И этой женщине, словно в насмешку, дали имя белокурой героини средневекового рыцарского романа, олицетворяющей красоту! Но отец любил ее, жалел, называл Зулей. Ради нее больше не женился, остался бобылем, чтобы у Изольды не было мачехи, хотя его жена, мать Изольды, умерла от какой-то женской болезни, когда дочери было всего три года.

Изольда росла замкнутой и нелюдимой. В детстве у нее еще были фантазии и надежды, что когда-нибудь вопреки всему она вырастет высокой и стройной красавицей. Она привыкла подолгу стоять перед зеркалом, рассматривала себя, изучала, расчесывала любимую болячку. Потом поняла, что ей ничего не светит.

Она пыталась сидеть на диетах, еще в советские времена доставала через знакомых отца какие-то «очковые», «японские» и другие экзотические рекомендации по правильному питанию, подсчитывала калории. Все было без толку. У нее развился нервный голод. Только поела, только пища «проскочила», уже опять есть хочется. От голода у Изольды начиналась мигрень, она места себе не находила, злилась, готова была броситься на кого угодно. Очень скоро сдавалась, проклинала очередную диету и снова начинала объедаться.

Учась в выпускном классе, Изольда сделала попытку перерезать себе вены. Ах, если бы тогда Аркадий Ильич встревожился и показал дочь толковому психиатру! Он, конечно, встревожился, но ни о каких психиатрах мысли не допускал. Он думал только о том, как бы замять историю, чтобы никто о ней не узнал.

В минуты сильного волнения Голощапов начинал вставлять в речь украинские слова. У него мать была украинкой, украинский язык он когда-то в детстве учил в школе.

–  Що ты зробыла, доню моя? – спросил он, когда стало ясно, что все обошлось и Изольда выживет.

–  Я себя ненавижу! Я уродина! Зачем мне жить?

Аркадий Ильич таких душевных тонкостей не понимал. Он обнял дочку, стал уверять, что она дурочка, что с лица воду не пить, вырастет не хуже других.

–  А як же тато? – говорил он о себе в третьем лице. – Тато тебя кохае… Души не чае… Только бы донечка здоровенька была… А ты… татку бросить хочешь, да? Щоб вин один остався?


Изольда выросла и поступила в Московский институт народного хозяйства имени Плеханова. Отец купил ей трехкомнатную кооперативную квартиру в одном из цековских домов в центре города. Не в общежитии же жить дочери директора крупнейшего металлургического комбината! Он просил ее остаться в Свердловске, но Изольда настояла на Москве.

В группе было много девочек и всего два мальчика. Один – невзрачный, еврейской наружности, Изольда не обращала на него внимания. Зато вторым, не признаваясь в этом никому, она была одержима. Нет, не влюблена. Изольда ненавидела его еще более страстно, чем весь окружающий мир и себя в первую очередь.

Но она была больна им. Боялась даже лишний раз посмотреть в его сторону, чтобы никто не заметил, что он ее интересует. Завидовала другим девчонкам, которые запросто шутили и заигрывали с ним. Вот взять, к примеру, Гальку Сидорчук. Тощая жердь с длинным кривоватым носом. В общем-то ничем не лучше самой Изольды, а вот запросто флиртует с Витькой Иваницким, задирает его, высмеивает.

Витька, гад, ведет себя в женском коллективе, как самец морского котика на лежбище. Будто у него тут гарем. Изольде хочется истерически крикнуть: «Нет! Я не такая! Не из твоих морковок!» Вот только одна загвоздка: Витька и сам не взял бы ее к себе в гарем. Много раз, даже не обращаясь лично к Изольде, даже не глядя на нее, словно она садовый гном, закаканный голубями и потому неприятный на вид, давал понять, что для него такие, как она, не существуют.

О, как Изольде хотелось гордо сказать ему, что на хрен он ей нужен, а пригласительный билет в гарем разорвать и бросить ему в рожу. Но для этого нужно было, чтоб ей прислали билет. А ей никто посылать билет не собирается.

Витька любит кокетливых, бойких, хорошеньких девочек, которых сам называет «приятными», а еще «морковками». Говорит, что каротин полезен для здоровья. Шутка в том, что каротин – это витамин такой, в моркови его много. Витька только и делает, что хвастает своими победами. Можно подумать, хорошенькие девочки существуют на свете исключительно для его, Витьки Иваницкого, удовольствия.

Галька Сидорчук не хорошенькая, но бойкая донельзя.

–  Витюша! – говорит она кокетливо. – А что делать некрасивым девочкам? Удавиться?

–  А на кой они нужны? – искренне удивляется Витька.

–  Какой же ты, Витечка, добренький! Только с морковками тоже хлопот полон рот. Знаешь, они иногда глотают дыни. И эти дыни потом так трудно доставать…

На беременность намекает.

–  А это не моя проблема, – самодовольно хмыкает Витька. – Пусть сами предохраняются.

Но настырная Галька Сидорчук не оставляет попыток его «достать». Она знает, да и Изольда знает, все в группе знают, что Витька больше всего на свете боится заразу подхватить. Сам не раз признавался. Простой, как три рубля.

–  А иногда, – гнет свое Галька, лукаво поглядывая на Витьку, – морковки – они ж такие веселые! – начинают трепака плясать. Да так заразительно!

