Фэншоу, занятый ухаживанием за Сесилией и как никогда близкий к успеху, наблюдал за Доротеей с расстояния. Ее невозмутимости он мог найти одно-единственное объяснение — что Хейзелмер уже сделал ей предложение. Однако, переговорив с Ферди, он заключил, что это не так. Да и Сесилия ни словом об этом не обмолвилась. Фэншоу терялся в догадках. По поведению друзей Хейзелмера он заключил, что Доротея всех их посвятила в свои восторженные рыцари. Он подумал, что маркиз придет в ужас, когда узнает об этом, ведь в их задачу входило всего лишь следить за ее безопасностью. Фэншоу оставалось лишь надеяться, что Хейзелмер лишь посмеется над их впечатлительностью, не придав значения такому успеху Доротеи у мужчин.

Для Доротеи время проходило скучно и однообразно. Дорого бы она дала за возможность взглянуть в ореховые глаза его светлости, смотрящие на нее с веселой улыбкой. Но она без особого энтузиазма ожидала их следующей встречи, предвидя, как непросто ей будет объяснить собственное поведение. Все же ей очень хотелось, чтобы этот миг настал поскорее. Ей не оставалось ничего иного, как ждать.

Единственная действительно неприятная история произошла в воскресенье вечером на балу у Мелчеттов. Подобно неуспокоенному призраку, Эдвард Бьюкенен вернулся, чтобы снова преследовать ее. Он также узнал о происшествии в парке и с интересом выслушивал домыслы о том, чем все это может закончиться. По его мнению, шансы мисс Дэрент получить брачное предложение сильно сократились.

Мистер Бьюкенен настиг ее, когда она стояла на краю танцевальной площадки в обществе лорда Десборо. К несчастью, у музыкантов произошла маленькая заминка, и гости в ожидании начала танца бесцельно слонялись по залу, беседуя друг с другом. Десборо прежде не встречался с Эдвардом Бьюкененом, поэтому принял за чистую монету заверения того в дружбе с Доротеей. Зная, что любезности мистера Бьюкенена не придутся ей по вкусу, Доротея попросила Десборо принести ей стакан лимонада, надеясь тем временем избавиться от назойливого поклонника. Но ее планам не суждено было осуществиться. Эдварду Бьюкенену удалось увлечь ее в маленькую комнатку, где он снова стал докучать ей своими назойливыми ухаживаниями.

— Я же, как бы то ни было, получил благословение вашего опекуна. А в обществе ходят слухи о вашем романе с Хейзелмером. Вот что я вам скажу, моя дорогая, ни один из ваших поклонников теперь не захочет взять вас в жены. — Мистер Бьюкенен изогнул бровь, чтобы придать значимости сказанным им словам. — Слишком великодушным надо для этого быть, вот что. Вы сами себе все испортили, моя девочка, так что теперь придется ставить цели поскромнее. Хейзелмер и его приятели больше не для вас. Подумайте лучше над моим предложением!

Стараясь не показывать, как сильно разозлили ее его слова, Доротея воскликнула:

— Мистер Бьюкенен! В последний раз вам говорю: я не намерена ни при каких обстоятельствах становиться вашей женой! Полагаю, я достаточно ясно выразилась? И решения своего я не переменю. Со стороны Герберта было в высшей степени неразумно поощрять ваши притязания. Прошу меня извинить, я должна вернуться в бальный зал.

Мистер Бьюкенен стоял спиной к двери и потому не заметил появления Десборо, который повсюду разыскивал Доротею. Она намеревалась обойти Бьюкенена, но он схватил ее за плечи и попытался поцеловать. Она отчаянно забилась, отворачивая лицо.

Десборо тут же оторвал Бьюкенена от Доротеи и с силой толкнул к противоположной стене. Тот сполз на пол, неловко вытянув ноги. На его лице при этом застыло совершенно идиотское выражение. Отряхнув фрак, Десборо подал Доротее руку и, обернувшись через плечо, произнес:

— Радуйтесь, что на моем месте не оказался Питерборо, Уолсингэм или, не дай бог, Хейзелмер. Тогда ваш ущерб исчислялся бы не в нескольких синяках, а в паре-тройке сломанных ребер. Оставьте Доротею в покое, мистер Бьюкенен. — С этими словами он повел Доротею обратно в бальный зал.

После этого случая друзья Хейзелмера пришли к заключению, что Доротею нельзя оставлять одну ни на секунду — ни в бальном зале, ни на ином светском приеме, ни во время прогулки в парке.


Все внимание Хейзелмера поглощало управление парой резвых гнедых лошадей на запруженных столичных улицах. Миновав деревеньку Хемпстед и двигаясь к Финчли-Коммон, он отпустил поводья, и лошади, почуяв свободу, рванули вперед. Двуколка стрелой проносилась мимо экипажей, двигающихся с нормальной средней скоростью. Сидящему рядом Джиму Хитчину оставалось лишь молиться, чтобы мастерство хозяина не подвело в самый неподходящий момент. Сгущались сумерки, тени становились длиннее, чернильными пятнами ложась на дорогу и скрывая выбоины и колеи. Джим надеялся, что Хейзелмер сбавит скорость, но этого не случилось. Они молниеносно проскочили через Барнет и теперь неслись по Большой северной дороге по направлению к городку Харпенден, где обычно останавливались на ночлег.

