала пальму. Вместо того чтобы присоединиться к ней, я обратила внимание на цветки апельсинового дерева. Я уже завершала набросок, когда ко мне подошел мистер Стенсбери. Он повел подбородком в сторону мисс Темплтон, которая настолько увлеклась работой, что закусила нижнюю губу:

 — Прелестная девушка, не правда ли?

 — Очаровательная? – Это было одно из тех слов, которые так любил использовать мистер Тримбл.

 — Да. Воплощение очарования! – И он несколько минут распространялся о добродетелях мисс Темплтон, но, признаться, я почти не слушала его, поскольку пыталась установить связь между чашечкой и венчиком апельсинового цветка. Судя по наброскам членов Клуба любителей акварельного рисунка, сидевших вокруг меня, большинство из них так и не уразумели, что эта взаимосвязь своя у каждого вида. На некоторых рисунках у венчика наличествовало совершенно невероятное количество зубцов.

 Постепенно я начала понимать, что золотое правило адмирала нельзя воспринимать слишком уж буквально. После спора с учителем рисования относительно наличия пестиков и тычинок или же отсутствия таковых я пришла к заключению, что информация, которую я готова была представить относительно зубцов и венчика, не будет воспринята с той доброжелательностью, коей я могла бы ожидать.

 Мистер Стенсбери оставил меня в покое и отправился поболтать с мисс Темплтон, а я осталась наедине со своей работой. Когда от нее он перешел к другим гостям, мисс Темплтон принялась оживленно жестикулировать, знаками подзывая меня к себе. Отложив в сторону кисточку, я подошла к ней.

 — Вы позволили ему сбежать!

 — Я что?

 — Мистер Стенсбери. Вы позволили ему сбежать! Как же можно распускать слухи о том, что он флиртует с вами, если вы не флиртуете с ним?

 — Флиртую с ним? Нас пригласили сюда рисовать. Именно этим я и занимаюсь. То есть, рисовала до сих пор, но теперь готова перейти к раскрашиванию. Я уже собиралась начать смешивать краски, когда…

 Схватив за руку, она притянула меня к себе:

 — Нас пригласили сюда под предлогом рисования, но весь смысл состоял в том, чтобы все увидели, как вы монополизировали его внимание. Право слово, мисс Уитерсби, я ничем не смогу помочь вам, если вы не станете помогать себе сами! – Последние слова она произнесла свистящим шепотом.

 Я оглянулась и увидела, как в глубине прохода мистер Стенсбери разговаривает с миссис Биквит, которая рисовала один из его папоротников.

 — Не вижу, что с этим можно поделать прямо сейчас… разве что вы захотите, чтобы я раскрасила цветок по памяти дома. – Собственно, в этом не было бы ничего особенно уж сложного, зато удовольствия я получила бы куда меньше. Хотя лепестки были белыми, они отливали каким-то внутренним сиянием, передать которое будет нелегко.

 Мисс Темплтон испустила трагический вздох:

 — Нет смысла притворяться, будто вы хотите выйти замуж, если вы не желаете приложить к этому хотя бы капельку усилий. Никто – ни ваш отец, ни уж, совершенно определенно, мистер Тримбл – не встревожится, поскольку не похоже, чтобы кто-либо вообще сделал вам предложение.

 В ее доводах был резон.

 — Просто я так давно не рисовала, если не считать анемону на предыдущем собрании Клуба, и…

 — Мисс Уитерсби, у меня появляются серьезные сомнения в эффективности нашего плана.

 Она была права. Я кивнула:

 — Я только… Я подойду и… Что я должна сказать ему?

 Она окинула меня долгим и строгим взглядом, так что я вновь ощутила себя восьмилетней девочкой.

 — Не забивайте себе голову. Сейчас я сама подойду к нему и приведу его к вам. А вы стойте здесь, чтобы потом мне не пришлось вас искать. – Расправив плечи, она повесила на запястье ридикюль. – Ой! Хорошо, что вспомнила. – Заглянув в него, она извлекла оттуда книгу, которую сунула мне в руки. – Быть может, вам будет полезно почитать ее в ближайшем будущем.

 Я поднесла книгу к свету, чтобы прочитать название:

 — Этикет?

 — Я не хочу сказать, что вы совершенно не разбираетесь в подобных вещах, но при подготовке к охотничьему сезону я сама частенько перечитываю ее. Или… перечитывала раньше, во всяком случае. – Она похлопала ладонью по обложке. – Можете оставить ее себе! Ну, а я отправляюсь на перехват мистера Стенсбери.

 Пусть уж лучше она, чем я. Взяв грифель, я закончила ее набросок пальмы.

 Мисс Темплтон так и не привела ко мне мистера Стенсбери, хотя сами они, похоже, поболтали от души. Словом, у меня вполне достало времени, чтобы закончить ее набросок и вернуться к моей собственной иллюстрации.

 Оказавшись дома, я в два счета разделалась с учебником, который передала мне мисс Темплтон. Начинался он весьма мило с вопроса о том, как завязать и поддерживать разговор, не касаясь при этом политики, тяжкой доли занятых работой мужчин и прочих проблем нравственного толка. Поскольку бо́льшую часть своей сознательной жизни я посвятила именно тому, как развить в себе те самые философические наклонности, то едва не отложила ее в сторону. Но потом, сообразив, что мисс Темплтон может поинтересоваться у меня, что я думаю о книге, я все-таки решила дочитать ее до конца.

 А там речь зашла о требовании разбираться в искусстве и высоко отзываться о поэзии. Здесь я едва не сочла себя неспособной справиться с поставленной задачей, когда узнала, что жизнерадостность и дружелюбие могут помочь преодолеть любой конфуз. Поскольку меня еще никогда не обвиняли в излишней жизнерадостности, читать дальше я стала со все усиливающимися дурными предчувствиями.

 Я узнала о социальной ловушке смеха. О беспроигрышности по-настоящему любезной улыбки, обладать которой, судя по мнению автора, не способен никто, кроме нее самой. Далее поднимался вопрос о том, можно ли считать грубостью возражения и противоположную точку мнения. Короче говоря, складывалось впечатление, что почти любая тема находилась под запретом, но при этом фактического табу как бы и не существовало.