Все хохочут. Все знают, что это она триппер имеет в виду.

–  Галька, заткнись, что ты мне позитив ломаешь! Слушай, а как СПИД начинается? – тут же спрашивает Витька, и вся группа ржет еще громче.

О СПИДе в те годы ходили смутные слухи, толком никто ничего не знал, официально считалось, что все это западные штучки, а в СССР такого нет и быть не может, но Витька Иваницкий, живший, как он сам выражался, «в полном промискуитете», попросту говоря, спавший с кем попало, уже боялся.

–  Витечка, СПИД – это не болезнь, это отсутствие иммунитета, – охотно разъясняет Галька. – Вот заразишься чем-нибудь, от этого и помрешь. А СПИД только поможет.

–  Нагонит и еще добавит, – вставляет Гаянка Тер-Маркарян, тоже уродина с огромным армянским носом и короткими армянскими ногами, но тоже без комплексов.

И опять все смеются. Кроме Изольды.

Как бы она хотела вот так же беспечно смеяться и подшучивать над Витькой! Но Изольда была в плену у собственного тела, сидела в тюрьме и выглядывала наружу через зарешеченную бойницу. И ей даже в голову не приходило, что в эту тюрьму она заперла себя сама.

Галька Сидорчук только делает вид, что подтрунивает над Витькой Иваницким, а сама влюблена в него как кошка. Изольда однажды видела, как они вместе выходили из библиотеки. Шли по улице и разговаривали. Дело было в конце мая, они оба были в белых джинсах, оба высокие, стройные и светловолосые. Издалека смотрелись прекрасной парой. Галька, конечно, страхолюдина со своим кривоватым носом, но держится королевой. А все потому, что высокая. Будь Изольда высокой… Но даже роста ей природа не дала.

Витька Иваницкий обожает высоких. Всю дорогу только об этом и талдычит. Его послушать – и вправду выходит, что всякой там мелочи пузатой лучше бы вовсе не родиться на свет божий. Изольда не одна низенькая дурнушка в группе, Гаянка ничем не лучше, но и Гаянка, и все остальные на Витьку почему-то не обижаются, хохочут над его шутками и вообще смотрят ему в рот.

А вот Изольда… Виктор Иваницкий так и не узнал, что ему грозило. На семинарах по политэкономии социализма полагалось вырезать кубики из цветной бумаги и крепить их на ватман – строить диаграммы. Это проще, чем чертить, а то показатели меняются – ватмана не напасешься. Изольда ловила себя на том, что сидит и машинально пробует подушечкой большого пальца острые концы ножниц. Ей хотелось пырнуть Витьку этими ножницами. Она воображала, как воткнет ножницы ему в живот, как выкатятся у него глаза от изумления и испуга, как он наконец-то заметит ее и поймет, что нельзя с ней не считаться.

На третьем курсе Иваницкий перешел на экономический факультет МГИМО. У него родители дипломаты, отсюда и белые джинсы. Он с самого начала должен был поступать в МГИМО, но завалился на вступительных и пошел в «Плешку». А теперь вот перевелся, так и не обратив внимания на Изольду Голощапову. Изольда продолжала грезить о нем. Ей хотелось нанять убийцу, чтобы Витьку пришить, но в Союзе, как презрительно называли свою родину продвинутые мальчики и девочки, институт наемных убийц был еще не очень широко распространен. О них знали в основном по западному кино.

Много лет спустя Изольда увидела как-то раз случайно свое давнее наваждение. Витька Иваницкий растолстел и облысел. Он всегда был склонен к полноте, но в молодости это было не так заметно: выручал высокий рост. А тут – не просто растолстел, совершенно обабился. Увидев его, Изольда испытала мстительное удовлетворение – больше не пойдет по морковкам, на хрен он им сдался! – и в то же время острое разочарование. Он не оправдал ее… нет, не надежд, конечно, но… Столько на него было затрачено переживаний, а оказывается, все попусту. С типичной для себя логикой Изольда всю вину возложила на него.


Изольда белых джинсов не носила по понятным причинам: чтобы не выглядеть бочонком. Неудовлетворенность компенсировала огромным количеством золота и драгоценностей. Возможности были, как-никак дочка директора крупного предприятия, депутата Верховного Совета, члена ЦК.

–  Не боишься, что руку отрежут? – как-то раз спросила насмешница Галька Сидорчук, когда Изольда явилась в институт с очередным приобретением – бриллиантовым браслетом.

И тут же рассказала жуткую историю, как такой же вот франтихе в троллейбусе какой-то дядька отхватил кисть вместе с кольцами на пальцах пилой-ножовкой да и спрыгнул на остановке, унося кисть с собой.

–  Я в троллейбусах не езжу, – надменно уронила Изольда, выслушав рассказ.

Как дочь депутата и члена ЦК, она могла в любой момент вызвать из цековского гаража машину с шофером, чем и пользовалась. Галька была дочерью какого-то московского начальника, куда более мелкого, у нее такой привилегии не было, и Изольда порадовалась, что может хоть тут ее уколоть. Но зато Галька раскатывала на собственных «Жигулях», которые ей спроворил папаша, а Изольда так и не научилась водить машину. Разошлись по нулям.