Джим хранил молчание из страха отвлечь хозяина, а не потому, что это было заложено в его характере. Когда неподалеку от Сент-Албанса двуколка лихо обогнала почтовую карету, едва не столкнувшись с ней, насмерть перепуганный Джим от души выругался.

— Что такое, Джим? — услышал он голос Хейзелмера.

— Ничего, милорд, — отозвался Джим и, не в силах сдержаться, добавил: — Если уж вам так охота переломать нам обоим шею, могу подсказать более быстрый способ это сделать.

Воцарилось молчание, затем Хейзелмер негромко рассмеялся.

— Извини, Джим. Знаю, что мне не следовало этого делать.

Он значительно сбавил скорость.

«А вы до сих пор в облаках витаете, — подумал Джим. — Что ж, мы уцелеем, пока двуколка будет ехать по дороге».

Поздно вечером в четверг они прибыли в Лоули, лестерширское поместье Хейзелмера, расположенное между Мелтон-Моубрей и Окемом. Управляющий, суровый мужчина по имени Уолтон, был прав, требуя приезда хозяина. Предстояло проделать огромный объем работ, и они приступили к работе тем же вечером, засев за бухгалтерские книги и наметив план действий на последующие два дня.

Узнав от Джима о том, что его светлость, вероятнее всего, скоро женится, Уолтон намеревался прояснить все вопросы, требующие одобрения хозяина. Он ничуть не сомневался, что ему не удастся второй раз за сезон заставить хозяина совершить путешествие на север. Подобно прочим работникам маркиза, Уолтон научился по голосу распознавать изменения настроения хозяина. Решив, что на этот раз ему ничего не угрожает, он всю пятницу и субботу занимал Хейзелмера делами.

Во второй половине дня в субботу его светлость решил сделать перерыв и удалился в свой кабинет. Заботы последних двух дней, столь отличные от происходящего в Лондоне, помогли ему восстановить душевное равновесие. Заставляя себя работать над решением, повседневных задач, он успешно подавил вихрь эмоций, охвативший его после расставания с Доротеей. Теперь он чувствовал себя гораздо более уверенно.

Хотя на юге страны было тепло, в Лестершире по вечерам дули холодные ветры; поэтому огонь в камине был разожжен. Налив себе выпить, Хейзелмер расположился в удобном кресле у камина, вытянув ноги к самой решетке. Зажав стакан между ладонями, он смотрел на пляшущие языки пламени.

В его сознании всплыл взгляд изумрудных глаз, заставив задуматься о том, чем сейчас занята их владелица. Ах да, бал у Мелчеттов. Вырвавшись из круговерти лондонских приемов, он особенно остро осознал, как сильно ему недостает Доротеи. То, что произошло в гостиной Мерион-Хаус, представлялось ему неизбежным. Он был так зол на нее, когда переступил порог, — в нем говорила скорее уязвленная гордость, а не праведное негодование. Как оказалось, Доротея и сама на него сердится! К счастью, она быстро объяснила, в чем дело. Хейзелмер усмехнулся. За несколько минут Доротея успешно нарушила все правила поведения молодой леди. Он не знал второй такой женщины — за исключением разве что собственной матери, — которая осмелилась бы вообще заговорить о любовницах мужчины, а тем более приступить к нему с расспросами.

Так как характер его отношений с Хелен Уолфорд в свете был хорошо известен, Хейзелмеру и в голову не могло прийти, что Доротее кто-то может преподнести иную версию событий. Очень умно со стороны графа. Хейзелмер смутно припоминал о разногласиях, возникших у них с месье де Ване из-за одного прекрасного создания, находившегося в то время под его защитой. Как же ее звали? Мадлен? Мириам? Он мысленно пожал плечами. Ложь графа сильно расстроила Доротею в тот вечер, и это после инцидента с принцем-регентом! Неудивительно, что в парке она уклонилась от встречи с Хейзелмером и Хелен Уолфорд.

Но зачем, зачем ей понадобилось болтать всю эту чушь о том, что она для него всего лишь вызов? Даже если Марджери Дэрент и вложила эту мысль ей в голову, неужели она с легкостью в нее поверила? Маркиз отхлебнул доброго французского бренди, наслаждаясь текущим вниз по гортани ощущением тепла. Нет, Доротея не могла поверить россказням Марджери. Дэренты уехали из Лондона в понедельник, следовательно, разговор между Доротеей и Марджери должен был состояться еще раньше. Но на ужасном приеме в воскресенье вечером Доротея вела себя как обычно. И на дипломатическом балу она сохраняла невозмутимость, пока принц невольно не открыл ей глаза на происходящее. Даже тогда она лишь разозлилась из-за его, Хейзелмера, поведения, но не кипела от праведного гнева. Только вмешательство графа полностью лишило ее самообладания, так что она едва не плакала. Что ж, их поцелуй в гостиной должен был прояснить ситуацию. Не могла же она не понять такой намек?

До того дня Хейзелмеру не приходило в голову, что, полюбив Доротею, он вложил в ее руки орудие, способное больно ранить его. Лишь ограниченный круг людей мог оказывать воздействие на независимого и уверенного в своих силах маркиза: его мать и сестра Элисон, Тони и Ферди и, до некоторой степени, Хелен. Доротея значила для него гораздо больше, чем все они, вместе взятые. Но если человек должен мириться с подобной уязвимостью, значит, так тому и быть. Доротея обрушила на него свой гнев лишь потому, что была уязвлена его мнимой изменой. Ему нужно просто проследить, чтобы подобных непониманий в будущем больше не возникало.